Юдзо Ямамото. О-Кичи – чужеземка

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ТАУНСЕНД ХАРРИС – американский консул.
ГЕНРИ ХЫОСКЕН – его переводчик и личный секретарь, голландец.
ЭЙНОСКЭ МОРИЯМА – переводчик.
ИНОУЭ, ХАКАМУРА, – губернаторы Симоды.
МИОСАБУРО ВАКАНА, ТАДАСИРО МАЦУМУРА, САНДЗИРО ИСА – члены городского магистрата.
ГЭННОДЗЁ САЙТО – сыщик, впоследствии – важный чиновник министерства внутренних дел.
СТАРИК – хозяин харчевни на пристани.
ЦУРУМАЦУ – плотник на судостроительной верфи.
А-ЛО – слуга в консульстве, китаец.
СТРАЖНИК-САМУРАЙ.
О-КИЧИ – жительница Симоды, гейша.
О-МОТО – ее старшая сестра.
СЛУЖАНКА В ДОМЕ О-КИЧИ.
ХОЗЯЙКА ЧАЙНОГО ДОМА «ИСЭДЗЭН».
О-ФУКУ. – содержанка Хьюскена, впоследствии – замужем за хозяином лодочной станции.
О-СИМО – купеческая жена.
О-САЙ – дочь Мандзоина.
О-СЭН – приемная дочь О-Кичи.

МЕСТНЫЕ ДЕЯТЕЛИ.
ТАКАГИ КАМЭКИЧИ.
ДЭНДЗАЕУРО – возлюбленный О-Сэн.
ЛОДОЧНИК.
СЛУГИ, ПРОХОЖИЕ, ГЕЙШИ.

Время действия: поздняя весна Четвертого года Ансэй (1857) – начало 70-х годов XIX в.

Действие первое

На сцене темно.

В темноте кто-то наигрывает на сямисэне мелодию «Синнай».

Женский голос поет песню.

Внезапно раздается отдаленный орудийный залп. Один, другой, третий… Пальба нарастает, заглушая и песню и звуки струн. В темноте торопливо пробегают носильщики паланкинов, криками прокладывая себе дорогу, как это делалось в старину.

Под грохот орудий высоко в воздухе возникает звездно-полосатый флаг. Звучит американский гимн.

Раздаются тринадцать залпов.

Канонада смолкает, флаг исчезает. Сцена освещается.

Картина первая

Вестибюль перед кабинетом губернатора Симоды. Раздвижные двери, ведущие в кабинет, закрыты, но сквозь них доносится громкий, возбужденный голос, что-то кричащий по-английски.

Двери резко распахиваются и появляется Таунсенд Харри с, пожилой седой человек, генеральный консул Соединенных Штатов Америки. Он что-то кричит. Следом за ним, крайне взволнованный, выбегает Эйноскэ Морияма, переводчик.

Выходят губернаторы Симоды – Иноуэ u Накамура – и члены магистрата. Миосабуро Бакана пытается остановить Тадасиро Мацумуру: mom уже схватился за рукоять своего меча, готовый напасть на Харриса.

Стараясь держаться подальше от Мацумуры, выходит Генри Хьюскен, переводчик и секретарь.

Харрис. Lies! Lies! Nothing but lies from beginning to end! With a pack of rascals such as this, how can I continue negotiations? I have finished with you. There is only one thing to be done!^[1]

Морияма (робко, умоляюще). Wacht, wacht, uwe EХelletie Consul-General!^[2]

Харрис (не обращая внимания на Морияму, внезапно замечает, что Мацумура держится за меч; устремляет на него свирепый взгляд). So you would kill me, would you? Very well, kill away! Of course you are all aware of the consequences?^[3]

Члены магистрата не понимают ни слова из того, что говорит Харрис, но пытаются остановить Мацумуру. Он неохотно подчиняется.

Морияма (запинаясь и утирая пот со лба, неуверенно говорит по-голландски). EХcellentie! Wilt gij naar de stoel werder terugkommen, en de conferentie duren!^[4]

Хьюскен (переводит слова Морияма Харрису). The interpreter says: EХcellency, be so good as to return and continue the conference!^[5]

Харрис. No, why should I return? How can I negotiate with people like this, liars from habit, born liars as they are? What hope of success is there? No! Let the guns speak: then perhaps we shall have an answer. Come, Mr. Heusken, we will return to our quarters!^[6]

Харрис пинком отбрасывает подушку для сидения и уходит. Хьюскен хочет последовать за ним, но Вакана поспешно останавливает его.

Вакана. Мистер Хьюскен! Прошу вас, погодите минутку! Хьюскен. У вас есть ко мне дело?

Вакана. Объясните, ради всего святого, что именно привело консула в такую ярость?

Хьюскен. Вам это отлично известно. Вместо того чтобызадавать эти вопросы мне, лучше честно спросите самих себя!

Вакана, Не говорите так! Мы ничего не понимаем!

Хьюскен. Сколько бы я ни объяснял, но если у вас нет… Морияма-сан, как по-японски «искренность»?

Морияма. Сейчас, минутку… Может быть, «вакай» или «сэйи»?

Хьюскен. Вот-вот… Без этой самой «сэйи» – без искренности – все мои объяснения бесполезны.

Вакана. Но мы совершенно чистосердечно…

Хьюскен. Неправда! Неправда! Именно это только что сказал Генеральный консул! Откровенно: все, что вы сейчас говорили – сплошная ложь! Сегодня у вас – одно, завтра – другое. А если так, то, сколько бы мы ни совещались, нам не удастся договориться. Вполне естественно, что Генеральный консул в конце концов потерял терпение!

Мацумура (с гневом). Естественно?! По-вашему, швырнуть жаровню в губернатора – это естественно? Или, может быть, за границей такое поведение – в порядке вещей?

Хьюскен. Нет, тут он был не прав. Этого делать не следовало. Консул – человек очень мягкий, но несколько вспыльчив. Оттого он и позволил себе такое… Это вы вынудили его…

Мацумура. Что? Да чем же?

Хьюскен. Вам нужны доказательства? Их так много, что я не знаю, с чего начать… Да вот хотя бы эта история с О-Кичи.

Вакана. Но я только что подробно объяснил вам через нашего переводчика: все дело в том, что женщина сама не согласна…

Хьюскен. Это объяснение мы как раз и не можем принять. Слишком поздно прибегать к таким отговоркам.

Вакана. Уверяю вас, это не отговорка. Вот вам доказательство: О-Фуку, одна из двух названных вами женщин, будет служить у вас, как обещано, и даже в отношении О-Кичи мы еще не потеряли надежды… Мы же предложили послать вместо нее другую женщину…

Хьюскен. Нет. Никто, кроме О-Кичи, нас не устраивает. Только О-Кичи!..

Вакана. Но почему вы так упорствуете? Я же объяснял вам…

Хьюскен. Упрямство тут ни при чем. Просто вы не соблюдаете собственных обещаний… Если О-Кичи не хочет, почему вы с самого начала нам об этом не сказали? Если бы вы сразу поставили нас в известность, мы, безусловно, ничего не имели бы против кого-нибудь другого. Но теперь это – вопрос принципа… Когда вы согласились прислать женщину, я доложил консулу, что это будет О-Кичи. Вы не возражали. Да какое там возражали! Вы с радостью согласились. Речь тогда шла не о том, будет или не будет служить О-Кичи-сан в консульстве, а лишь о том, сколько ей платить. Когда вы заявили, что ее жалованье должно составлять сто двадцать рё^[7] в год, я не проронил ни слова. Теперь, когда сделка заключена, не поздновато ли заявлять, будто сама женщина не согласна?!

Вакана. Но мы не сомневались, что она сразу же согласится, однако когда ее вызвали и спросили…

Хьюскен. Не желаю слушать отговорки! Тянуть с исполнением договоренности, а потом предложить нам другую женщину – нет, это слишком оскорбительно! Да, речь идет всего лишь о женщине. Но вы так же ведете себя и в вопросах о праве передвижения консула, и о курсе обмена доллара^[8]… Вот и получается, что время идет, а наши переговоры – ни с места. Господа, все эти проволочки, все эти дипломатические увертки крайне опасны. Поверьте, это еще опаснее, чем пуститься в плавание на пароходе с проржавевшей машиной…

Все молчат,

И, наконец, последнее… Позволю себе повторить то, что сказал вам перед уходом консул… Прошу внимания, потому что его слова очень важны. Консул сказал, что не может продолжать переговоры с компанией таких лжецов, как вы. И потому все дальнейшие вопросы он будет обсуждать с помощью артиллерии.

Накамура. Артиллерии?…

Хьюскен. Да, ваше превосходительство. С помощью артиллерии!

Вакана. Консул действительно так сказал?

Хьюскен. А это приведет к серьезным последствиям. Я перевел все точно.

И н о у э. Вы только что говорили, что у консула характер вспыльчивый. Да, действительно, он вспыльчив… Но ведь прервать переговоры – не в интересах Америки и Японии… Нельзя ли как-нибудь смягчить сердце консула, господин переводчик?

Хьюскен. Весьма сожалею, ваша милость, но я ничего не могу вам предложить. Раз консул сделал такое ответственное заявление, значит, решение принято.

Иноуэ. Но если дойдет до этого…

Хьюскен. Если переговоры будут продолжаться в таком же духе, как до сих пор, ничего другого не остается. Я считаю консула очень покладистым человеком. И потом, как-никак он ведь дипломат, а не командир эскадры… Не думаю, чтобы он сразу прибегнул к артиллерии, если мы сдвинемся с мертвой точки. Со своей стороны я постараюсь успокоить его. Но вам необходимо проявить больше искренности. Прощайте, господа!

