Раннее творчество Мориса Дрюона
Э. Н. Максимов
До того, как создан был известный роман «Сильные мира сего», Морис Дрюон прошел довольно сложный путь идейных исканий и литературного ученичества. Трагедия «Мегаре», «Письма европейца», роман «Последняя бригада» — основные вехи на пути к творческой зрелости прогрессивного французского писателя. Ранние произведения Дрюона, не изученные ни в отечественной, ни во французской критике, помогают в какой-то мере правильнее понять сильные и слабые стороны трилогии «Конец людей», а также исторических романов из серии «Проклятые короли».
М. Дрюон, происходивший из зажиточной интеллигентной семьи, получил образование в одном из парижских лицеев, а затем — в «Школе политических наук». «Желание творить, — вспоминает Дрюон в одном из своих интервью, — пробудилось во мне с первыми понятиями о жизни». Еще будучи лицеистом, Дрюон получает первый приз за французское сочинение на всеобщем конкурсе, а с восемнадцати лет печатает стихи и заметки в различных журналах. Но первым значительным произведением молодого писателя была трагедия «Мегаре», созданная в оккупированной гитлеровцами Франции в 1942 году.
Литературный дебют будущего автора «Сильные мира сего» совпал с позорными для его родины годами «мизераблизма». Преданная петеновской кликой, страна стонала под фашистским сапогом, значительная часть французской интеллигенции бездействовала, подавленная последствиями страшной катастрофы. Но подпольная «Юманите» призывала патриотов к борьбе, памфлеты Подитцера и Пери клеймили оккупантов и коллаборационистов, и на защиту родины поднимаются все те, кому дороги честь и совесть Франции. Среди них была и большая часть писателей страны.
Вначале курсант сомюрской кавалерийской школы, а затем участник битвы при Луаре, Дрюон лично пережил позор разгрома и беспорядочного отступления французской армии. Ненависть к предателям — вишистам, стыд за соотечественников, жажда освобождения — все эти чувства нашли отражение в его юношеской трагедии.
Пьеса «Мегаре» написана на античный сюжет. Молодой писатель обращается к неиссякаемому источнику мудрости и патриотизма — к греческой трагедии классического периода. Это внимание к античности в ответственные моменты национальной истории вообще весьма характерно для французской литературы. Достаточно вспомнить «Корнеля гений величавый», трагедии Вольтера и театр французской революции. В условиях фашистской оккупации античный сюжет позволял в эзоповой манере выразить ненависть к вишистскому режиму и пробудить в соотечественниках чувство национальной гордости. Поэтому не случайно, что почти одновременно с юношеской трагедией Дрюона создаются «Антигона» Ануйля и «Мухи» Сартра.
Действие пьесы «Мегаре» происходит в легендарных Фивах, осажденных аргосскими войсками во главе с предателем Полинином. Но, в отличие от Ануйля, молодого писателя не интересует знаменитый подвиг Антигоны. Он обращает свой взор к эпизодическому персонажу, имя которого упоминается в трагедии Эсхила «Семеро против Фив». Это — Мегарей, сын Креона, о котором Этеокл говорит, что он «топота и храпа коней бешеных не побоится, не отдаст ворот врагу».
Но, кроме этого упоминания, мы ничего не узнаем о Мегаре из эсхиловской трагедии. А между тем один из мифов Фиванского цикла отводит этому герою весьма значительную роль.
Во время осады Фив прорицатель Тиресий предсказал, что враг будет побежден лишь в том случае, если в жертву принести сына Креона. Узнав об этом, Менекей (так его называют в мифе) добровольно жертвует своей жизнью ради спасения города.
Образ этого героического юноши встречается в трагедии Эврипида «Финикиянки», но и здесь его история рассказывается мимоходом. «Как, на протяжении более чем двадцати веков драматурги, копая, переворачивая, скрупулезно исследуя изрытое поле греческого театра, не использовали этот чудесный набросок?!» — писал впоследствии Дрюон в предисловии к трагедии.
