Из «архивов бытия»
Иван Ежиков
Письма и дневники Василия Каменского наименее изученная часть его творчества. К сожалению, уникальный литературный архив поэта, самим Каменским гордо именуемый «архивами бытия», в настоящее время рассеян по многим московским и пермским библиотекам, архивам и музеям, многое еще хранится у его друзей и знакомых. Собрать это все по крупицам — трудная, возможно, непосильная для одного человека задача. Лет пятнадцать назад, еще только отправляясь на поиск эпистолярных и дневниковых материалов о поэте, я был гораздо смелее и увереннее в своих силах. Но не раскаиваюсь и сейчас.
Найденные фрагменты «архивов бытия» (часть из них воспроизводится в настоящем очерке) позволяют по-новому взглянуть на жизненный и творческий путь Василия Каменского, полнее представить, как изменились его эстетические взгляды и формировалось творческое кредо, более точно определить несомненный и значительный вклад поэта в советскую литературу. Дневники и письма знакомят нас с многогранно одаренным, щедрым душой, высоким духом человеком, каким был В. В. Каменский.
В. Каменский вошел в литературу стремительно и шумно, на волне русского футуризма. И долгие годы, даже в послереволюционное время, считался одним из его истовых приверженцев и законодателей. Автор «Цуваммы» и «Жонглера» не раз давал критике повод обрушиться на свое «самовитое, самоцветное слово». Тем более что в запале литературной борьбы Каменский достаточно часто высказывал свои далеко не бесспорные взгляды и требования к современному искусству.
«Эй, друзья писатели — гениальные головы — запомните: К черту выдуманную ерунду романов и всяческих повестей — гнусное вранье надоело — оставим это сморщенным от рождения протоколистам.
Любая биография незаметного архивариуса — пускай коряво написанная — в миллион раз интереснее сочиненной похабщины на романтической подкладке.
...4) Поэтому: пишите, издавайте немедленно Ваши биографии — чья творческая жизнь полна откровений, взрывов, размаха, огня, сокрушений, молитв и проклятий.
5) Или пишите биографии Ваших Друзей или кого угодно, но только живых с полными именами свидетелей вокруг и гордой правды.
...7) Проклятие критикам, выискивающим у Писателей в книгах прыщи, бородавки, случайные мелочи, пыль недостатков.
Отныне Писатели сами должны писать о Своем Творчестве — иначе сгинет книга.
Перестаньте фантазировать, что Вас читают и Вы — нужны (если уедете в Австралию сегодня-завтра никто не вспомнит о Вас).
Книга переживает трагический кризис — книга не нужна — книга пережила себя — ее некому стало читать — революционная жизнь опередила купечески-жирные романы.
На арене Человечества утверждается личность, в Искусстве — книга — биография Гения.
Временно надо спасти книгу Своими биографиями, нужно всем напряженьем своего мастерства заставить читателя — занятого всегда чем угодно — только не книгой — полюбить трепетно книгу как Живое Истинное Близкое Чудо.
А после — Книгу в искусстве (мертвая форма словопредставления посредством бумаги и шрифта) — совершенно уничтожить, а перейти непосредственно к искусству жизни, помещая стихи и мысли на заборах, стенах, домах, фабриках, крышах, на крыльях аэроплана, на бортах кораблей, на парусах, на небе электрическим свечением, на платьях.
Солнцевеющая мудрость да пронзит Ваши сердца во славу футуризма».
Трудно сказать, чего больше в этом ниспровержении: эстетствующего озорства или безудержной фантазии. Сегодня подобные «рецепты» воспринимаются с улыбкой, а в двадцатые годы, когда написано обращение, это было реальным проявлением литературной борьбы различных течений и направлений.
Отечественное литературоведение давно уже дало всестороннюю оценку футуризму. Да и сам В. Каменский в 1932 году скажет в автобиографии: «Ныне, когда мы поднялись на пятнадцатую ступень исторической лестницы, я вижу, что весь пройденный творческий путь за годы революции так изменил мои былые вкусы и навыки, что мне иногда стыдно за мною навороченное во многих книгах и пьесах моих».
Но сегодня особенно важно, чтобы за обликом будетлянина-«песнебойца» не потерялся поэт, постоянно думающий и ищущий, живущий интересами нового, зарождающегося искусства.
Вот, например, как В. Каменский размышлял о природе художественного творчества:
«Никакое изощрение человеческой мысли еще не ответило нам — Что такое искусство?