Хьюскен уходит. Морияма провожает его до дверей.

Иноуэ (подавленно). Дело принимает скверный оборот, а?

Накамура. Перед нами могучий партнер, всему миру диктующий свою волю… Малейшая промашка с нашей стороны – и он безжалостно нас раздавит!

Мацумура. Осмелюсь высказать свое мнение… По-моему, мы ведем переговоры чересчур нерешительно. Чужеземцы видят нас насквозь, оттого и глумятся над нами. Теперь они заговорили об артиллерии, а между тем ни одного американского корабля здесь нет, так что нам нечего опасаться! Не лучше ли раз и навсегда наотрез отказать им?

Иноуэ. Хотя сейчас их флота нет, никто не знает, когда он может появиться. Я не думаю, разумеется, чтобы они сразу объявили войну, но если переговоры прервутся, это будет очень и очень скверно!

Накамура. Как вы сами сказали, искусство дипломатии в том, чтобы вести все дела в дружественной атмосфере. Одной лишь настойчивостью ничего не добьешься. Вот и на этот раз, надо как-то доказать нашу искренность, иначе их не успокоить.

Иноуэ. Безусловно. Но возьмите проблему обмена золота или вопрос о праве путешествовать на расстояние в семь ри^[9] в округе… При нынешнем положении вещей мы никогда не договоримся, если он со своей стороны тоже не проявит большей уступчивости…

Вакана. Надо во что бы то ни стало заставить О-Кичи согласиться. Это снимет с нас обвинение, будто мы не выполняем собственных обещаний. Чужеземцы скучают; безусловно, они смягчатся, когда мы наконец пришлем в консульство женщин, и многочисленные проблемы, о которых ведутся переговоры, можно будет уладить гораздо проще.

Иноуэ. Да, конечно, мы так и думали. Но что же делать, если эта пресловутая О-Кичи упрямится?

Накамура. Не будем говорить о том, чего уже нельзя изменить… С нашей стороны было немножко неосмотрительно давать обещания, не заручившись сначала ее согласием…

Вакана. Прошу прощения, но ведь она всего-навсего гейша… По каждому поводу спрашивать у нее, что ей угодно, что неугодно – да это уронило бы достоинство власти!..

Накамура. Хм… Да, конечно… Кому было поручено переговорить с О-Кичи?

Вакана. Гэннодзё Сайто.

Накамура. Как вы посмотрите, если мы направим ей через этого человека строгое приказание?

Вакана. Согласен.

Хлопает в ладоши. Входит мальчик-слуга и склоняется в низком поклоне, упираясь ладонями в пол.

Вакана. Скажи Гэннодзё Сайто, пусть войдет!

Слуга. Слушаюсь, господин!

Слуга выходит, следом сразу же входит Сайто.

Сайто. Меня звали?

Вакана. Гейша О-Кичи отказывается идти в услужение к консулу. Может быть, ты говорил с ней недостаточно убедительно?

Сайто. Прошу прощения, я выполнял свой долг со всем усердием, но она – упрямая женщина. И поскольку она попросту не пожелала даже выслушать меня толком, мне пришлось отдать ее под надзор местных старейшин.^[10]

Вакана. Тогда пошли за ней еще раз и передай ей строгий приказ от имени самой власти.

Сайто. Слушаюсь, господин!

Согнувшись в смиренном поклоне, Сайто собирается удалиться.

Иноуэ. Погоди!

Сайто. Да, господин.

Иноуэ. Может быть, задать ей хорошую взбучку, чтобы она согласилась?

Сайто колеблется, затрудняясь с ответом.

Вакана. По-твоему, это вряд ли поможет?

Сайто. По правде говоря, она не из тех женщин, которые боятся угроз, так что ручаться трудно…

Вакана. Удивительная храбрость для гейши!.. Ладно, пришли ее ко мне.

Мацумура. Господин Вакана! Прошу вас, поручите мне это дело!

Вакана. У вас есть какой-нибудь план?

Мацу мура. Нет. Но если О-Кичи такая храбрая, надо отрубить ей голову и отослать эту голову в консульство. Мы скажем, что вынуждены были так поступить, потому что, несмотря на все наши уговоры, она отказалась Честь магистрата будет спасена!

Вакана. Ну, это, пожалуй, чересчур!..

Иноуэ. Нет, нет, это было бы совершенно напрасное убийство. Чужеземцы ничего не поймут. Это их только напугает. (К Сайто.) Придумай что-нибудь более подходящее!

Сайто. Господин!..

Иноуэ. Тебе же известно, наверное, что-нибудь о ее частной жизни? Надо как-то воздействовать на нее с этой стороны.

Сайто (после минутного размышления). Придумал!

Иноуэ. Что именно?

Сайто. Мне кажется, О-Кичи не соглашается, так как у нее есть любовник. А если сделать так, чтобы он уговорил ее согласиться?

Иноуэ. Хм, превосходная мысль!

Сайто. Он плотник. Мастерит лодки. С таким простолюдином легче всего поладить.

Иноуэ. Что ты имеешь в виду?

Сайто. Ну, например, раз он занимается постройкой судов, можно пообещать устроить его на работу на верфи самого сегуна, с тем что в положенный срок он получит право иметь фамилию и носить меч.^[11] Тогда он будет особенно ценить расположение властей и стараться изо всех сил.

Иноуэ. Да, это получше, чем рубить голову… (Шепчется о чем-то с Накамурой.) Желаю тебе успеха! И объясни этому парню – он должен во что бы то ни стало уговорить О-Кичи!

Сайто. Да, господин!

Иноуэ. Нам все равно, что и как ты ему скажешь, лишь бы получить согласие О-Кичи, понимаешь?

Сайто. Понимаю! (Почтительно кланяется, почти распластываясь на полу.)

Картина вторая

Дом О-Кичи. Дождливый полдень.

О-Кичи перебирает струны сямисэна. Рядом О-Мото, ее сестра.

О-Мото. Если староста так сказал… Послушай, сестра, подумай еще раз хорошенько…

О-Кичи. Оставь… Такое предложение…

О-Мото. Но на этот раз приказание исходит от властей, значит, дело совсем особое. Ужасно, если тебя накажут еще более сурово…

О-Кичи. Я ничего плохого не сделала. Не тревожься и прекратим этот разговор.

О-Мото. Послушать тебя – вроде бы и нет причины для беспокойства. И все-таки никто не знает, что может случиться. Староста говорит, что тебя поручили его надзору, но домашним арестом дело не кончится… Что тогда?

О-Кичи (спокойно наигрывает новую мелодию). Сестрица, говорят, сейчас это самая модная песня в Эдо!

О-Мото. Знаешь что, с песнями, право нее, можно было бы подождать!..

О-Кичи (беспечно напевает).

Принеси совок с песком

И у моего окошка

Разбросай песок кругом…

(Смеется. Повернувшись к дверям, ведущим в кухню, и указывая на бутылочку с сакэ, кричит.) Подай-ка еще!

Голос служанки. Слушаюсь, госпожа!

О-Мото. Не вредно ли пить так много?

О-Кичи. Нисколько! Одну-две бутылочки… Я пошла в отца, хмель меня не берет.

О-Мото. Не кончи, как отец, – это было бы ужасно!

О-Кичи. Не бойся, я никогда не буду пить так, как он.

Служанка приносит бутылочку сакэ.

О-Кичи. Поставь сюда… А ты, сестрица, чарочку выпьешь?

Служанка уходит.

О-Мото. Нет уж, уволь.

О-Кичи (наливает себе сакэ). А дождь знай себе льет и льет! Интересно, надолго он зарядил? Как скверно, что не дают мне выйти работать…

О-Мото. Оттого я и говорю…

О-Кичи. Ох, как ты мне надоела! Твердишь все время одно и то же. Зря стараешься!

Входит Цурумацу, плотник.

О-Кичи. О, Цуру-сан! Как ты рано сегодня! Отпросился с работы, чтобы меня проведать?

Цурумацу. Не то чтобы отпросился, но…

О-Кичи. Мне тоскливо в такую погоду!

Цурумацу. Я так и думал.

О-Мото (встает). Ну, я пойду.

О-Кичи. Ты уходишь, сестрица?

О-Мото. Подумай хорошенько о том, что я тебе сказала…

Цурумацу. А вас кажется, был какой-то серьезный разговор?

О-Кичи. Нет, ничего… Мы уже обо всем переговорили. Сестрица, я умираю от скуки, приходи завтра опять!

О-Мото. Конечно, приду… Только ты подумай еще раз. До свиданья, Цуру-сан, желаю приятно провести время! (Уходит.)

О-Кичи. Сестра такая трусиха! От ее слов меня еще больше тоска берет! (Отодвигает бутылочку сакэ.) По правде сказать, я развлекалась сакэ: кругом такое уныние!

Цурумацу. Вот как? Что ж, продолжай!

О-Кичи. Нет-нет, при тебе – нет!

Цурумацу. Не смущайся, пей на здоровье. Можешь меня не стесняться.

О-Кичи. Если бы я пристрастилась к вину, это было бы очень скверно! Что может быть хуже жены, которая напивается пьяной рядом с непьющим мужем!.. Сейчас я угощу тебя вкусным свежим чаем! (Заваривает чай.) Ты сегодня какой-то не такой, как всегда. В этом праздничном кимоно… Ты куда-то ходил?

Цурумацу. Да. Мне пришлось побывать в удивительном месте.

О-Кичи. Где же?

Цурумацу. Меня вызывали в магистрат.

