Эволюция художественного отражения природы в лирике Г. Р. Державина
Л. В. Мельникова
Вторая половина XVIII века характеризуется сложной общественно-политической обстановкой, наложившей свой отпечаток на развитие русской культуры.
Результатом значительных перемен в социально-политической, экономической и культурной жизни страны явилось изменение художественных вкусов и эстетических идеалов русского общества. Изменились и представления об эстетических: ценностях. Начались поиски новых художественных методов, которые привели к изменению и обогащению идейно-тематического содержания произведений искусства, появлению новых форм и жанров, изобразительно-выразительных средств. Коснулись эти изменения и взглядов на художественное отражение природы.
В области искусства правящая верхушка явно ориентировалась на Западную Европу: приглашались художники и архитекторы, дворцовые интерьеры оформлялись в стиле барокко. Пристрастия и моды французского двора становятся эталоном, русский язык в дворцовом обиходе часто заменяется французским. В противовес «западничеству» нарастает интерес к исконно русской культуре, народному творчеству, изучаются его истоки, художественные приемы, собираются песни, сказания, поднимается на щит М. В. Ломоносов с его гражданскими мотивами; классицизм в русской архитектуре 2-й половины XVIII века становится главным направлением. Наряду с этим растет интерес к личности человека, его внутреннему миру, природе, что особенно ярко выразилось в живописи 70-х — 90-х годов, в картинах первых русских пейзажистов — Ф. Я. Алексеева и С. Ф. Щедрина и литературе.
Издавна обращение художника к природе служило средством выразить определенное отношение автора к событиям. Такова роль природы в «Слове о полку Игореве». Эта функция пейзажа закрепляется и развивается в дальнейшем, но роль и значение его все более обогащается и усложняется. Самостоятельный жанр пейзажа как одна из форм эстетической оценки природы, ее осмысления не сразу находит свое признание и место в различных видах русского искусства XVIII века. Долгое время пейзаж в искусстве служил лишь фоном, на котором происходило действие, его обрамлением или интродукцией к повествованию.
Роль пейзажа в русской литературе начала XVIII века была довольно скромной и встречалась в основном в идиллиях и эклогах. Кантемир и Сумароков, за редким исключением, к теме природы не обращались. Ломоносов, преображая творчески традиции народного искусства в духе классицизма, создавал образы природы, уже играющие значительную роль в раскрытии идейно-эстетического замысла художника. К концу XVIII века в творчестве Г. Р. Державина и А. Ф. Мерзлякова пейзаж окончательно завоевывает себе самостоятельно значимое место.
Исследователи творчества Державина неоднократно отмечали в его поэзии специфику изображения природы, говорили о ее месте и роли в системе художественных образов произведения. Но ими не ставилась задача проследить эволюцию художественного отражения природы в его лирике, поисков новых приемов и методов, сказавшихся в пейзажных зарисовках поэта. Это и попытался сделать автор данной работы, выявляя черты классицизма, барокко, предромантизма и постепенного накопления элементов реализма, с разной степенью четкости проявившиеся у Державина в теме природы.
Образ природы в творчестве Державина отражает эволюцию идейно-эстетических позиций и принципов целого поколения художников, осваивающих предромантические идеалы и опыт сатиры новиковских журналов, но еще оставшихся в плену классицистических и барочных традиций.
Исследование специфики эстетического освоения природы в русском искусстве XVIII века, начиная с Ломоносова, обнаруживает тенденцию последовательного перехода от символико-обобщенного «космического» ее изображения, в котором немного конкретных деталей и примет времени — у классицистов, в частности у Ломоносова, — к условной декоративности со всей спектровой палитрой красок искусства барокко, романтической приподнятости экзотического пейзажа или к скрупулезно точному реалистическому, подчас натуралистическому описанию каждого листика, каждой веточки.