М. Б.— Это постижение и выражение тех душевных переживаний, которые человек испытывает под впечатлением окружающей жизни.
М. Б.— Это чудеснейшая тайна, что вечно живет в нас, благоухая и вечно зовет к несказанным радостям.
М. Б.— Это праздник лучших чувств и откровений.
Или м.б. тоска по нетленному.
Каждый день, каждый час, и каждую минуту человек воспринимает такое огромное количество ощущений, что все это сливается в общую массу таких восприятий, которые исчезают мгновенно без следа, взаимно уничтожая друг друга. Но есть восприятия и иные: представьте себе:
В зимний солнечный день вы стоите на склоне высокой горы, вдыхаете легкий, бодрящий воздух и смотрите в даль: — там по снежной равнине тянется улиткой обоз и тихо слышится унылая песня ямщика и скрип саней.
Или другое: Ночь, мягкая, темная летняя ночь на берегу большой реки. Горит костер и из-за него не видно ничего кругом. Вы напрягли слух: и каждую минуту слышите: то сонные всплески воды, то скрип коростелей, то крики ночных птиц, то будто где-то далеко идут на лодке — это слышно по расплывчатому стуку весел на воде. Что же это за восприятие? Ведь это не только картины жизни, отразившиеся в сознании. Это множество ощущений, слившихся в очень определенные ряды душевных переживаний. Это и есть то, что называется: настроение. Эти настроения, конечно, доступны всем, но ведь все — каждый по-своему воспринимает одно ясно, а другое или неопределенно или совсем по иному, ему одному понятному. Ведь каждый из нас знает, что такое весеннее утро, осенний вечер, тоска, любовь, красота цветов, и знает не только головой, но и сердцем и душою. Но попробуйте определить, что это такое, что именно весеннему утру или осенним вечерам дает настроение — и для вас это будет чем-то неуловимым.
Вот появляется художник, этот странный человек, одаренный каким-то особым прозрением, он рисует на полотне игру вешнего ручья и вокруг распустившиеся вербы, сквозь ветки которых видно, как умирает последний снег. Вы чувствуете весну и улыбаетесь угаданному настроению. Или другой художник набросает на полотне девушку в легком платье, которая целует букет подснежников и смотрит на вас светлыми, лучезарными глазами. И вам кажется, что от нее пахнет весной, что эта девушка и есть весна. Третий нарисует вам пасхальную ночь около какой-нибудь сельской церкви и вы почувствуете, что в природе весна и б.м. будете думать о весеннем звоне.
Неведомым чутьем эти художники угадали, в чем было очарование весны, угадали и передали каждый по-своему и свое, потому что каждый по-своему чувствует радость весны. И чем свободнее художник проявит свою творческую волю и свое искреннее чувство — тем ближе он подойдет к престолу чистого искусства, тем скорее он покажет нам святое святых и откроет новые горизонты.
И вы увидите в его изображении не то, что вы видели в природе сотни раз, а то существенное и важное, что не могла вам досказать природа и что для вас было сокровенно и смутно, и что вдруг встревожило душу.
Но почему же все это так радостно увидеть, почему оно вам так дорого?
Потому что так, именно так, этого всего вы все-таки еще никогда не видали, потому что все другое вы видели тысячу раз, но никогда еще не видали именно так: потому что дорогое и милое показано вам по-новому, с новой, неожиданной стороны, показано не как обыкновенная, будничная серая действительность, а какой-то лучезарный, невиданный сон.
Но такие художники редки, ибо много, очень много званых и незваных, но мало избранных. Огромное большинство из многозванных рабские подражатели и продолжатели той пошлости, которую родили на свет люди, обиженные богом, лишенные творческой души и таланта».
В авторе этих рожденных вдохновением строк нетрудно увидеть человека, тонко чувствующего русскую природу и в то же время захваченного разгадкой тайны, которую люди назвали искусством.
Он размышляет об этой тайне в статьях и стихах, в письмах к друзьям.
Знакомясь в Центральном государственном архиве литературы и искусства с личным фондом поэта В. В. Каменского, я увидел одно из таких писем. На письме нет даты, однако нет сомнения, что написано оно еще в предреволюционные годы. Несколько страниц испещрены цветными карандашами в привычной и характерной для поэта манере: строчки легли, что называется, вразброс; отдельные, наиболее значимые для автора слова, несущие логическое ударение, выделены графически. Письмо это представляет собою ответы поэта своей корреспондентке.