О-Кичи. В магистрат? Тебя?!.. Но по… почему?

Цурумацу. Я совсем перепугался. В жизни не бывало у меня таких неприятностей!

О-Кичи. Тебя за что-нибудь ругали?

Цурумацу. Это было бы полбеды. А то мне пришлось выслушать дикие, абсурдные речи и при этом еще улыбаться… Невыносимо!

О-Кичи. Но о чем же тебя спрашивали?

Цурумацу. О наших с тобой отношениях. Меня аж холодный пот прошиб…

О-Кичи. Откуда они могли узнать?

Цурумацу. Там у них есть один чиновник, Сайто его зовут, сыщик. Он знает все на свете. А уж о таких вещах, как наша с тобой любовь, ему узнать – раз плюнуть.

О-Кичи. Но ведь это не имеет никакого значения! Ровно никакого! Правда ведь, Цуру-сан?… Давай поженимся и заживем открыто перед всем миром. Пока мы не муж и жена, люди могут болтать о нас невесть что, но стоит нам обменяться свадебными чарками, и никто не посмеет сказать слова. Я… я давно уже подумывала об этом.

Цурумацу. Боюсь, что пожениться нам будет трудно…

О-Кичи. Трудно? Что же тут трудного? Кто станет возражать?

Цурумацу. Боюсь, это будет далеко не так просто.

О-Кичи. Но почему? Ты же любишь меня по-прежнему?

Цурумацу. Не в этом дело. О-Кичи-сан, власти намерены во что бы то ни стало отослать тебя к консулу.

О-Кичи. Я не пойду! Не пойду! Ну мыслимо ли – пойти в услужение к чужеземцу!

Цурумацу. Из-за этого меня и вызывали. Они велели передать тебе, что это их строжайший приказ.

О-Кичи. Это просто издевательство! Не обращай ты на них внимания!.. Вот, чай готов! (Наливает чай.)

Цурумацу. Спасибо… Но нам нельзя… Потому что это власти. Магистрат обещал прислать тебя в консульство!

О-Кичи. А мне какое дело? Подумаешь – магистрат! Сами строго-настрого запретили какое-либо общение с чужеземцами, запретили принимать от них подарки, а теперь говорят, что я обязана им прислуживать? Похоже, власти считают, что гейши должны им беспрекословно подчиняться. Мне это не по душе! Женщина тоже человек, разве нет? Пусть приказывают, а я ни за что не пойду туда, куда не хочу!

Цурумацу молчит.

Ужасно забавно! Интересно, чем кончится эта история? Чиновники из магистрата такие важные – только и слышно, как нам кричат, когда они проходят по улицам: «На колени! На колени!»^[12] А теперь они униженно пресмыкаются перед этими чужеземцами! И поделом! Цурумацу. Как ты можешь так говорить? Ты меня удивляешь! Ведь если наш магистрат в беде, это значит, что беда грозит всей стране!

О-Кичи. Ну, я в этом не разбираюсь, а вот чванливых, высокомерных чиновников терпеть не могу!

Цурумацу. А знаешь, говорят, О-Фуку сразу же согласилась.

О-Кичи. Потому что она трусиха. И потом, может быть, ее соблазнили большие деньги…

Цурумацу. Да, огромные деньги, правда? А тебе полагалось гораздо больше! Шутка ли, сто двадцать рё в год, ведь это жалованье вассалов сегуна! Прислужницы во дворце сегуна, и то лишь немногие, получают такие деньги!

О-Кичи. Не понимаю, о чем ты! Раз я сказала, что не пойду, значит, не пойду, даже если они вывалят передо мной сотни, тысячи рё! Цуру-сан, почему ты говоришь об этом?

Цурумацу. Потому что… потому что… По правде сказать, потому что я обещал…

О-Кичи. Что?…

Цурумацу. Это было важное поручение властей. Пришлось согласиться.

О-Кичи. Но разве ты не знаешь, что я люблю тебя? (Плачет.) Меня держат взаперти в собственном доме только потому, что я люблю тебя, тебя одного… А ты, ты…

Цурумацу. Нет, я все понимаю. Но… если ты откажешься, это будет очень плохо для нашей страны. Поэтому прошу тебя – согласись ради нашего государства.

О-Кичи. Ради государства? И ты способен ради государства отдать свою жену в наложницы? Нет, я не пойду к ним даже под страхом смерти! Какая низость!

Цурумацу. Ну что ты такое говоришь?…

О-Кичи. Так значит… значит…

Цурумацу. Пусть я ничтожный человек, но разве я мог бы даже подумать о том, чтобы послать к чужеземцу женщину, которая должна стать моей женой? Я никогда не забуду, как ты меня любила, как противилась властям!

О-Кичи. Цуру-сан!..

Цурумацу. Но, Кичи, ради меня, пойди к консулу. Прошу тебя, умоляю!

О-Кичи. Что?! Что-о?!..

Цурумацу. Они сказали, если ты согласишься, меня сделают помощником главного корабела самого сегуна, позволят иметь фамилию, носить меч… Неужели я должен до конца моих дней оставаться жалким, несчастным плотником? Прошу тебя! Ведь речь идет о том, чтобы только немножко потерпеть. Я непременно вернусь к тебе…

О-Кичи падает на пол и, уткнувшись лицом в циновки, плачет.

Что делать, если уж так выходит! Когда под угрозой благополучие страны – нельзя привередничать. Послушай, Кичи, ради меня, ради моих успехов в жизни, пожертвуй собой!

О-Кичи. Ты говоришь: «Ради меня! Ради меня!» Ты, верно, хочешь напомнить начало нашей любви? Да, в ту пору я видела с твоей стороны такую доброту, которая драгоценна как сама жизнь! Ты построил для меня дом, ты заботился обо мне, о моей матери. Я никогда не забуду этого! Но то, о чем ты просишь, – выше моих сил…

Цурумацу. Ты ошибаешься: я не потому прошу тебя, что ты мне чем-то обязана. Это было бы с моей стороны слишком низко…

О-Кичи. Слушай, Цуру-сан, они обещали тебе даровать фамилию, разрешить носить меч, но неужели это так важно? Обед не покажется тебе вкуснее, если ты прибавишь фамилию к имени Цурумацу… Неужели недостаточно, если О-Кичи зовут О-Кичи, а тебя – Цурумацу? А меч? Что такое вообще меч? Когда меня приглашали развлекать гостей, каких только комплиментов я не слышала от самураев самых высоких рангов, но меч никогда не казался мне привлекательным. Я… я влюбилась в твой рубанок. Цурумацу, прошу тебя, выбрось из головы все эти пустые мысли о фамилии, о мече. Слышишь, Цуру-сан, прошу тебя!

Цурумацу молчит.

Так. Понятно. Все это из-за того, что я – гейша. Стоит мне оставить эту профессию, и мне больше никогда не придется переживать такие невзгоды. Да, да, именно так я и поступлю! (Что-то нашептывает на ухо Цурумацу.) Правда? Так мы и сделаем, да?

Цурумацу. Но… но это же невозможно!..

О-Кичи. Почему?

Цурумацу. В последнее время дороги сторожат очень строго. Куда бы мы ни направились – в Оура, в Танодзири или через перевал Айнояма, – всюду заставы, посты. Это привело бы только к тому, что…

О-Кичи. А мы попытаемся убежать как можно дальше! Пусть нас схватят и казнят, зато мы умрем вместе. Для меня во сто крат лучше умереть от руки палача, чем пойти служить чужеземцам!

Цурумацу молчит.

Ну же, Цуру-сан, мы должны убежать!

Цурумацу молчит.

Цуру-сан!

Цурумацу встает.

Что это значит? Куда ты?

Цурумацу. Я прекрасно понимаю, что ты переживаешь.

О-Кичи. Цуру-сан, ты рассердился? Да?

Цурумацу. Да что уж…

О-Кичи. Нет-нет, ты не должен так уходить. Я не пущу тебя…

Цурумацу молчит.

О-Кичи. Может быть, я чем-то тебя обидела? Если так, я готова тысячу раз просить прощения! Прости меня. Цуру-сан! Просто у меня такая привычка – говорить все напрямик, без обиняков…

Цурумацу. Не огорчайся. Я понимаю.

О-Кичи. А если понимаешь, тогда останься! Ну, пожалуйста, сядь! Мне будет так грустно, если ты покинешь меня так вдруг!

Цурумацу. Да не в том дело… Я еще приду. Вечером.

О-Кичи. Нет-нет, не пущу!

Цурумацу. Порвешь кимоно. Говорю тебе, я непременно приду вечером. А сейчас пусти, я ненадолго вернусь домой… Ну раз сказал – приду, значит, приду!

О-Кичи. Правда?

Цурумацу. Зачем мне врать?

О-Кичи. Тогда давай сюда палец!

Цурумацу. Что за ребячество!

О-Кичи. Нет, давай, непременно!

Они сцепляют мизинцы.^[13]

Непременно, слышишь?!

Цурумацу утвердительно кивает и уходит.

О-Кичи склоняется над жаровней и плачет.

(Служанке.) Подай сакэ! Как холодно…

Служанка приносит сакэ и удаляется.

(Залпом выпивает чарку и падает на циновки возле жаровни; плачет.) Даже Цуру-сан, даже Цуру-сан и тот твердит мне о том же!

Темнеет. За дверью слышатся голоса. Входит служанка.

Служанка. Хозяйка, за вами приехали из чайного дома «Исэдзэн».

О-Кичи. Отправь их обратно! Разве они не знают, что мне запрещено выходить!?