Белинский писал: «Так как литература не есть явление случайное, но вышедшее из необходимых внутренних причин, то она должна развиваться исторически, как нечто живое и органическое, непонятное в частностях, но понятное только в хронологической полноте и целостности своих процессов».
Державин в своем творчестве прошел этот сложный путь, и в его произведениях можно обнаружить элементы этих художественных методов, творчески претворенных художником.
Впервые образ природы появляется у Державина в произведении «На рождение в Севере порфироносного отрока» (1779 г.). Оно написано под влиянием художественных приемов классицистов, в особенности Ломоносова. Великий поэт и ученый всегда был для Державина образцом.
Се Пиндар, Цицерон, Вергилий — слава россов, Неподражаемый, бессмертный Ломоносов.
В восторгах он своих где лишь черкнул пером
От пламенных картин поныне слышен гром, —
писал Г. Р. Державин. В стихах Державина также встречаем пламенные картины, напоминающие строки восторженных од Ломоносова. B них классицистическая печать дидактизма, тяготение к значительным событиям и героям, возвышенным чувствам и образам, высокий «штиль» языка стихов, четкость, логичность композиции, обращение к мифологии — это дань Державина классицизму.
Но поэт творчески использует находки своего учителя, в том числе и его обращение к природе в одах, посвященных победам русского оружия. Героика военных походов, победы Суворова, взятие Очакова и Измаила нашли свое отражение в поэзии Державина. В них гражданский пафос и ломоносовская широта охвата действительности. Суворов, гений и слава России, был для поэта эталоном полководца и человека. «Побед его плененный слухом», Державин посвящает ему оду «На переход Альпийских гор». Подвиги русских солдат в этом беспримерном для военного искусства походе, трудности, вставшие перед русской армией, поэт умело раскрывает, рисуя неприступные снежные вершины, которые необходимо преодолеть, суровый Сен-Готар. Силы природы столкнулись с силой: духа человека, его волей к победе:
Гигант пред ним восстал в пути
Главой небес, ногами ада
Касаяся, претит идти.
Со ребр его шумят вниз реки,
Пред ним мелькают дни и веки,
Как вкруг волнующийся пар.
Он гром и бури презирает,
Ничто его не сотрясает —
Нахмурясь смотрит Сен-Готар.
Перед нами сказочный образ снежного великана. Он много веков холодно и равнодушно взирает на мир. «Ничто его не потрясает», ничто не вызывает эмоций, ничто не страшит: он выше всех и вся. Сен-Готар, нахмурясь, смотрит на поту гм человека преодолеть его вершину. Гиперболизированный образ величественных Альп играет важную роль в раскрытии идейно-художественного содержания произведения. Логика образного мышления Державина незаметно и убедительно приводит к нужному выводу. Читатель должен понять и прочувствовать, как трудно досталась победа, и отдать должное величию подвига Суворова и его армии.
Но олицетворенная природа здесь не помогает, не сочувствует русским воинам, как в «Слове о полку Игореве» или в одах Ломоносова. Описывая всеобщее горе, когда «рыдали россы о Петре», потеряв своего мудрого правителя, «защитника, отца, героя», Ломоносов привлекает образ природы, олицетворяя ее, чтобы резче подчеркнуть, как велика утрата, как живое существо, природа горюет вместе с человеком:
Земля казалася пуста:
Взглянуть на небо — не сияет;
Взглянуть на реки — не текут;
И гор высокость оседает;
Натуры всей пресекся труд.
Радуясь победе русских воинов над врагом, природа рукоплещет, встречая победителей.
В одах Державина природа также является блестящим обрамлением человеческих судеб и дел, отражая радость восприятия мира, сопричастность к важнейшим событиям века или скорбь лирического героя. Но Сен-Готар, неприступные Альпы холодны, величественны и равнодушны, лишь чуть раздражены, что кто-то нарушил их вечный ледяной покой.
Следует Державин также и славной традиции, идущей от классицистов, Ломоносова, развертывать грандиозные «космические» пейзажи, которые призваны подготовить восприятие важнейших событий, великих фактов.