То, что из защитников Фив Дрюона заинтересовал не Этеокл, а его двоюродный брат, вполне объяснимо. Если у Этеокла к патриотическому чувству примешивается еще и личное, ненависть к брату, претендующему на престол, то юный Мегарей (Дрюон оставляет имя эсхиловского персонажа) не связан никакими антипатиями: он юн и чист душой, беззаветно предан родине.
О замысле пьесы Дрюон вспоминает: «Это было весной 1939 года, восемь месяцев спустя после сговора в Мюнхене, откуда с опущенной головой возвращались наши архонты». Два последних акта были завершены уже в южной зоне. В обстановке первых месяцев поражения молодой автор еще не видел тех, кто способен противостоять фашистскому режиму, поэтому, естественно, основное значение первого (да и второго) актов состоит в разоблачении современных «архонтов», «могильщиков Республики».
Фивы осаждены врагом, на исходе последняя ночь перед решающей битвой. Прорицатель Тиресий видит, что его родной город предан правителями. «Tвои войска бессильны, Твои военачальники предатели!» — бросает мудрый старец в глаза Этеоклу. Уже эти слова весьма определенно намекают; на хаос, царивший во французской армии накануне «странной войны».
Среди предателей главным является Креон, отец Mегape. Литературный обозреватель еженедельника Франсис Кремье вполне справедливо усматривает в образе Креона черты Петена.
В самом деле, Креон готовит чудовищное предательство. Он уже нанял убийц, которые расправятся с Этеоклом, если последний уцелеет в схватке с Полиником. Он уже приказал одному из вождей открыть ворота, чтобы позволить врагам беспрепятственно войти в город и с их помощью стать царем. В этом нетрудно заметить прозрачный намек на предательство Петена, устранившего со своего пути конкурентов из кабинета Рейно и открывшего гитлеровцам ворота во Францию.
Креон не в первый раз предает своих соотечественников. Он рассказывает сыну, что некогда ему, как ныне Мегаре, надлежало спасти родной город ценою собственной жизни. Но подлый трус успел спасти свою шкуру, в результате чего фиванцы потерпели поражение. В этом нетрудно усмотреть намек автора на солидный предательский стаж Петена. Еще в феврале 1934 года «герой Вердена» приложил свою руку к провалившемуся фашистскому путчу, когда его именем поддерживала свой престиж лига «Боевые кресты»; за весь тот же, 1934 год, военный министр Петен заказал для армии всего-навсего семь танков! Это он обучал палача Франко военному искусству в «Эколь милитер» и якшался с германским послом Эбергардом фон Шторером!
Вспоминая свой предательский поступок, Креон нисколько не жалеет об этом. Он никогда не хотел бы быть героем, он просто желал быть «живым». «Моя бедная маленькая, смерть ничего бы не изменила», — говорит он Мегаре. Как не вспомнить здесь Жана Жионо, поучавшего соотечественников, что лучше жить на коленях, чем умереть! Или же — слов из католического журнала «Эспри», который в статье «О поведении интеллигенции в период кризиса» писал: «Полагаете ли вы (а это, как правило, игнорируют), что действие всегда несет в себе определенное число доводов не совершать его?»
Создававшаяся в первые месяцы оккупации, пьеса Дрюона направлена как против коллаборационистской философии предательства, так и против апологии бездействия.
Весьма интересна дрюоновская интерпретация образа Этеокла. Мужественного и энергичного героя эсхиловской трагедии молодой драматург превращает в хитрого и осторожного политикана, пытающегося уйти от ответственности перед своим народом. Если Креон воплощает в себе подлые дела власть имущих, то Этеокл произносит красивые слова, которыми эти гнусности прикрывались. Не желая рисковать собой, убеждая Мегаре, что именно он должен быть принесен в жертву богам, коварный демагог не скупится на эпитеты. Он говорит юноше, что тот будет героем «более великим, чем Геракл», что он станет «покровителем Фив, богом — спасителем». Преисполненные ненависти к урапатриотическим речам, которых в позорные месяцы «странной войны» прозвучало превеликое множество, зрители должны были принять словоизлияния Этеокла как пародию.