Служанка уходит, но тотчас же возвращается.

Служанка. Они говорят, вас приглашает господин Иса. Староста дал разрешение… Господин Иса хочет, чтобы вы пришли на минутку, в обычном платье…

О-Кичи. Господин Иса? Разве он уже вернулся из Эдо?

Служанка. Да, прислали за вами паланкин.

О-Кичи. Вот как?… В такое грустное время мне и впрямь хотелось бы пойти немного развлечься… И правда, почему бы не принять приглашение господина Иса? Будь это кто другой, а то он… И впрямь… Разве ненадолго?… Подай зеркало!

Служанка. Слушаюсь! (Ставит перед О-Кичи зеркало.)

О-Кичи. Постой, постой! Если вечером придет Цуру-сан, попроси его подождать. Скажи, я скоро вернусь.

О-Кичи быстро поправляет прическу, достает нарядное кимоно и начинает переодеваться.

Картина третья

Уединенная комната в чайном доме «Исэдзэн».

Сандзиро Иса, один из руководителей магистрата, от нечего делать протирает шелковым платком рукоять своего кинжала.

Входит хозяйка чайного дома.

Хозяйка. Скучаете, господин? Она скоро будет. Не хотите ли выпить чарочку? (Наливает.)

Иса (пьет). А за тем ты послала?

Хозяйка. Да. Сразу же.

Иса. Ну спасибо.

Хозяйка. Когда он придет, сказать, чтобы подождал в другой комнате?

Иса. Да, прошу.

Из общей залы доносятся оживленные звуки мелодии «Симода-буси». Вскоре входит О-Кичи, опускается на колени, кланяется, касаясь циновки кончиками пальцев.

А, это ты, О-Кичи? Рад тебя видеть!

О-Кичи. Когда вы вернулись, господин?

Иса. Только сегодня.

О-Кичи. Ах вот как? Наверное, привезли уйму новых песен из Эдо! Прошу вас, спойте хоть одну!

Иса. Песни привез, но прежде всего налей-ка мне сакэ!

О-Кичи наливает.

Хозяйка. Прошу прощения… Если вам что понадобится, хлопните, пожалуйста, в ладоши!

Пса кивает. Хозяйка уходит. Иса пьет несколько чарок подряд.

О-Кичи. О, это необычно!

Иса. Что именно?

О-Кичи. Вы никогда так много не пьете.

Иса. Когда у меня неприятности, я не могу рассеяться без вина.

О-Кичи. Вот уж не думала, что у вас могут быть неприятности! Мне казалось, они случаются только с простыми людьми! Иса. По-твоему, у меня не может быть своих горестей?

О-Кичи. Конечно! Вот уж никогда бы не подумала! Но я рада это слышать!

Иса. Вот как? Почему же?

О-Кичи. Я понимаю, это очень невежливо, но мне казалось, что только я одна так несчастна, а теперь, когда я узнала, что и у вас на душе забота – это как-то… Позвольте и мне выпить! Можно?

Иса. Разумеется! Я сам тебе налью!

О-Кичи. Мне стыдно… Господин, я немного пьяна сегодня!

Иса. Ничего, ничего. Когда что-нибудь не ладится, сакэ – лучший товарищ!

О-Кичи. Вы догадливый человек.

Иса. Выпей еще!

О-Кичи. Спасибо!

Иса. Слушай, О-Кичи! Ты расстроена, у меня тоже тяжело на сердце. Давай же проведем этот вечер как товарищи по несчастью!

О-Кичи. Господин!.. Я не понимаю…

Иса. Что тебе непонятно?

О-Кичи. Просто не верится, чтобы у такого благородного господина были какие-то невзгоды. Да стоит вам только пошевелить пальцем – ваши вассалы и служанки все для вас сделают!

Иса. Ты так считаешь?

О-Кичи. А разве на самом деле это иначе?

Иса. Ведь ты еще совсем молода, правда?

О-Кичи. Да.

Иса. Твои горести, наверное, любовного характера… Но страдания любви – не единственная беда на свете. Бывают несчастья куда серьезней! Налей-ка мне, Кичи!

О-Кичи. Ах, простите! Сейчас я принесу еще сакэ!

Ока встает, но спотыкается и роняет гребень, который стукается о край жаровни.

Иса. Что такое?

О-Кичи. Ох, какая я неловкая…

Иса. Сломала гребень?

О-Кичи. Пустяки! Он дешевый. (Собирает обломки.)

Иса. Кичи!

О-Кичи. Да, господин?

Иса. Оставь сакэ, потом принесешь. Присядь-ка на минутку!

О-Кичи. Да, господин!

Иса. Кичи, можно ли починить этот гребень?

О-Кичи. Господин?…

Иса. Я спрашиваю: можешь ли ты сделать этот гребень таким, каким он был раньше?

О-Кичи. Зачем нее склеивать поломанную гребенку? Я ее выброшу!

Иса. О, да ты расточительна!

О-Кичи. Но, господин, пусть я всего-навсего ничтожная гейша, но все-таки люди меня немножко знают и уважают… Недаром даже прозвали «Голосистой пташкой»… Я не стану носить склеенный гребень!

Иса. Тогда спрошу тебя по-другому… Что бы ты стала делать, если б порезала палец?

О-Кичи. Господин?…

Иса. Ты можешь выбросить сломанную гребенку, но что бы ты стала делать, если бы порезала палец?

О-Кичи молчит.

Его бы ты тоже выбросила? Конечно, нет. А, Кичи?

О-Кичи. О чем вы толкуете, господин?

Иса. Кичи, я хочу поговорить с тобой кое о чем серьезном.

О-Кичи уныло опускает голову.

Тебе, наверно, уже известно, что с прошлого года здесь находится американец и нам пришлось вступить с ним в переговоры. Трудные переговоры… А сейчас они и вовсе зашли в тупик. По правде говоря, их следовало бы вообще прекратить. Но это было бы очень плохо для нашей страны, и потому…

О-Кичи. Господин, простите, что прерываю вас, но не хотите же вы сказать, что я должна пойти в услужение к чужеземцам?!

Иса. Именно это я и хочу сказать.

О-Кичи. Вы всегда относились ко мне по-доброму, но я не могу этого сделать!

Иса. Из-за твоего отказа магистрат в чрезвычайно затруднительном положении.

О-Кичи. Меня это не касается. Я никогда не заключала никаких соглашений с чужестранцами и знать ничего об этом не знаю! Так что пощадите меня, прошу вас!

Иса. Твоей вины здесь нет. Ты не имела никакого отношения ко всей этой истории… Те, кто вел дело, тебя не спрашивали. Но, Кичи, выслушай, что я тебе скажу! Вот мы говорили, что разбитую чашку или поломанную гребенку можно выбросить, и дело с концом! Но когда в переговорах между двумя странами возникает трещина, это все равно что поранить тело: ты не можешь отбросить его из-за того, что оно кровоточит… Не лучше ли приложить к ране лекарство. Кичи, я прекрасно знаю, что ты не виновата. Поэтому я не приказываю тебе пойти. Я только прошу тебя стать бальзамом, который исцелит рану!

О-Кичи молчит.

Я понимаю, что эти доводы для тебя неприемлемы, и все-таки прошу – стань бальзамом… Знаю, тебе отвратительно прикасаться к чужеземцу, но ведь лекарства лишены дара страдать… Бальзам покорно ложится на гнойную язву, испускающую зловоние, и великолепно врачует рану!..

О-Кичи внезапно разражается громким плачем.

Я понимаю, что ты переживаешь. Поверь, мне и самому больно обращаться к тебе с такой просьбой! Оттого я и пью сегодня так много… Кичи, поверь, я очень страдаю!

О-Кичи молчит.

Да, ты всего лишь женщина, но прошу тебя, подумай о великом долге перед нашей страной! Я знаю, ты любишь одного человека, ведь так? Но думай сейчас не о нем, а о великой Японии! Ты скажешь, что государством управляют мужчины и женщин не касаются такие вопросы… Нет, Кичи, чтобы сделать страну великой, мужчины и женщины должны трудиться все вместе. Мужчины – это железо и медь. Но из одного твердого металла не изготовишь хороший колокол. Нужно добавить золото. Это золото – женщины. Только тогда колокол издаст мелодичный звон!

О-Кичи молчит.

Мне говорили, что из-за этой Америки сам сегун лишился сна… Неужели тревоги сегуна и горе твоей страны совсем тебя не касаются и ты по-прежнему будешь настаивать на своем? Неужели таково женское сердце?

О-Кичи. Нет, вовсе нет!..

Иса. Само собой, магистрат не собирается против твоей воли послать тебя к чужеземцам. Я тоже отказывался за тебя, как мог. Но чужеземец настаивает – он желает только тебя. Из-за твоей красоты. О таких, как ты, писал поэт О-Янсю:

Часто горька судьба…

Не брани ветерок, что повеял весной,

Лучше плачь, лучше плачь о себе!..

О-Кичи молчит.

Ты видала, наверное, в театре пьесу об Усиваке и Имаваке?^[14] Как случилось, что дети, которых должны были схватить и убить, выросли и стали могучими полководцами? Да нет, я знаю, история Токивы тебе прекрасно известна!

О-Кичи молчит.

Иса. Тогда я расскажу тебе другую историю… Давным-давно в Ханьском государстве была красавица, по имени Ван Чжаочжун. Правитель соседней страны, отъявленный негодяй, то и дело нападал на Ханьское царство. В конце концов он потребовал, чтобы ему дали в жены какую-нибудь из красавиц. В случае отказа стране опять грозило вторжение. Делать нечего, пришлось послать женщину. Выбор пал на Ван Чжаочжун. Эта Ван Чжаочжун…

О-Кичи (чуть слышно). Господин…

Иса. Да?… Что ты сказала?