Перед взором Ломоносова предстают необъятные просторы России от Ледовитого океана до степей, «где Хину отделяет пространная стена от нас». Русское государство, «возлегши локтем на Кавказ», «коснувшись облаков, конца не зрит своей державы», ее границы далеко на востоке, там, где «солнца восход». В разбираемой оде Державина мы встречаем подобное: Сен-Готар так велик, что касается «главой небес, ногами ада».
Тот же художественный прием гиперболизации, прием усиления эмоциональной нагрузки путем привлечения пейзажной живописи характеризует оду «На взятие Измаила», крепости, считавшейся неприступной. И здесь перед нами знакомая интродукция, которая призвана подготовить восприятие величественной картины штурма крепости. Ее можно сравнить только с таким же выдающимся событием. И Державин рисует «космическую» картину извержения Везувия:
Везувий пламя изрыгает,
Столп огненный во тьме стоит,
Багрово зарево зияет,
Дым черный клубом вверх летит…
Клокочут реки рдяной лавы —
О, росс! Таков твой образ славы...
Русскому войску нет преград. Брошенное Суворовым на штурм, оно сравнивается с вешними водами, которые, сметая все на пути, «с гор весной в долину, низвержась, пенятся, ревут волнами, льдом трясут плотину». Сходные явления из жизни природы и человека сливаются силой творчества воедино в яркий, неповторимый образ. Это прием поэтического параллелизма, характерный для русской народной поэзии. Возвышенный, предельно обобщенный образ природы помогает Державину легко перейти к конкретно-ситуационному повествованию о событиях, не нарушая эмоционально-логической связи:
Представь последний день природы,
Что пролилася звезд река,
На огнь пошли стеною воды,
Бугры взвились за облака...
Так автор представляет штурм крепости. Казалось бы это самостоятельно существующая картина природы, но она позволяет эмоционально насытить образ, вызвать мощный побудительный толчок к размышлению, к выводу. Россия — несокрушимый колосс, которому «в величестве нет равных», никто не устоит перед русской армией, достойной славы своих предков. Параллелизм величественных явлений природы и человеческой деятельности становится излюбленным композиционным приемом Державина.
Он использует также ломоносовский прием разрыва сюжета действия обращением к природе, что дает возможность «остановить» повествование и дать читателю время глубже осознать сказанное. Переключение внимания психологически необходимо и обусловлено спецификой восприятия художественного произведения.
Воспринимающий искусство «устает» от обилия образов, фактов, «не успевает» их творчески переработать. Тонкий художник, каким был Державин, чутко прислушивается к своим строкам и точно определяет меру информативности. Тогда наступает время для пейзажной зарисовки, обрамляющей действие.
Но незыблемые, жесткие установки классицизма сковывают поэта, не отвечают новым художественным вкусам, и он сам приходит к выводу, что необходимо избрать «совершенно особый путь». Державинская ода становится иной и по сюжету, и по стилю по сравнению с ломоносовской. В ней сильнее звучит личность автора, он не стесняет себя однородными стилевыми приемами: здесь и «высокость», и изящная шутка. Нарушается общая схема классицистической оды. Идеализированный образ противопоставляется сатирически нарисованному антиподу первого (Фелица — Мурза). Условно-отвлеченному изображению природы противопоставляется конкретный реалистический пейзаж средней полосы. В своем стремлении уйти в мир абстрактных истин поэт-классицист как бы отстраняется от конкретного, Державин в своих произведениях — свидетель изображаемых событий. И даже панегирик, лирический восторг по поводу того или иного события оставляет классициста резонером. Державин смело нарушает этот принцип, становясь главным героем своей поэзии, воспринимающим остро все, что вокруг него, он тонко воспроизводит свои эстетические переживания. Личность самого художника, как и личностные качества героя, его конкретные, единичные черты, его пристрастия и идеалы становятся предметом изображения, являясь началом возникновения русской интимной лирики.