«Перед глазами письмо с вопросами. Отвечаю.
1) Да, я свободен без берегов — я вроде птицы — я люблю НЕБО — люблю песни. Легко — бесшабашно думаю о ЗЕМЛЕ. Я свободнее других тем, что живу новыми чувствами в новом мире своей души и, ГЛАВНОЕ, я научился (интуитивно) создавать ценности и удивляться всему на свете, потому что много чудес скрыто на острове ЗАВТРА.
И жизнь — будто ПАРУС несет вольный ветер, и я пристаю благодарно к берегам СЕГОДНЯ (Жизнь — это короб яблоков — апельсинов — груш — винограда — и каждый день — ПЛОД я вино творчества).
Правда, жизнь, созданная людьми, безобразна, однако имея внутренние силы, можно бороться и легко побеждать.
Можно создавать радости, перебирая журчальные камушки на берегу моря — ведь ВСЕ от себя и весь мир будто глаза любимого друга и будто даль моря улыбка призыва.
И это ничего, что сердце таит грустные песни — пусть и в музыке звенит грусть — эта красота ЛИРИКИ необходима для творчества. Суть не в веселии— а в радостногрустном созерцании мира с высоты своих лучших чувств.
...Истинно — много противоречий вокруг, но надо помнить, что мы живем в аэровек и потому земные препятствия легко перелетать на аэропланах. Насморк — не болезнь — противоречие — не СТАНЦИЯ — нет-нет-нет...
Если б кто серьезно спросил меня — как жить — я бы ответил: прыгайте больше на здоровье.
Еще вы спрашиваете, что я делаю со словом.
Я нагибаю ветку, близкую руке души и, отпустив снова на волю, вижу трепетное счастье всего дерева — так поступаю я со словом во имя творческих улыбок...»
В своих биографических и мемуарных книгах В. В. Каменский не выходил за рамки первых послереволюционных лет. Так что сведения о второй половине жизни и творчества поэта рассеяны во вступительных статьях к его сборникам, в немногочисленных воспоминаниях его друзей. Несколько подробнее и более систематично об этом сказано в изданной Пермским книжным издательством в 1974 году книге Савватия Гинца «Василий Каменский». Но и она оставляет много белых пятен в биографии поэта.
В этом убедило меня знакомство с личными фондами В. В. Каменского, Б. И. Корнеева и других в Центральном государственном архиве литературы и искусства.
Полистаем некоторые страницы из дневника поэта «Лето на Каменке». Речь идет не о книге В. Каменского, вышедшей под таким же названием в 1929 году в Тифлисе (эта книга переиздавалась не так давно в Перми), а именно о дневнике, который поэт писал летом 1922 года.
Вспомним это время. Только что закончилась гражданская война. Страшный голод обрушился на Поволжье и Урал. Пермь выглядела опустошенной и безлюдной. В это время и возвращается сюда поэт Василий Каменский. И вот новая встреча с городом детства и юности. Одна из первых записей в дневнике:
«25 мая днем был уже в Перми. Здравствуй, моя захолустная родина, моя вдрызг обнищавшая старуха, моя разоренная гражданской войной прикамская Пермь..?
Дай твои мудрые глаза, преисполненные безысходных страданий, дай я поцелую их, ибо я верный сын твой и до конца останусь благодарным и любящим тебя».
Василий Каменский полон творческих замыслов. Он едет в свою Каменку — деревенскую усадьбу недалеко от Сыдвы, где ему так вольно дышится и славно пишется, о которой годами позже он скажет:
Так вот, раздумывая,
У костра,
Пишу я другу:
Да, жизнь пестра,
Но Каменка —
Мой философский Угол.
Что — Каменка?
Еловый дом.
Еловая и крыша.
Но гордость мудрости тут в том,
Что под еловой кровлей,
Под этой деревенской крышей
Живет
Американских небоскребов выше
Организованная бодрость бытия.
Да, мы — бедны —
В библиотеке мыши…
[…]
Двадцатые годы были для Каменского важными и, можно сказать, переломными в творческом отношении. Это период наибольшего увлечения писателя работой для театра. Многие из его тогдашних драматических произведений были поставлены на сцене. В частности, «Стенька Разин» — одна из первых революционных пьес, пользовалась шумным, хотя и кратковременным, успехом. Поэт первым среди советских драматургов обратился к производственной теме, написав в 1920 году «Паровозную обедню» — агитпьесу, которая с успехом шла в рабочих театрах Саратова, Баку и в других городах. И все же пьесы Каменского не оставили заметного следа в отечественной драматургии. Объяснение этому мы — отчасти — можем найти в том же дневнике:
«24 июля. «Пушкин и Дантес» и «Гений случая» почти полностью закончены. Впрочем, это «почти» может продолжаться еще долго...