О-Кичи. Я… я…

Иса. Что? Что?

О-Кичи. Я решилась…

Иса. Решилась? Ты хочешь сказать, что…

О-Кичи. Господин… Я… я… пойду… (Громко плачет.)

Иса. Что, что?… Ты хочешь сказать, что согласна?

О-Кичи (сквозь слезы). Да.

Иса внезапно вынимает из-за ворота кимоно кусок тонкой бумаги и, закрыв этой бумагой лицо, некоторое время сидит неподвижно. Он плачет.

Пауза.

Иса. Кичи, я рад. Благодарю тебя от всего сердца!

О-Кичи лежит неподвижно, как мертвая.

Иса хлопает в ладоши. Тихо входит хозяйка и кланяется, упираясь руками в пол'.

Он пришел?

Хозяйка. Да.

Иса. Пусть сейчас же войдет!

Хозяйка кланяется и выходит. Появляется Цурумацу.

Кичи исполнила свой долг – она согласна. Так что на какое-то время вам придется расстаться. А сегодня вечером оплачьте разлуку, никто вам не помешает!

Иса встает, смотрит на О-Кичи и, подавляя слезы, выходит.

Занавес

Действие второе

Картина первая

Прошло около двух недель.

Храм Драгоценного Источника Гёкусэндзи в поселке Какидзаки в предместье Симоды. Сейчас здесь разместилось Генеральное консульство Соединенных Штатов Америки.

Справа – алтарь, но статуи богов и другие предметы буддийского религиозного культа убраны. Стоят столы и стулья. Это канцелярия консульства. Закрытые раздвижные двери ведут в комнату Хьюскена.

Налево – комната Харриса. Еще левее видна веранда. Поздняя ночь, на столе тускло горит керосиновая лампа.

У изголовья постели Харриса, устало откинувшись на спинку стула, сидит О-Кичи. Она полностью одета, не сняла даже жесткий широкий пояс.

Харрис беспокойно мечется на кровати. Каждый раз при этом О-Кичи поправляет ему подушку и утирает пот со лба.

Харрис (со стоном). It is no use: I can't sleep either on one side or the other…^[15]

О-Кичи. Подать вам какое-нибудь лекарство?

Харрис. О-Ки-чи-сан… Are you still there? Haven't you been to bed yet? О-я-су-ми! You will be ill if you stay awake night after night like this…^[16]

О-Кичи. Нет, ничего. А вот вам бы лучше уснуть!

Харрис. I can't sleep at all. What on earth am I to do?^[17]

О-Кичи. Хотела бы я знать, что ему нужно… Как бишь по-ихнему «вода»? Кажется, «water» или что-то вроде этого… Господин, хотите немного уо… уота?…

Харрис. No, no! It's not water I want. I think the fever has gone down, fortunately. What I want now is sleep. Sleep! Ah, God, why have you taken my sleep from me?^[18]

О-Кичи. Воды он не хочет… Чего же вы хотите?

Харрис. I can't sleep, I worry over trifles, all because I can't sleep; and – God, have pity on me! – because I worry, sleep leaves me all the more… What can have happened to Commodore Armstrong? He promised me when he left Shimoda last fear, to be here again this spring at the latest… Not one word! Has he forgotten me utterly?^[19]

О-Кичи. Хотела бы я знать, что он говорит… Как же быть?!..

Харрис (все более возбужденно). And the government is no better. They sent me my instructions the year before last, in October 1856, and not one word I had from them since. A year and a half! Their own ambassdor, left alone on a desert island all this time! Is there such a government in the world? Abandoned! Abandoned by my own people!^[20]

О-Кичи. Ума не приложу, что с ним такое! Живот болит, что ли? Что с вами, господин?

Харрис. You alone have not deserted me, you have always pitied me and comforted me. Wonderful woman! What would my life be without you? Do not desert me! Do not desert this lonely unhappy old man!^[21] (Плачет.)

О-Кичи. Ничего не понимаю, что с ним творится… Вдруг начинает плакать… Господин, где у вас болит?

Харрис продолжает рыдать.

Ох, что мне делать? Ни слова не понимаю из того, что он говорит… Господин, отчего вы так плачете? Наверное, у него опять начался приступ лихорадки. Придется позвать Хьюскэ-сан, пусть он спросит, другого выхода нет. Ужасно не хочется будить его среди ночи, но… Харрис. Heusken! What has happened to him?^[22]

О-Кичи. Пожалуйста, подождите минутку… (Входит в полутемную канцелярию и тихо зовет, остановившись у дверей комнаты Хьюскена.) Хьюскэ-сан!

Ответа нет.

Хьюскэ-сан!

Молчание.

О-Фуку-сан! О-Фуку-сан, на минуточку…

По-прежнему нет ответа.

О-Фуку-сан, пожалуйста, разбуди на минутку Хьюскэ-сан!.. Похоже, они крепко спят… Что же мне делать? (Стоит в растерянности, потом возвращается в комнату Харриса.) Простите меня… Как я ни звала, Хьюскэ-сан не проснулся… Нет, он, конечно, не понимает, что я хочу сказать… Господин, Хьюскэ-сан сейчас занят вот чем… (Жестами показывает, как спят.)

Харрис (утвердительно кивает). Ah! He is young, young people sleep well!^[23]

О-Кичи. Вы тоже усните, господин! Самое лучшее для вас – сон! (Жестами показывает, как спят.)

Харрис, поняв наконец, что хочет сказать О-Кичи, опускает голову на подушку. Пауза. На горе, за храмом, шелестят на ветру деревья. О-Кичи неподвижно сидит на стуле. Слезы наворачиваются у нее на глазах. Не в силах справиться с грустью, она утирает слезы, и вдруг перед ней возникает Цурумацу – он усердно строгает рубанком. О-Кичи поднимает голову, но видение уже исчезло. Она поправляет фитиль лампы.

Интересно, который теперь час… (Дремлет, сидя на стуле.)

Слыхано, как воет ветер. На веранде раздаются чьи-то осторожные шаги.

(Внезапно просыпается.) Кто там? Кто это? (Раздвигает двери, выходит на веранду, но там никого нет; возвращается в комнату.) На улице ветер, так что завтра, наверное, будет ясно… (Опять садится на стул и дремлет.) Харрис (просыпается). О-Ки-чи-сан!

О-Кичи не отвечает.

Харрис. О-Ки-чи-сан!..

О-Кичи (открывает глаза). Вы меня звали?

Харрис. Water, water!^[24]

О-Кичи. Уо?… А-а, уота… Хорошо! Это, да? (Берет графин с водой.)

Харрис. Yes, yes…^[25]

О-Кичи наливает воду в стакан и подает Харрису.

How I wish this were milk!^[26]

О-Кичи. Что вы сказали, господин?

Харрис. Oh! Milk! Milk!^[27]

О-Кичи. «Мируку»?…

Харрис. Milk! It is a year since I drank any.^[28]

О-Кичи. А-а, определенно он все о том же… Господин… э-э… как бишь он сказал?… Ах да, ми-ру-ку… Это ми-ру-ку…

Харрис. Eh? What's that?^[29]

О-Кичи. Какой вы нетерпеливый… Послушайте, когда рассветет, я обязательно раздобуду вам это ми-ру-ку… (В сторону.) Просто удивительно, как он может пить такую гадость, как коровье молоко!^[30]

Харрис, не понимая, недоуменно смотрит на О-Кичи.

Будьте спокойны, господин! Раз я обещала, значит, сделаю. (Слегка ударяет себя кулаком в грудь.) Вы только потерпите до утра!

Харрис (встревоженно). Will it be safe for you to do so? I fear for you. «Gohatto»…^[31]

О-Кичи. Что, закон? Есть такой закон или нет, это мне безразлично. Раз я сказала – принесу, значит, принесу. А теперь ложитесь. Спите, вот так…

Харрис утвердительно кивает и ложится. Долгая пауза.

Слышно, как воет ветер и шумит море. Сквозь щели ставен на веранде проникают слабые полоски света. Смутно озаряются бумажные перегородки, отделяющие комнату от веранды. О-Кичи встает и задувает умирающий огонек лампы. Сеет становится ярче с каждой минутой. О-Кичи поправляет пояс и подходит к постели Харриса.

О-Кичи. Господин… Ну, я бегу… Уже светает…

Харрис не отвечает.

А-а, он спит. Вот и прекрасно! Спите спокойно!

Харрис (внезапно открывает глаза). О-Ки-чи-сан…

О-Кичи. Ми-ру-ку… Ми-ру-ку…

Харрис. Oh! Milk! You alone can save my life!^[32] (Пожимает ей руку.)

О-Кичи отвечает на рукопожатие и тихонько выходит.

Долгая пауза. Лучи света образуют множество ярких полосок на бумажных раздвижных перегородках. Громко чирикают воробьи. Харрис звонит в колокольчик, стоящий возле кровати. Входит А-Ло, слуга-китаец.

А-Ло. Did you ring, Sir?^[33]

Харрис. Open the shutters, will you?^[34]

А-Ло. Very good, Sir!^[35]

А-Ло открывает ставни и уходит. Комнату заполняет солнечный свет.

Долгая пауза. Наконец крадучись входит О-Кичи. В руке у нее сосуд, похожий на бутылочку для сакэ, который она прячет под длинным рукавом кимоно.