Разрушение принципов классицизма довольно четко прослеживается в творчестве Державина, например, в его отношении к мифологическим образам. Искусство классицизма часто обращалось к античности. В XVIII веке в России появляются многочисленные переводы античных поэтов, выходит книга «Символы и эмблемы», дающая ключ к античной мифологии. Художественные оригинальные произведения пестрят именами античных героев и богов. Державин следует этой традиции. Вступление к оде «На взятие Очакова» тому пример:
Спустил седой Эол Борея
С цепей чугунных из пещер...
Ужасные крыла расширя!
Махнул по свету богатырь.
Но традиционное классицистическое обращение к Эолу и Борею является условно-поэтическим средством, теряющим: свой высокий смысл, он соседствует с типично русскими мифологическими образами, типично русскими картинами природы и обычаями. Все, что народная поэзия воспевала в русской: девушке, как прекрасное, поэтизирует и Державин: соболиные брови, ланиты огневые, полный искр соколий взгляд. Рисуя облик красавицы, Державин использует яркие сравнения, взятые из области природы: Зевс
Ввил в власы пески златые,
Пламя в щеки и уста,
Небо — в очи голубые,
Пену — в грудь, и Красота;
Вмиг из волн морских родилась...
(«Рождение красоты»),
Красота всесильна, — утверждает Державин, — она обладает огромной творческой созидательной и умиротворяющей силой: гнев Зевса вызвал бурю, но Красавица лишь взглянула, «тотчас буря укротилась и настала тишина».
Персонификация, одухотворение природы — художественные приемы, характерные для русского народного творчества, находят свое место в системе изобразительно-выразительных средств творчества Державина. В «Слове о полку Игореве» солнце и ветер, каждая травинка и каждая зверь-птица являются активными участниками описываемых событий. Тот же художественный прием находим в произведениях Державина. Только нет в «Слове о полку Игореве» героев античной мифологии, так часто привлекавшихся поэтами 17-18-го веков.
Обращение к Анакреонту, а не к Софоклу или Эврипиду у Державина не случайно. Увлечение античностью с его высоким гражданским пафосом сменяется в России 60-80 годов интересом к эротическим мотивам греческой мифологии, гедонистической поэзии, а в области языка и стиля — к изощренной декоративности и усложненной композиции, характерной для искусства барокко. Этот стиль усваивает и перерабатывает художественно-образную систему различных стилей и направлений. В русском искусстве XVIII века, особенно декоративном и отчасти архитектуре, барокко становится ведущим стилем, тяготея к безграничной роскоши, пышности убранства, игре света и тени, ассиметрии, криволинейным очертаниям «беспокойным» формам. Интерьеры дворцов русской знати обильно декорируются в стиле барокко и становятся уникальными. Русская литература не избежала этого возврата к барочным формам. В творчестве Державина их можно отметить. Это и усложненность поэтических образов, данных в постоянном изменении, причудливых, необычных ракурсах, в контрастах неожиданных сравнений и метафор, яркой живописности. Стихи представляют тонкий причудливый орнамент. Многие исследователи отмечают, что стихотворения Державина пленяют необычайной «барочной» красочностью и великолепием, воспроизведением «роскошества» природы». Действительно, природу он видит в блеске и сиянии, контрасте света и тени. Мир сверкает и переливается: перед нами златобисерны небеса, жемчужные струи. Всеми цветами радуги сверкает источник («Ключ»).
Вечернее солнце делает воду багряной на фоне синей мглы леса. Лунный свет серебром блестит в струях ключа. Художественная палитра Державина, яркая, многозвучная, экспрессивная, его пейзажи переливаются многоцветьем:
Лазурны тучи краезлаты,
Блистающи рубином сквозь.
Одно из самых популярных произведений Державина «Видение Музы» начинается волшебным описанием ночи:
На темно-голубом эфире!
Златая плавала луна.