Но достоинства трагедии отнюдь не исчерпываются ее разоблачительными тенденциями, в этом произведении содержится страстный призыв к сопротивлению вишистскому режиму. Патриотический пафос пьесы наиболее ярко характеризует эволюция образа главного героя. Путь Мегаре — это путь от индивидуализма к подвигу во имя общего блага. Узнав, какая великая миссия предстоит ему, честолюбивый юноша мечтает о «храмах и статуях» в его честь; соглашаясь на жертву, он как бы возносится над остальными фиванцами, с гордостью причисляя себя к «другой расе, чем стадо». Стремление к подвигу ради личной славы — такова основная линия поведения Мегаре на протяжении двух актов трагедии. К тому же, временами юноша впадает в отчаяние, думая о предстоящей смерти, страдая от сознания своего тоскливого одиночества.
Совершенно другое звучание приобретает трагедия в третьем акте. Последнее действие создавалось уже тогда, когда в войну вступил Советский Союз, когда во Франции повсеместно начинается партизанская борьба, когда к голосу Арагона, сначала одинокому, присоединяются голоса других поэтов-патриотов. Уже первая сцена третьего акта становится поворотным моментом в пьесе. Прорицатель Тиресий, выразитель патриотической идеи автора, раскрывает юноше глаза на истинный смысл его подвига. «Посмотри на город, — говорит старик, — думаешь, ты видел его раньше? Нет, это не правда... Этим утром Фивы тебе кажутся безликими. Смотри!». Убеленный сединами старец рассказывает юному индивидуалисту о высокой человеческой красоте людей родного города. Он рассказывает о горожанине, который, потеряв своего ребенка, отдал все средства человеку, «у которого не было денег, но был сын». Он рассказывает о нежной любви молодой красивой женщины к нищему поэту, ютящемуся на чердаке. Он рассказывает о женщине-матери, вручившей сыну щит погибшего отца, и завершает свой монолог словами «Эта женщина ненавидит войну. Она понимает, что он нее уходит и не вернется назад последний родной человек. Она будет плакать над сыновней могилой, но все-таки победа сделает ее счастливой. Вот что такое город!». В этом монологе главное — не только ненависть к врагу, но и глубокая любовь к своим соотечественникам. Гневное негодование, ядовитую сатиру первого и второго актов сменяет вдохновенный гуманизм третьего. Только после этих прекрасных слов Мегаре понял, ради чего он должен умереть. Теперь слово «город» («la ville») не сходит с его уст, оно, по сути, отождествляется в его речи со словами «народ». Он готов отдать свою жизнь, причем не только во имя этих трех, о которых ему говорил Тиресий. «Не думай, что их трое, — их десять тысяч и еще больше».
Возрастающий к финалу пьесы гуманистический накал проявляется и в эволюции образа Исмены. Почти до самого конца трагедии она пытается уберечь Мегаре, прельстить его тихими семейными радостями, она ревнует к родному городу возлюбленного, который «теперь любит только Фивы». Но вот последняя страница трагедии. Дальнозоркая Йемена видит юного героя, поднявшегося на вершину городской стены, и ее слова «Тиресий! Он меня ищет, он меня ищет, он меня видит» убеждают нас, что и для нее чувство к любимому человеку органически сливается с любовью к Фивам.
Гуманизм трагедии становится еще более глубоким благодаря ее земному, реальному характеру. Если вначале подвиг Мегаре истолковывается как жертва богам, то затем герой забывает о богах, думая лишь о соотечественниках. В свою очередь, и для города уже не существует олимпийских кумиров, эти люди, по словам Тиресия, «вновь нашли себе бога. Они верят в Мегаре».