О-Кичи. Господин, мне все-таки удалось уговорить их надоить немножко молока…

Харрис. Oh! Milk! Milk!^[36] (Вырывает бутылочку у О-Кичи.)

О-Кичи. Что вы! Погодите, я вам налью… (Закрыв нос рукавом, подает стакан Харрису.)

Харрис. Ah! It's good to see and taste milk again!^[37]

О-Кичи. С каким удовольствием он пьет!.. Что вкусного он находит в этой вонючей дряни! (С удивлением наблюдает за Харрисом.)

Харрис (вдруг хватает О-Кичи в объятия). My darling! My little dove! My star! My dearest love!^[38]

О-Кичи, пораженная, пытается вырваться, но Харрис обнимает все крепче, покрывая поцелуями ее лицо.

Харрис. My sweetheart! My bride! My sun! My soul!^[39]

О-Кичи. Помогите! Кто-нибудь, скорее сюда! Хьюскэ-сан! О-Фуку-сан!

Из комнаты Хьюскена выбегает испуганная О-Фуку.

Она в длинном спальном кимоно.

Харрис. Oh! My angel! My heavenly ladder! Key of my life!^[40]

О-Кичи. О-Фуку-сан, на помощь! Скорее! Консиро-сан сошел с ума!

О-Фуку. Сошел с ума?!..

О-Кичи. Ну иди же сюда скорее, помоги мне… Я задыхаюсь… Умираю…

Хapрис. О-Ки-чи-сан! I have no words to thank you with. The little drop of milk you brought me has given me back my life. It is terrible to fall Ш in a foreign land, without doctor or medicine. But through you, darling, through your kindness and devotion my life has been restored to me!^[41] (Плачет.)

С помощью О-Фуку О-Кичи удается наконец освободиться от объятий Харриса.

О-Кичи (указывая на плачущего Харриса). Видишь?… Ах, что нам делать?

О-Фуку. С чего это он?

О-Кичи. Он все время твердил, что хочет молока, ну, я и достала ему немного украдкой. Он выпил и внезапно впал в буйство!..

О-Фуку. Нельзя было этого делать. Закон же запрещает доить коров!

О-Кичи. Неужели из-за этого он свихнулся?

О-Фуку. Конечно!

Харрис. Milk! Ah! That precious beverage that has been denied me ever since I landed on these shores… That delicious fluid that I have desired, thirsted for, this whole year past, you have brought me. To you it was the easiest thing in the world.^[42]

Харрис хочет подойти к О-Кичи, но она в ужасе отступает.

Обе девушки забиваются в угол и, прижавшись друг к другу, дрожат от страха.

Хappиc.Why do you drow back? Won't you receive my loving thanks? Let me give you a kiss – a kiss from my soul!^[43]

О-Фуку (кричит). Ой, ужас! Ужас! Хьюскэ-сан, идите скорей сюда!

Входит Хъюскен. Он смеется.

Хьюскен. Что случилось?

Харрис. Is that you, Heusken? You are just in time. I am trying to thank O-Kichi-san for what she has done. Please give her my heartfelt thanks!^[44]

О-Кичи (запинаясь). Хью-скэ-сан… Господин… господин…

Хьюскен. Не бойся, О-Кичи-сан. Консул в своем уме… Вот сейчас он просил меня передать тебе его глубокую благодарность.

О-Кичи. Благодарность?!. Но я так испугалась, когда он вдруг ни с того ни с сего бросился мне на шею…

Хьюскен. Нет, это было выражением благодарности. С того самого дня, как мы приехали в Японию, мы не могли получить ни капли молока, и теперь, когда ты принесла ему целый стакан, он вне себя от радости!

О-Кичи внезапно заливается слезами.

О-Фуку. Что ты, что с тобой, О-Киттцан?

О-Кичи не отвечает.

Что с тобой? Он же сказал, что Консиро-сан доволен. Зачем же плакать?

О-Кичи (утирая слезы). Нет, ничего, уже ничего.

О-Фуку. Ну и странная же ты, О-Киттцан!

О-Кичи. Я плакала от стыда!

О-Фуку. Но почему? В чем причина?

О-Кичи. В том, что я не смогла понять – радуется он или сошел с ума… Какая же я дура! Оттого мне и стыдно!..

О-Фуку. Ну, О-Киттцан! Вечно одно и то же! Ничего удивительного, что ты не сумела его понять. Я и сама думала минуту назад, что он спятил. Как бы то ни было, теперь все выяснилось… Ой, в каком я виде! (Внезапно смутившись, убегает в комнату Хьюскена.)

Хьюскен (смеясь). Ты замечательная женщина, О-Кичи-сан! Мы много раз обращались в магистрат с просьбой доставить нам молоко, но всегда получали отказ, поскольку, мол, закон запрещает доить коров. А ты все-таки раздобыла, несмотря на запрет!

О-Кичи. Я сказала, что мне нужно молоко для лекарства, и в конце концов уговорила одного крестьянина.

Хьюскен. Но если власти узнают об этом, нам придется давать объяснения в магистрате. Японские чиновники никуда не годятся! Единственный человек, который не лжет, это ты, О-Кичи! (Звонит в колокольчик.)

А-Ло (входя). Yes, Sir?^[45]

Харрис. I have invited these ladies to breakfast to-day. Please make the necessary preparations!^[46]

A-JIo. Very good, Sir!^[47] (Уходит.)

Хьюскен. Ура! Сегодня вы обе оставайтесь подольше. Консул собирается устроить нам угощение!

Выходит О-Фуку, теперь уже тщательно одетая.

О-Фуку. Что, угощение?! Как я рада!

Хьюскен. Ну, наконец-то ты в кимоно. Значит, можно за стол! (Смеется.)

О-Фуку. Но управляться с заграничной едой трудно! Погляди на эти их палочки… Забыла, как они называются…

О-Кичи. Фуо… Кажется, фуоку…

Хьюскен. Правильно. Fork и knife. Молодец, О-Кичи-сан, сразу запомнила.

О-Кичи. Нет, это ужасно трудно. Но раз уж я служу здесь, то стараюсь выучить как можно больше, однако…

О-Фуку. Какая ты молодец! А мне и в голову не приходило…

О-Кичи. Ты – дело другое. Ты можешь обойтись без этого. Хьюскэ-сан так хорошо говорит по-японски! Я вам завидую! Когда вы разговариваете, у вас такие счастливые лица! Мне тоже хотелось бы хоть иногда поговорить с господином…

О-Фуку. Да, Хьюскэ-сан свободно владеет японским, но это и хорошо и плохо.

О-Кичи. Как так?

О-Фуку (понизив голос). От него ничего невозможно скрыть' Но это бы еще полбеды… Стоит ему увидеть хорошенькую, как он сразу с ней заговаривает, заигрывает… Сладу с ним нет!

Хьюскен. О-Фуку-сан, о чем вы там шепчетесь?

О-Фуку. Вот видишь!

Хьюскен. О-Фуку-сан, О-Кичи-сан! Нехорошо ревновать!

Нет ли какого-нибудь лекарства от ревности? О-Кичи. Конечно, есть. Хьюскен. О! Какое же? О-Кичи. Любите О-Фуку-сан покрепче.

Хьюскен громко смеется.

Внезапно слышен пушечный выстрел.

О-Фуку. Ох, как я испугалась… Что это?

Харрис (настороженно). Heusken, I think a ship has come to the port. Get your telescope and find out what country she belongs to!^[48]

Хьюскен. I'm getting it, Exellency!^[49]

Харрис еще не закончил фразу, а Хьюскен уже бросился в свою комнату за подзорной трубой. Зажав ее под мышкой, он соскакивает с веранды и бежит на горку позади дома.

О-Фуку. Что это, Киттян?

О-Кичи. Может быть, стреляли из пушки на горе Такэяма?…

Очень уж близко! О-Фуку. Значит, опять прибыл «Черный корабль»?^[50]

Доносятся возбужденные голоса: «Вот он, вот!», «Вижу!», «Вижу!»

Харрис (выходит на веранду, к Хьюскену). Where is she from?³⁶

Хьюскен. I can't tell you yet, Exellency. She is flying a flag but I can't see it clearly.^[51]

Харрис. Warship or merchantman?^[52]

Хьюскен. She looks like a merchantman. She is a three-masted barque…^[53]

Харрис. A barque? Can't you make out her flag yet?^[54]

Хьюскен. It is all right, Exellency, I can see her flag now. Our thrice-blessed Stars and Stripes floats from the stern!^[55]

Харрис. Hurrah! The Stars and Stripes has come at last. America! America! Hurrah!^[56]

О-Кичи. Так это американский корабль? Поздравляю вас, господин!

Харрис. О-мэ-дэ-тоо,^[57] О-Кичи-сан! О-мэ-дэ-тоо, О-Фуку-сан! Hurrah! hurrah! America does not forget me!^[58]

(Хватает обеих девушек за руки, радуясь как ребенок. Внезапно спохватившись, отходит от них.)

Good Heavens!^[59]

О-Кичи. Что с вами, господин? Почему у вас такое озабоченное лицо?

Возвращается Хьюскен.

Хьюскен. The ship has dropped ancor, Exellency. A boat has put off, and they will be here directly.^[60]

Хapрис. It is very unfortunate, and I am sorry I can't entertain the ladies to breakfast to-day. Will you please tell them? Put it as politely as vou can.^[61]

Хьюскен. Very good, Sir!^[62] Девушки, очень жаль, но консул не может пригласить вас сегодня. Он просил меня передать вам его извинения.

О-Фуку. О!.. Это из-за того, что прибыл корабль?

Хьюскен. Да. Так что вы уж простите нас. А сейчас ступайте домой, живее!