В серебряной своей порфире,
Блистаючи с высот, она
Сквозь окна дом мой освещала
И палевым своим лучом
Златые стекла рисовала
На лаковом полу моем.
В романе «Жизнь Арсеньева» Бунин рисует героя, восхищенного красотой ночи, и приводит эти строки Державина как нельзя лучше дополняющие его мировосприятие. Особенно часто встречаются в поэзии Державина самые разные оттенки теплых тонов: алый, румяный, розовый, красный, червленый, пурпурный, багровый, пламенный; у него «клокочут реки рдяной лавы», «ревет гром ярый», кипит водопад, стоит зачарованная темная ель. Как выразился один из исследователей творчества Державина, такое перенасыщение, «гипертрофия колоризма» является данью искусства барокко.
Красота природы, ее гармония в поэзии Державина часто контрастны жизни человеческого общества, в котором царят несправедливость и зло. Как горько было Державину сознавать, что правящая верхушка гнушается русской культурой, что французские образцы являются для нее эталоном: миниверсальские сады заменили русскую березку, французский язык — русский. Жизнь в Петербурге, близость к придворным кругам, «властителям и судиям» позволила Державину понять их сущность. Он возмущен тем, что «злодейство землю потрясает, неправда зыблет небеса». С презрением и горечью Державин пишет о беспринципности завсегдатаев петербургских салонов, они могут «любить по прибыли, по случаю дружиться, душою подличать, а внешностью гордиться». Поэтому в поэзии Державина возникает тема поэтизации деревни и отрицания города с его разобщающим влиянием. Он воспринимает эстетическое кредо просветителей: достойно изображения все общеинтересное в жизни — и подвиги полководца, и повседневная жизнь мелкопоместного дворянина с ее тревогами, радостями и заботами о посевах, жатве и урожае. Сложные развернутые метафоры, аллегории, сравнения, создающие возвышенный, предельно обобщенный образ природы в первых одах Державина или красочные, как причудливые барочные гобелены, картины все чаще сменяются пейзажами, замечательными по точности, правдивости, конкретности изображения.
Уйдут и великие личности — герои, оставив место ординарному человеку, который мирно живет без бурь и эмоций.
Новые идеалы, иные герои, иная жизнь требуют новых изобразительно-выразительных средств. Державин все чаще прибегает к реалистическому изображению жизни, быта, русской природы. В одах, лирических стихотворениях встречается конкретное место действия, время года, конкретные, четкие признаки скромного, неброского среднерусского пейзажа. Умиротворенная природа живописной усадебки не напоминает бушующую громаду Везувия. В произведении «Евгению. Жизнь званская» Державин выдвигает идеал жизни, близкой природе. Это призыв внимательнее приглядеться к скромному быту деревенских усадеб. Этический и эстетический идеал поэта — добропорядочные люди, далеко не герои, живущие в мире и согласии, далеко от сотрясающих общество катаклизмов. Здесь полная гармония человека и природы, воспевание тихих радостей общения с ней, опоэтизированное описание русского быта, русских пейзажей. Державин говорит об очищающем их воздействии. Сибаритствующий барин спокойно и счастливо проводит дни в праздной лени на лоне природы. Он внемлет
Шум зеленых, черных волн,
Как дерн бугрит соха, злак трав падает косами,
Серпами злато нив, — и ароматом полн,
Порхает ветр меж нимф рядами.
Это идиллическое равновесие, гармония сельской жизни не нарушается у Державина «ужасной» мыслью, которая «душу потрясает», как позже в «жестоких» творениях А. Н. Радищева или в стихотворении А. С. Пушкина «Деревня». Державин не видит, что «везде невежества губительный позор», барство дикое «без чувства, без закона», рабство и произвол. Лирический герой Державина описывает полевые работы, которые в том же идиллическом ключе мы позже увидим в картинах художника Венецианова («На пашне»). Но элементы реалистические в картинах природы у Державина превалируют. В оде «На взятие Очакова» образно и правдиво даны приметы осени: сжата рожь, деревья отряхивают листья...