В своей пьесе Дрюон выступает против апологии предательства, свойственной декадентской литературе. Трагедия Дрюона противостоит декадентским произведениям и утверждением в ней высоких человеческих ценностей, преодолением индивидуализма. На вопрос Креона, ради кого она совершает подвиг, ануйлевская Антигона отвечает: «Ни для кого. Для себя». Героически лишая себя жизни, Антигона действует в силу присущего человеку естественного чувства справедливости, совершенно не думая при этом о своих соотечественниках. В этом отношении дрюоновскому Мегаре несколько ближе герой трагедии «Мухи». Сартровский Орест убивает Эгиста и Клитемнестру не из чувства кровной мести: он желает пробудить от преступного сна людей Аргоса. Но что это за люди, стоят ли они того, чтобы ради них идти на подвиг? Здесь кончается сходство трагедии Дрюона с модернистской драмой. Для Ануйля народ воплощается в трех краснолицых стражниках, «невинных и всегда довольных собой помощниках правосудия», для Сартра люди Аргоса — неблагодарный плебс, «готовый умереть от страха», негодяи, которые «поджидают своего спасителя, с камнями, вилами и дубинами, чтобы высказать ему свою признательность». Если для Мегаре родной город перестает быть «безликим», то Ореста Аргос «отталкивает всеми своими стенами, всеми своими крышами, всеми своими запертыми дверьми».
Несомненно, пьесы Ануйля и Сартра выделяются из других произведений декадентского театра своим стремлением разбудить «молчание моря», но глубокий пессимизм, отчаяние, экзистенциалистские мотивы одиночества, а главное — представление о народе как о темной неблагодарной массе дают основания противопоставить, этим произведениям юношескую трагедию Дрюона. «Эти люди стоят того, чтобы за них умереть», — таков гуманистический пафос «Мегаре», произведения, выделяющегося среди пьес на античные темы. Все сказанное позволяет отнести пьесу Дрюона к произведениям, реалистически трактующим мифы, наподобие позднее созданной пьесы Р. Мерля «Новый Сизиф».
И, действительно, основной конфликт «Антигоны» сосредоточен на индивидуальном протесте героини; сартровский герой по мере нарастания в нем бунтарских настроений все дальше отходит от жителей города. Основная же коллизия «Мегаре» развивается в борьбе героя с мелочным тщеславием на пути понимания себе подобных. Следовательно, в отличие от Сартра и Ануйля, Дрюон стремится к реалистическому толкованию мифов, и его трагедия, хотя и опосредствованно, но отражает изменения, происшедшие во Франции в связи с началом всенародного движения Сопротивления.
Но реалистические тенденции «Мегаре» нельзя и преувеличивать. Противопоставляя пьесу Дрюона модернистскому театру, нельзя пройти мимо и известных точек соприкосновения трагедии «Мегаре» с этими произведениями.
Вспомним, что, несмотря на все благородство, героический поступок Мегаре остается, в конечном счете, актом индивидуальным: ведь народ не поддерживает своего спасителя. Мы не видим на сцене этих замечательных людей, мы не ощущаем их мощи, даже несмотря на впечатляющую историю женщины, вручившей сыну щит отца. «Город, люди, которых этот подвиг должен зажечь, безнадежно отсутствуют», — пишет в рецензии на пьесу Франсис Кремье.
Естественно, что дрюоновскому Мегаре далеко до героев пьесы Ж.-Р. Блока. «Тулон», отражающей примерно тот же период французского сопротивления. Писатель Ж.-Р. Блок правдиво показывает, как вслед за авангардом нации в борьбу с врагом втягиваются люди самого различного происхождения, как эта борьба вселяет в патриотов уверенность и оптимизм. Связанный, в силу условий своего воспитания, с интеллигенцией, значительная часть которой бездействовала, Дрюон в это время еще не обращается к массовому сопротивлению, а апеллирует к героическому примеру индивидуума.
И все же чувствуется, что по мере того, как продвигалась вперед работа над произведением, ноты пессимизма звучали все приглушеннее, уступая в третьем акте главное место мажорной теме, теме героического подвига.