Я не умею долго возиться с отделкой, а работаю сразу наверняка, воображая себя не столь совершенным гением, сколько мастером с темпераментом.
Сделал с огнем и кончено. Ставь точку.
Закуривай. Делай другое дело, еще более захватывающее.
А шлифовка, мелкая обработка, тонкие детали, кружева — это мне не подходит, нет. И мои рукописные черновики — сплошные беловики, где нет помарок.
Мой разум достаточно дисциплинирован, а лень (переписывать) достаточно велика, чтобы работать точно, остро, глубоко и без осечки.
Бью в цель и — никаких. Однако мой любимец Коля Евреинов ругается, что я многое жарю «с плеча».
Во-первых, не многое, а все, во-вторых — иначе не могу, ибо такая моя природа. Да-с».
В дневнике «Лето на Каменке» нас особенно привлекают те страницы, где он размышляет о природе своего творчества, о литературном окружении и своих учителях.
Кстати об учителях.
В феврале 1922 года в журнале, который так и назывался — «Мой журнал — Василия Каменского», поэт назвал своих «учителей жизни»: «По стихийности — Природа, По свободе — тюрьма 1905 г. По разливности — Кама... По размаху — Стенька Разин. По театрарии — К. С. Станиславский, H. Н. Евреинов, В. Э. Мейерхольд... По романтизму — Пушкин»...
Понятно, что имя Пушкина здесь появилось не случайно.
Можно утверждать, что всю жизнь В. Каменский с огромным уважением относился к творчеству и личности
С. Пушкина, изучал его произведения, воспоминания современников.
Друг В. Каменского актер В. Ф. Матов, с которым я встречался в Москве, вспоминает, что поэт рассказывал ему о своем знакомстве во время пребывания на Кавказе с сыном А. С. Пушкина, генералом от кавалерии Александром Александровичем Пушкиным. Этот факт, не отмеченный в автобиографических книгах В. Каменского и исследованиях о нем, говорит о многом. Возможно даже, что именно встреча стала зерном творческого замысла Каменского, осуществить который ему удалось лишь в 1922 году.
Летом, приехав на Каменку, В. Каменский сел за работу над пьесой «Пушкин и Дантес». Писал он ее, как он любил говорить, в «сосновом кабинете», на открытом воздухе.
В то лето работалось ему славно. Создавая пьесу, он увлеченно изучает воспоминания о Пушкине его современников, книги Майкова, Полевого, Анненкова, Скабичевского, Модзалевского, Щеголева и других авторов.
«Мой Пушкин,— записал он в дневнике,— будет на 70 % биографическим и 30 % — в преломлении лучей советской современности».
Работа над пьесой доставляла В. Каменскому радость и волнения. Человек исключительного темперамента, он так вжился в материал, что чуть ли не физически переживал перипетии своих героев. Об этом говорят строки его дневника:
«17 июня... Алеша (двоюродный брат поэта, который вел хозяйство на Каменке.— И. Е.) на дверях погреба нарисовал углем Дантеса, а я с крыльца стрелял в него из пистолета и прямо в брюхо. Трах-тарарах!
Получай, палач русского величайшего искусства...»
В конце лета пьеса «Пушкин и Дантес» в основном была закончена. Спектакли по ней поставили Ленинградский государственный академический театр драмы, некоторые драмтеатры в городах Сибири.
В 1928 году в Тифлисе издательство «Заккнига» опубликовало роман В. Каменского «Пушкин и Дантес», сурово встреченный критиками за отступление от исторических и биографических фактов и слишком большую дань воображению.
Но вернемся к дневнику.
Атмосфера кипучего вдохновения, в которой В. Каменский творил в то памятное лето, обострила его интерес к новым переменам в жизни советской деревни, интерес, который через семь лет отольется в прекрасную форму — сборник рассказов и очерков о своих земляках, о рождении нового, социалистического уклада жизни, о природе родного края, об охоте и рыбалке — любимейших занятиях поэта. А пока это были зоркие наблюдения человека, чуткого к социальным переменам, короткие записи в дневнике:
«Впервые я увидел электрификацию в нескольких деревнях, в 8 верстах от нас. Зрелище бодрое, живое, культурное.