Уже румяна осень носит
Снопы златые на гумно...
Уже стада толпятся птичьи,
Ковыль сребрится по степям;
Шумящи красно-желты листья
Растлались всюду по тропам.
Высокий слог, к которому прибегает Державин при описании исторических событий, сменяется просторечно-лирическим, когда поэт хочет создать образ «домовитой», «милосизой» ласточки, летней гостьи, певички.
Державин подмечает, как ласточка трепещет крылышками, «колокольчиком в горлышке» бьет. Все с высоты видит ласточка:
И башню как жар позлащенну,
И рощи в одежде зеленой,
И нивы в венце золотом.
Весна в поэзии Державина пленительна, блистательна, величава. Она надевает зеленую ризу на «долы и вершины гор», голубую — на небо и море. Ни одно явление весны не укрылось от поэта. Мы видим ее краски, слышим пение птиц и журчанье ручья, наслаждаемся ароматом и прохладой полей. Поэт обращает внимание на то, как «проталины желтеют, как звезды меж снегов, как распустившись роз кусты смеются в люльках и алеют». Природа всегда прекрасна, вечно молода, бесконечно богата и разнообразна, все в ней восхищает полнотой жизни. Это часть человеческой жизни, его счастья и благополучия.
Державин считает природу самым великим художником. Любуясь радугой, он взывает к Апеллесу, древнегреческому художнику, призывая его помочь изобразить это чудо. Но скоро приходит к выводу: природа — мастер, с «которым спорить бесполезно», она сильнее художника и поэта. Она — Гений, творения которого неповторимы, величественны, прекрасны. Художник всегда остается побежденным в споре с природой. По мнению Державина, красота природы — это не только высшее благо, это источник вдохновения; природа — великий учитель.
Только одно солнце лучами
В каплях дождя в дол отразясь,
Может писать сими цветами
В мраке и мгле вечно светясь.
Умей подражать ты ему,
Лей свет в тьму.
Главное назначение художника, как солнце, освещать путь людям, нести радость, красоту, истину и добро.
Если в произведениях Ломоносова пейзаж, как правило, привлекается для углубления и раскрытия художественного образа героя или события, для Державина природа — самоценна. Мир природы — неотделимая часть человеческого существования, и постижение его тайн и красоты помогает постижению самого существенного в человеке. Это значимый объект изображения.
Державин требовал от художников, иллюстрирующих его произведения, максимального сходства с натурой, например, — точности изображения дома на Фонтанке (в иллюстрациях к стихотворению «Ко второму соседу»). Он делает приписку на рисунке художника: «Переправить сходнее с моим домом». Недовольный портретом Н. А. Львова, иллюстрирующего стихотворение Державина «Память другу», поэт обращается к художнику: «Портрет Н. А. Львова. сделать точнее». (Известны договоры Державина с художниками X. И. Майером и А. Егоровым на исполнение рисунков к его сочинениям).
В теоретическом трактате «Рассуждение о лирической поэзии и оде» Державин утверждает, что поэтическое произведение «не есть, как некоторые думают, одно подражание природе, но и вдохновение оной». Поэзия «не наука, но огнь, жар чувств», это «огнь небесный». Поэзия мертва без вдохновения, есть душа всех ее красот и достоинств, все сладкогласие от нее происходит. Эти мысли нашли свое образное выражение в стихотворении «Соловей». Соловей — певец природы. Его искусство потрясает душу. Поэт отмечает, что ему не хватает слов, чтобы передать всю глубину чувств, вызванных красотой его пения. Державин использует различные художественные приемы изображения. Он то передает пение соловья, то описывает впечатление, которое производит соловей на слушателя, то горестно констатирует, что талант поэта меркнет в сравнении, он не в состоянии соперничать с гением. В пении соловья стремительность, приятность, краткость, прекрасен его яркий голосистый напев. Соловей щелкает, «журчит и стонет в голосах», и вся природа замерла, заслушавшись певца:
И свесясь со скалы кремнистой
Густокудрява, мрачна ель
Напев твой яркий, голосистый
И рассыпную звонку трель
Как очарованна внимает.