Трагедия «Мегаре» была впервые сыграна 3 февраля 1942 года в Монте-Карло. И если, как вспоминает писатель, «креоновская цензура оказалась близорукой», то «зрители не ошиблись, и их аплодисменты, разносившиеся под сводами «Большого Театра», приветствовали не только начинающего автора: они приветствовали первый проблеск появившейся надежды».
Трагедия «Мегаре», пожалуй, единственное произведение Дрюона, в котором органически сочетаются элементы критицизма и утверждения, линии разоблачительная и героическая., Поэтому, двадцать лет спустя, предпосылая новому изданию трагедии краткую творческую историю, писатель вынужден сделать весьма красноречивое признание: «При всех оплошностях и ошибках юности это произведение обладает, может быть, единственными в своем роде достоинствами. И я, прожив все эти годы, не чувствую теперь свои руки достаточно чистыми, чтобы воссоздать образ Мегаре».
Несколько месяцев спустя после постановки «Мегаре», весной 1942 года, Дрюон отправляется в Англию, где примыкает к «свободной Франции» де Голля. Сотрудничая в компании «Би-Би-Си», молодой писатель внимательно следит за событиями, происходящими во Франции, за литературой французского Сопротивления. Так, им написано предисловие к лондонскому, а затем и алжирскому изданиям замечательной повести Веркора «Молчание моря». Находясь в Алжире, в 1944 году Дрюон завершает работу над публицистическим произведением «Письма европейца» («Lettres d'un Européen»).
Основное, что связывает воедино серию этих небольших эссе, — раздумья над судьбами Европы, сегодняшней и особенно будущей.
После освобождения Парижа Дрюон вновь вступает в ряды французской армии, теперь уже в качестве военного корреспондента. Несмотря на близкую победу, в памяти молодого писателя продолжал жить позор последних месяцев «странной войны». Еще в мае 1941 года он задумал написать произведение, рассказывающее о том, что пережили он и его товарищи, участники обороны Сомюра. Но полностью воплотить свой замысел в жизнь Дрюону удалось лишь после окончания Войны. В августе 1945 года он завершил работу над автобиографическим романом «Последняя бригада» («La dernière brigade».
Роман «Последняя бригада» посвящен сверстникам писателя по Сомюрской школе, юношам, которые, не успев еще вступить в жизнь, должны искупить своей кровью предательство «могильщиков республики». Преимущественно это юноши из так называемых «хороших семей», среди них (ведь это кавалерия!) попадаются даже отпрыски старинных дворянских родов. Но вот этот разношерстный человеческий материал облачается в единую форму и объединяется в моторизованную бригаду. А дальше — учеба, маневры и, конечно, мечты о славе. Попавшие под влияние правительственной пропаганды, молодые люди представляют себе войну с Германией в виде легкой батальной прогулки. Но печальная действительность последнего месяца «странной войны» быстро разбивает эти иллюзии. Фашисты в Париже, Петен запросил перемирия, и в этих тяжелых условиях кавалерийская школа должна взять на себя оборону Сомюра.
В изображении будней войны начинающий романист пытается следовать лучшим традициям французского классического реализма. Страницам, посвященным изображению битвы при Луаре, чужда какая бы то ни было парадность. Шквал бомб и снарядов, трупы, плывущие по реке, контратаки, уносящие десятки жизней, — во всех этих сценах война предстает перед нашим взором как чудовищное бедствие. И когда лейтенант Сен-Тьерри, глядя на то, как юноши роют могилу погибшему товарищу, произносит: «Я не хотел бы никогда иметь детей», эти слова воспринимаются как суровое осуждение войны.