А если прибавить к этому впечатлению, что всюду пахнет обильным урожаем и что иные начали жить и ходят на поля превеселые, воскресшие — на душе становится утреннее, розовее, ярче».
Общение с земляками, сопереживание их бедам и радостям придавали силы и самому поэту. Зрел добрый урожай и на его рабочем столе. Легкость, с которой он создавал свои произведения, была обманчивой. Не зря же в своем дневнике он как-то заметил:
«Напрасно, ей-богу, начинающие поэты и писатели воображают, что литература — шикарное, благородное, выгодное дело плюс электрификация славы.
Ой-ой-ой!
Честное слово, литература — каторжное дело...
Нажимаю изо всех сил. Кую молнии. Кончаю «Смотр актерии».
Пот градом.
А впереди еще стихи и стихи...
Энергия, мускулы, воля, любовь, крылья, лес, собаки, охота, карьера — эй, выручайте!
Пру! Черт возьми!
Барманзай фарабанства Эччч!»
1922 год лег водоразделом в поэтическом творчестве поэта. Он не совсем еще отказался от формалистского экспериментаторства в поэзии. Об этом говорят его известные стихотворения «Прибой в Сухуме» и особенно «Жонглер». Как писал позже критик Н. Л, Степанов, стихотворение «Жонглер» — это «последняя попытка Каменского создать чисто экспериментальную вещь, где игра звуками мотивирована самой темой стихотворения». Впрочем, без этой чисто лабораторной работы поэт вряд ли достиг бы той раскованности стиха, которая с такой силой и блеском проявилась в его лучших произведениях — исторических поэмах о вождях народных восстаний.
Да, еще беспечно играло золотой блесною слово в стихах поэта-рыбака, а в его груди уже теснились новые образы, рвались из уст другие песни.
Не пройдет и двух лет, как читатели познакомятся с новыми его поэтическими произведениями. «Сенокос», «Гимн 40-летним юношам» — удачные попытки отразить в своем творчестве пафос первых лет социалистического строительства.
А в 1925 году увидели свет первые чеканные строки «Пожара» — одной из лучших глав поэмы «Емельян Пугачев».
Черная чертова ночь Багровеет окровавленным заревом. Дымно. Ой, горячо! Ой! Ишь, во всю силушку-мочь Жарит жарное жарево сам Пугачев.
В 1931 году вышла в свет биографическая книга В. Каменского «Путь энтузиаста». Это была серьезная попытка рассказать о своем творческом пути, подвести своеобразный итог бурной поэтической и культурной работы в рабочей массе, в демократической аудитории, попытка критически оценить все, что сделано им и поэтами-«будетлянами».
В том же 1931 году в издательстве «Молодая гвардия» отдельным изданием впервые была напечатана поэма «Емельян Пугачев» — одно из вершинных произведений В. Каменского. Поэт был полон новых замыслов, без устали разъезжал по всей стране, выступая перед слушателями со стихами и лекциями, впитывая весь пафос строительства новой жизни.
[…]
Василий Каменский рос сиротой с четырех лет. В детстве он почти не знал ласки. Как он завидовал своему другу Володе Маяковскому, у которого была такая чудесная мама, были сестры...
Каменского, если так можно сказать, «усыновили» Урал и Кама. Отсюда, наверное, и его сыновняя привязанность к родной земле, и чувство нерасторжимого единства с природой поэта, охотника и рыбака. Каменский рано осознал, что связан с таежной родной стороной живой пуповиной.
В «архивах бытия» поэта я отыскал раннюю, похоже, дневниковую запись поэта, сделанную в 1906 году в Санкт-Петербурге:
«Я люблю свой край. Люблю за многое, за редкое. И меньше всего за то, что я тут родился и вырос. За первобытную красоту и поэтическую северную душу, люблю за тот особенный колорит, в котором чувствую настроение красок...
...Я всем своим существом сознаю, что мой край — прекраснейший край и не имеет равных соперников...»
Эти строки молодой Каменский писал через несколько месяцев после того, как он чудом вырвался из одиночной тюремной камеры. И ничто, никакие превратности судьбы не могли поколебать этой любви.
Л-ра: Урал. – 1984. – № 4. – С. 184-189.
Критика