Не смеет двинуться луна
И свет свой слабо испускает;
Восторгом мысль моя полна!
Поэт пользуется возможностью высказать свое эстетическое кредо, свои взгляды на назначение поэзии, на важность образного адекватного воспроизведения жизни. Природа для художника должна служить образцом прекрасного. Стихотворение заканчивается философским раздумьем над тайной творчества, загадкой сильнейшего эстетического воздействия прекрасного, искусства. Главное, по Державину, — наличие таланта. Этим он определяет идейно-эстетическую значимость произведения.
Державин отмечает, что, обладая талантом соловья потрясать слушателей, он смог бы воспеть своих героев, «гремя поэзией своей», так же, «как этот дивный соловей».
О! Если бы одну природу
С собою взял я в образец,
Воспел богов, любовь, свободу —
Какой бы славный был певец!
В моих бы песнях жар и сила,
И чувства были вместо слов;
Картину, мысль и жизнь явила
Гармония моих стихов.
Итак, за образец художник должен взять природу, она источник вдохновения, красоты и поэзии. Часто образ природы становится для Державина поводом высказать свои взгляды на придворное общество, на несовершенство общественного устройства, на испорченность нравов. Изменчивое облако становится развернутым сравнением, оно напоминает Державину положение и судьбу временщика, что светится отблеском солнца, и чрезвычайно гордится этим. Оно может и затмить солнце, «забыв свой долг и благодарность». Но облако недолговечно. Разорванное молнией, оно, «обрушась, каплями падет, и уж его на небе нет». Композиционно третья часть стихотворения отведена описанию «поведения» олицетворенного облака — человека и выводу — философскому размышлению о судьбах тех, кто получал награды не по заслугам. Возведенные из праха и презренья «на степени первейших санов», они чаще всего оказываются недостойными. «Бойтесь счастья возведенцев», — предупреждает поэт. Они, как облако, недолговечны.
Добродетель же красотой «своею собственной сияет», великие духом, будь они, как Марк Аврелий, на престоле иль, как Эпиктеты, в неволе, равно прекрасны. И если вокруг правителя честные, мудрые, добрые люди — цветет государство.
Вслед за Ломоносовым Державин рисует образ города. Поэтически возвышенным предстает Петербург перед глазами читателя. Лишь намеченный в поэзии Ломоносова, город у Державина приобретает конкретные реалистические черты:
Вокруг вся область почивала
Петрополь с башнями дремал,
Нева из урны чуть мелькала,
Чуть Бельт в брегах своих сверкал?
Природа в тишину глубоку
И в крепком погруженна сне,
Мертва казалась слуху, оку
На высоте и глубине.
Державин, как впоследствии заметил Пушкин, умел увидеть и передать барочную роскошь современного ему двора, и поэзию обыденного, воспев несказанную красоту русской природы, народного праздника, и будни небогатого дворянского быта, не стесняясь «мелкостью» темы, прозой жизни. Державин двух своих соседов
И смерть Мещерского воспел:
Певец Фелицы быть умел
Певцом их свадеб, их обедов,
И похорон, сменивших пир,
Хоть этим не смущался мир.
Высокое и малое нашло равную долю его внимания. Он воспел победы Суворова и птичку-невеличку, сладкоголосого соловья, «источник шумный и прозрачный, текущий с горной высоты», и героизм русского солдата, «идуща с прямым бесстрашием души на явну смерть и смерть несуща», и золотой луч луны.
Умышленно снижая высокое, Державин добивается неожиданного впечатления. Космические катаклизмы, извержение Везувия сменяются в его поэзии цветущим садиком, великий Суворов — мелкопоместным дворянином.