О-Фуку. Ну, знаешь… это уж слишком! А он еще так радовался, когда О-Кичи принесла ему молоко!..

Хьюскен. Ну-ну, не сердись и ступай домой. Мы устроим пир как-нибудь потом, позже. У Генерального консула безупречная репутация, он известен как человек строгих нравов. Его соотечественники не должны застать вас здесь.

О-Кичи (спокойно). Пойдем, О-Фуку-сан!

О-Фуку. Как обидно!

О-Кичи. Мы здесь не гости. Мы всего лишь наложницы. Идем, не надо ничего говорить!

Входит А-Ло.

А-Ло. Breakfast is ready, Sir!^[63]

Харрис. It is not possible to take breakfast with these ladies as I am eхpecting some of my fellow-countrymen. You must make ready for them instad.^[64]

А-Ло. Very good, Sir!^[65]

Картина вторая

Переправа. Берег со стороны поселка Какидзаки. В глубине сцены – река Инодзава. За ней виден город Силода. Слева – дорога. Под прямым углом к ней стоит харчевня. У стены, выходящей к реке, – навес и скамьи для отдыха посетителей. У переправы собралась толпа. Все взоры обращены к дороге, ведущей в поселок Какидзаки.

Первый прохожий. Гляди, вот она, вот она! Сюда несут!

Второй прохожий. Правда, сюда?

Третий прохожий. Да, она, она!.. Точно, я не ошибся! Четвертый прохожий (кого-то зовет). Эй, идите скорей сюда! О-Кичи – чужеземка пожаловала!

Из-за дома раздаются голоса: «Слыхали? Говорят, О-Кичи – чужеземка сюда идет!». Поспешно выбегает множество мужчин и женщин.

Появляется О-Кичи. Ее несут в роскошном паланкине, сделанном специально для Харриса. Облокотившись на поручень, она читает «Повесть Исэ».^[66] В другом паланкине несут О-Фуку. Их сопровождает стражник. Паланкины опускают на землю.

Стражник (лодочнику). Скоро будет лодка?

Лодочник. Да… (Указывает на реку.) Как только вернется, так сразу же и отправим… Прошу минуточку подождать!

Толпа окружает паланкин О-Кичи. Люди теснятся, стараясь взглянуть на нее.

Первый прохожий. Эй, не толкайся, слышишь!

Второй прохожий. Ну, ты! Ногу мне отдавил!

Третий прохожий. Не толкайся же, тебе говорят!

Стражник. Прочь! Прочь! Кому сказано!

О-Кичи и О-Фуку захлопывают дверцы своих паланкинов. Внезапно появляются два самурая, подходят к паланкинам, грубо распахивают дверцы и плюют в лицо О-Кичи и О-Фуку.

Стражник. Эй, что вы делаете?!

Самурай. Ничего особенного. Всего-навсего приветствуем этих женщин, как они того заслужили!

Самураи уходят, громко смеясь.

О-Фуку достает из-за ворота кимоно бумажный носовой платок, утирается и громко плачет.

О-Кичи, не промолвив ни звука, вытирает лицо рукавом своего шелкового верхнего кимоно, потом встает, выходит из паланкина, еще раз вытирает лицо, снимает верхнее кимоно, бросает его на землю и садится на край веранды чайного домика.

Голоса в толпе. Эй, О-Киттцан! Кимоно! Твое кимоно!

О-Кичи. Не нужно!

Голоса в толпе. Не нужно?!..

О-Кичи. Берите себе кто хочет.

В толпе начинают драться из-за кимоно. Прибывает лодка. Выходит несколько человек. Лодочник. Вот и лодка! Простите, что пришлось ожидать! Стражник. Госпожа О-Кичи! Ну, что же вы? Лодка пришла! О-Кичи. Мне хотелось бы совершить очищение, хоть на скорую руку…

Стражник. Да, конечно… (Хозяину чайного дома.) Эй ты, принеси соль!

О-Кичи. Господин стражник! Вам самому, конечно, сказать неудобно… Как насчет этого? (Делает жест, как будто пьет сакэ.) Стражник. Нет-нет, не буду…

О-Кичи. Ну, ясно… (Хозяину чайного домика.) Налей мне чарку!

Стражник. Госпожа О-Кичи, чем пить сакэ в таком неподобающем месте, лучше возвращайтесь скорей домой! А то как бы не появились опять молодчики вроде тех двоих… Могут быть неприятности!

О-Кичи. Ерунда, это уже не в первый раз, так что я не очень уж расстроилась! Знаете что, если вы не хотите с нами выпить, так, может быть… Не провожайте нас дальше…

Стражник. Но как же вы…

О-Кичи. Пустяки, подумаешь, важность! Если вы доставите нас домой столь торжественно, в паланкинах, это как раз привлечет внимание… Позвольте нам сделать, как мы считаем нужным! Иди сюда, О-Фуку-сан!..

О-Фуку выходит из паланкина.

Стражник. Ну, раз так, поступайте как знаете! (Делает знак носильщикам паланкинов и уходит с ними вместе.)

Хозяин приносит сакэ.

О-Фуку. Ох, как обидно! Я вне себя!

О-Кичи. Что толку сейчас расстраиваться. Возьми-ка! (Указывает на чарку. Потом наливает себе, залпом выпивает несколько стопок подряд и оборачивается к толпе. во все глаза смотрящей на нее и О-Фуку.) А вы чего тут собрались? Давай-давай, глазейте сколько угодно, только подойдите поближе, да-да, поближе!.. Ого, все удрали!.. Гляди, О-Фуку-сан, все удрали, не бойся!

О-Фуку. Нет, я не только из-за них плачу.

О-Кичи. Конечно.

О-Фуку. А чужеземцы? Как они поступили с нами сегодня!..

О-Кичи. Мужчины – все эгоисты, что чужеземцы, что японцы. (Хозяину.) Отец, еще одну!

Хозяин. Слушаюсь… Как раз согрелось… (Приносит еще бутылочку сакэ.)

О-Кичи. Поставь еще подогреть…

О-Фуку. Ох, как ты много пьешь, Киттян!

О-Кичи. А без сакэ мне бы и жизни не было!

О-Фуку. Твое счастье, что ты можешь так много пить!

О-Кичи. А почему бы тебе не выпить?

О-Фуку. Нет, я не могу… (Смеется.) Прямо не женщина, а чарка для сакэ!

О-Кичи. Как это?…

О-Фуку. Так ведь ты всегда полна сакэ!

О-Кичи (смеется). Чарка?… Это ты хорошо сказала! Да, чарка! Чарка! Ты права, я и впрямь – настоящая чарка сакэ!.. Так не давай же ей пустовать, налей! (Протягивает чарку О-Фуку. Та наливает.) Но только знаешь, О-Фуку-сан! Ты тоже – чарочка сакэ!

О-Фуку. Почему? Я вовсе не пью так много… Мне и без сакэ весело!

О-Кичи. Вот как? Все равно, чарка – она чарка и есть!

О-Фуку. Не понимаю, что ты хочешь этим сказать…

О-Кичи. Ладно, не важно… Выпей еще! Держи, бросаю!

О-Фуку. Осторожней, не надо! Еще упадет…

О-Кичи. А ты лови!

О-Фуку. Да не хочу я…

О-Кичи. Держи, держи… (Подталкивает чарку О-Фуку. Та подхватывает ее.) Вот и хорошо… (Наливает сакэ.) О-Фуку-сан, чарка служит не только для того, чтобы наливать в нее сакэ. Сакэ можно наливать и в бутылочку, и в бочонок… А чарку передают друг другу по очереди. В конечном итоге ее подносит к губам любой мужчина, каким бы отвратительным он ни был!.. Уж такая у нее участь!

О-Фуку. Что ты говоришь, Киттян!..

О-Кичи. Все мужчины – будь они прокляты! – передают ее друг другу, приговаривая: «Что ж, выпью чарочку! А теперь прошу вас!» И при этом очень собой довольны… А есть и такие, которым нравится, чтобы перед ними на подносе выстроилось как можно больше самых различных чарок… Ненавижу их всех! Лодочник. Лодка отправляется!

О-Кичи. Но мы не одни с тобой такие, О-Фуку-сан! Госпожи из знатных домов, супруги самураев, в сущности, живут такой же жизнью, как мы. Чарки сакэ!.. Из подносят к губам, только пока в них налито сакэ!

С озабоченным видом появляется Гэннодзё Сайта.

Сайто. Вот досада! Лодка уже отчалила?

Лодочник. Да, минуту назад… Но она очень скоро вернется. Прошу вас немножечко подождать.

Сайто. Послушай, паланкин О-Кичи давно переправился на ту сторону?

Лодочник. Чей, Кичи-сан?

Сайто. Да. Наверно, давно уже?

Лодочник. Нет, если вы ищете О-Киттцан, так она здесь, в харчевне! (Уходит.)

Сайто. Здесь?!.. (Поспешно входит под навес чайного домика; к О-Кичи, грубо.) Эй, О-Кичи!..

О-Кичи. О, это вы, господин Сайто? Что случилось? Вы совсем запыхались!

Сайто. Не твое дело. А вот ты, не убоявшись властей, совершила дерзкий проступок!..

О-Кичи. Что такое?… О чем это вы? Не волнуйтесь, господин, присядьте!

Сайто. Ты мне зубы не заговаривай. Сама отлично знаешь, в чем дело!

О-Кичи. Ах, вы о молоке?… Да, я дала Консиро-сану молоко. Он так просил!