Основная цель, которую поставил перед собой Дрюон, — показать, как война с захватчиками заставляет юношей из зажиточных семей ощутить незнакомые им прежде чувства патриотизма, дружбы, товарищества. Окруженные со всех сторон врагами, «курсанты сражались с ожесточением крестьян, защищающих свой клочок земли и свою церковь, ибо для них школа была и тем и другим». Вот эта-то «школа» и прежде всего своя «бригада» приобретает в романе обобщающий, даже символический смысл. Для курсантов бригада — не просто боевая единица, но олицетворение глубокой человечности, последний островок еще свободной Франции. И если до начала военных действий каждый из юношей мечтает лишь о «своем куске славы», то совместная борьба с врагом заставляет их, правда, в разной степени, поступиться своими эгоистическими настроениями.
Под влиянием чувства товарищества порывает с буржуазным индивидуализмом и совершает подвиг Жак Лервье-Маре, племянник бывшего министра, смерть друга заставляет маленького бенедиктинца Эммануэля Монстиньяка почувствовать себя французом и отомстить врагам.
Однако, как и в предыдущих произведениях, дрюоновский гуманизм остается абстрактным, оторванным от народной почвы. Правда, писатель по-прежнему безоговорочно отдает предпочтение народу перед представителями господствующих классов, он не может не отметить спокойного мужества беженцев-крестьян, которые после изнурительного двухнедельного перехода «сохранили куда больше достоинства, чем буржуазия, катившаяся в автомобилях всего лишь одни сутки». И все же Дрюон далек от того, чтобы проникнуть в душу человека из народа. Один из персонажей романа, Шарль-Арман Ламбрей, так рассуждает о простых солдатах: «Командовать ими он несомненно сможет, но ...сможет ли он их понять, если нет ничего общего между ним и этой спящей массой; да, это пропасть, которую он никогда не сможет преодолеть». Конечно, нельзя отождествлять автора с персонажем, которого он, кстати, безжалостно осуждает, но все же в мыслях Ламбрея есть нечто и от самого Дрюона тех лет, для которого народ остается непознаваемой «вещью в себе».
IСамой сильной стороной зрелого Дрюона явится социальный критицизм, выраженный приемами сатиры. Нельзя сказать, чтобы в первом своем романе Дрюон сумел достаточно полно проявить мастерство социального сатирика, но все-таки отдельные сцены и характеристики свидетельствуют о его незаурядных возможностях в этой области. Так, например, писатель без всяких авторских комментариев приводит отрывок из речи премьер-министра, ежеминутно прерываемой «бурными аплодисментами», «единодушными аплодисментами». В данном случае простое цитирование парламентской речи, в трагической для Франции час грубо искажающей действительность, превращается в злую иронию. В высшей степени интересна рассказанная лейтенантом Фуа армейская быль о генерале Галифе, сумевшем даже чужую смерть использовать для собственного продвижения. Фронтовики-офицеры жестоко смеются над правительственной системой буржуазной Франции. Во время разговора с Лервье Маре они заинтересовались сроком пребывания его дяди на посту военного министра. «Сколько времени? Двадцать четыре часа? — спросил младший лейтенант Луан. Лервье Маре был так удивлен, что смог только ответить: «Нет, нет, мой лейтенант, два с половиной месяца».
Рассмотренные примеры красноречиво свидетельствуют, что мишенью дрюоновской критики становятся представители наиболее реакционной части господствующих классов Франции. Отпрыск знатного дворянского рода, парламентские болтуны, министр-однодневка и, наконец, палач Парижской Коммуны Галифе — этот отбор говорит сам за себя. При всех ее недостатках, первая проба пера писателя-романиста является важным этапом в творческой эволюции Дрюона.
Взятое в целом, раннее творчество Дрюона свидетельствует о том, что, несмотря на недостаточно четкую мировоззренческую позицию и отдельные художественнее просчеты, молодой писатель постепенно осваивает реалистический метод отражения действительности. Этот метод позволит ему создать свое лучшее произведение, трилогию «Конец людей».
Л-ра: МОПИ. Учёные записки. – Москва, 1964. – Т. 152. – Вып. 3. – С. 131-146.
Произведения
Критика