Ломоносов никогда бы не нарисовал богов с разинутыми ртами, нимф, засыпающих от скуки в пещерах. Для Державина это снижение мифологических образов возможно. С некоторых строк его поэзии, рисующих богатый урожай, жатву, проглядывает рачительный помещик, вполне прозаически подсчитывающий прибыль.
Язык поэзии Державина может быть возвышен и красочен, но тогда, когда он хочет умышленно приземлить образ, он становится прост и лаконичен. Обращение к реалистическим картинам природы, народного быта, просторечью, соединение неожиданных элементов создает в произведениях Державина неповторимый образ. У Державина лихой вояка «смерть, как гостью ожидает, крутя задумчиво усы». Восхищенный этими художественными находками, Н. В. Гоголь писал: «Кто, кроме Державина, осмелился бы соединить такое дело, каково ожидание смерти, с таким ничтожным действием, каково кручение усов? Но как через это ощутительней видимость самого мужа, и какое меланхолическое чувство остается в душе!» Это новое эстетическое кредо Державина импонировало и Гоголю, и Пушкину, великим реалистам, и они оценили художественные искания поэта.
Влияние поэзии Державина на писателей и поэтов, современников и последующих поколений было значительным. Заметно оно и при сопоставлении описаний природы у Державина и Пушкина. Видимо, это подмечали и современники Пушкина. Недаром в примечаниях к «Кавказскому пленнику» Пушкин приводит стихи Державина, посвященные описанию природы, чтобы читатель мог увидеть, как различны их подходы к изображению. И все же несомненна близость художественного отражения зимних пейзажей Державина и Пушкина. В этом нет ничего удивительного, ведь именно Державин первый в русской поэзии изобразил русскую зиму «во всем ее живописном своеобразии и очаровании».
Надо согласиться, что стихи Пушкина безупречнее по форме. Гениальный ученик превзошел своего учителя. Но есть и общее. В письме Дельвигу Пушкин писал о творчестве Державина: «Он не имел понятия ни о слоге ни о гармонии — ни даже о правилах стихосложения. Читая его, кажется, читаешь дурной, вольный перевод с какого-то чудесного подлинника... Что ж в нем? Мысли, картины и движения истинно поэтические». Поправляя того, кто его «заметил и, в гроб сходя, благословил», Пушкин оставался его почитателем.
Пейзажные зарисовки Державина отмечены чертами подлинно русской народности, а эти черты, по словам Белинского, неожиданные и поразительные для того времени.
Поэзия Державина — это новый этап развитии темы природы в русской литературе XVIII века. Имея таких талантливых предшественников и современников, как Кантемир, Сумароков, Ломоносов, Карамзин, Радищев, Державин смог пойти дальше в разработке новых идейно-эстетических принципов, созвучных своему времени, а также ввести новые художественные приемы в области языка и стиля. Современники и потомки не всегда единодушно и объективно оценивали гений Державина, но многие сходились на том, что его творчество — значительный вклад в русскую культуру.
Анализ творчества Державина обнаруживает эволюцию его художественного метода от классицизма к элементам барокко и приемам, отличающим предромантическую поэзию, а позднее — тяготение к реалистическому изображению природы, быта, человеческих характеров. Он стоит, как и Ломоносов, в начале того сложного пути исканий художественных приемов и методов, которыми пошла великая русская литература.
П. А. Вяземский писал: «Из всех поэтов, известных в ученом мире, может быть, Державин более всех отличался оригинальностью, потому род его должен остаться неприкосновенным. Природа образовала его гений в особенном сосуде — и бросила сосуд. Державину подражать не можно, то есть Державину в красотах его. Подражатели его заимствуют одни пороки, но ни одной красоты, ни одной мысли, ни одного счастливого выражения из могущественной и упрямой руки гения не исторгнут».
Л-ра: Проблемы развития лирической поэзии XVIII-XIX веков и её взаимодействия с прозой. – Москва, 1985. – С. 19-34.
Критика