Сайто. Чертова дура! В нашей стране не может быть человека, который согласился бы доить четвероногую скотину! Именно поэтому мы категорически отказали им в молоке и упорно стояли на своем, хотя это было совсем не легко… А теперь из-за тебя у нас опять неприятности!

О-Кичи. Да ну, неужели? (Спокойно отхлебывает сакэ.)

Сайто. Только заступили мы сегодня на службу, как вдруг – вызов от чиновников, ведающих американцами. В чем дело, что такое?… А нам суют в нос бутылку – от этой бутылки так и воняет молоком! – и учиняют допрос с пристрастием!

О-Кичи. По-вашему, я поступила неправильно?

Сайто. «Неправильно»! Только и всего? Да мы окончательно опозорились! Зачем ты совершила подобное непотребство?

О-Кичи. Но, господин, вы говорите сейчас нечто совсем противоположное тому, о чем мне постоянно твердят! Когда я пошла в услужение к Консиро-сану, мне сказали, чтобы я ни в чем ему не перечила. Вот я и старалась изо всех сил, выполняла все его просьбы, даже самые неприятные – таков мой долг, моя служба. Я думала, меня похвалят за то, что я принесла ему молоко, а вы бранитесь!.. Вот уж не ожидала!

Сайто. Безмозглая баба!..

О-Кичи. Что это значит, господин? Зачем же вы в таком случае посылали к Консиро-сану такую глупую женщину? Я ведь не по своему желанию туда пошла! Я всей душой противилась этому. Сами же силой принудили меня, а теперь обзываете дурой?! Знать ничего не желаю! Служить у чужеземцев для меня хуже смерти, но раз уж пришлось, я служу честно! Ваша собственная ошибка, что вы отправили к американцам такую дуру… Упрекать меня, бранить и сердиться, право же, бесполезно!

Сайто. Не смей ехидничать!

О-Кичи. Какое ехидство, что вы!.. Если Консиро-сан хочет молока, разве не моя обязанность выполнить его желание? Вы только понапрасну злите чужеземца, отказывая ему в таких пустяках. Из-за этого в ваших переговорах никогда не будет толка!

Сайто. Ну-ну, не дерзи, а то, знаешь!..

О-Кичи. Не беспокойтесь, я вовсе не собираюсь вмешиваться в ваши дела. Я просто объясняю, как я понимаю свои обязанности, только и всего. И, несмотря на мою усердную службу, на улице мне плюют в лицо. Позвольте спросить вас, господин Сайто, кого мне за это благодарить? А теперь, вдобавок ко всему, вы же называете меня дурой… Не слишком ли это несправедливо? Да, что и говорить, хорошо родиться на свет мужчиной! Сайто. Что такое?… О-Кичи. Нет, я имею в виду не только вас…

Входит лодочник.

Лодочник. Лодка отправляется, господин!

Сайто. Хорошо… А тебе, О-Кичи, я еще попомню твои слова!

(Уходит.) О-Кичи. А мне наплевать!

О-Фуку. О-Киттцан, не надо бы так разговаривать с чиновником!

О-Кичи. Пустяки! Не беспокойся. (Внезапно встает и подходит к дереву, на котором висит клетка с певчей птицей.) Хорошая птица, правда, отец? Это овсянка?

Хозяин. Как же, как же, овсянка!

О-Кичи. Давно она у тебя?

Хозяин. Да уж два года. Стала совсем ручная, людей не боится, ишь как поет-заливается!..

О-Кичи. Да, в самом деле!.. Чудесный голосок! (Не отрывая взгляда от птицы, вдруг открывает дверцу клетки. Птица вылетает и скрывается в небе.)

Хозяин (испуганно). Ох, что ты наделала, сестренка! Я понимаю, выпила… Но такое…

О-Кичи. Отец, продайте мне эту птицу!

Хозяин. Да как же ее продать, когда она улетела?… Вот горе-то!.. Уже и не видать… (Стоит неподвижно, сокрушенно глядя в небо.)

О-Кичи. Ничего, не огорчайся, отец! Вот тебе деньги! (Достает из-за пазухи кошелек и бросает его к ногам хозяина. Потом выливает остатки сакэ в большую чашку-полоскательницу и выпивает залпом.)

О-Фуку стоит неподвижно, глядя вслед улетевшей птице.

Занавес

Действие третье

Картина первая

Набережная в Иокогаме.

На фоне черного занавеса – одинокое дерево и столб с дощечкой, на которой крупными белыми иероглифами написано: «Иокогамские судостроительные верфи. Направо, Восьмой квартал».

Ранний вечер. Светит луна.

Вдали протяжно звучит гудок парохода.

Пробегают, взявшись за руки и распевая песенку, несколько ребятишек; проходит продавец газет – он причесан еще на старинный манер^[67] и несет газеты в ящике, перекинутом через плечо; прогуливается иностранец под руку с женщиной.

Издалека доносится мелодия «Синнай». Звуки музыки постепенно приближаются, и появляется О-Кичи с сямисэном в руках. Она в костюме бродячей певицы, в широкополой плетеной шляпе. За ней, стараясь держаться в тени, крадется человек в убогой куртке ремесленника. Это Цурумацу.

О-Кичи (заметив его). Так это ты!

Цурумацу хочет бежать.

(Останавливает его.) Значит, я не ошиблась, это ты!..

Цурумацу. Мне стыдно… Пусти меня!

О-Кичи. То-то мне все казалось, будто за мной кто-то идет. Только никак не ожидала, что это ты!

Цурумацу. Я недостоин взглянуть тебе в лицо… Пусти меня! Пусти! Мне хотелось хотя бы издали видеть тебя… Мысленно попросить прощения.

О-Кичи. Как же ты узнал меня? Вот уж не ожидала.

Цурумацу. Что ты, сразу узнал! Люди говорили, что недавно появилась красавица певица, бродит по улицам и поет песню «Синнай». Я сразу подумал – не иначе как это ты! Подсказало шестое чувство… Вышел сегодня вечером и все ждал, когда ты появишься…

Кичи. Вот как!.. Значит, ты меня еще помнишь?

Цурумацу. Не надо так, а то я совсем сгорю от стыда! Пусти меня, слышишь! Ну, пусти же!

О-Кичи. Ах, что ты говоришь, Цуру-сан! (С силой хватает Цурумацу за руку.)

В стороне пробегает мальчик из лавки, с большим узлом за спиной.

На сцене темнеет.

Картина вторая

Квартал Мотомачи в Иокогаме. Часть длинного жилого дома-барака, где живет Цурумацу.

Комната Цурумацу. Декорации предельно скупы: слегка обозначен только вход и глубокий стенной шкаф-ниша. Появляются Цурумацу и О-Кичи.

О-Кичи. Вот где ты живешь!

Цурумацу. Оттого мне и не хотелось вести тебя сюда… Что поделаешь, я сейчас в очень стесненных обстоятельствах. Сама видишь, какая бедность…

О-Кичи. Глупости! Лучше взгляни на мою прическу!^[68] (Снимает широкополую шляпу и прижимается тугим узлом волос к щеке Цурумацу.)

Цурумацу (недоуменно). Ну и что?

О-Кичи. Не понимаешь?

Цурумацу. Нет…

О-Кичи. Какой же ты неотесанный!

Цурумацу. Да я в названиях женских причесок не разбираюсь!

О-Кичи. До чего же ты непонятливый! Разве я о названии прически тебе толкую? Ты посмотри на этот узел… Разве я когда-нибудь так причесывалась?

Цурумацу. А, в самом деле!

О-Кичи (смеется). Наконец-то уразумел! Слушай, Цуру-сан, видишь, как я скромно причесана? По-моему, это самая подходящая прическа для такого жилища!

Цурумацу. Знаешь, мне отрадно слышать твои слова!

О-Кичи. Но почему ты не сообщил мне, хотя бы одним словечком, что живешь здесь? Вот за это я на тебя сердита!

Цурумацу. Прости меня! Прости!.. Никаких оправданий у меня нет. Когда я уезжал с родины, я тебе такое наобещал… Мне было стыдно писать… В Эдо я явился в усадьбу Мисима-сан, думал стать знаменитым судостроителем, а в это время началась смута, все в мире перевернулось,^[69] господа Иса и Вакана, на которых я так надеялся, исчезли неизвестно куда… Тут уж стало не до фамилии, не до меча… Какое там! Пришлось надеть эту грязную куртку ремесленника, опуститься еще ниже, чем когда-то на родине… И так мне было стыдно!.. Даже взглянуть на тебя не смею!..

О-Кичи. Разве можно стыдиться своей жены? Мне тоже пришлось пережить немало тяжелого с той поры… Люди кричали мне вслед: «Чужеземка О-Кичи!», «Вот идет жена чужеземца!» – и бранились такими словами, что и повторить нельзя! Тем временем Консиро-сан наконец уехал, меня отпустили, но от тебя вестей не было. Все кругом меня презирали… Я совсем озлобилась, стала много пить, затевать пьяные ссоры. Под конец даже начала выкидывать такие дурацкие номера: пользовалась бумажными деньгами вместо носового платка… Все, что у меня было, истратила подчистую… Да и не хотелось хранить полученное от чужеземцев… В конце концов не стало мне в Симоде житья и я отправилась куда глаза глядят… Поехала в Киото… Но, знаешь, – всюду плохо. Уж не знаю, сколько раз подумывала о смерти…

Цурумацу. Прости меня! Я один во всем виноват!

О-Кичи. Когда меня отослали к американцу, я возненавидела всех мужчин. А уж этих чужеземцев – тем более! Но нет, нет, не только их… И не только этого гнусного Сайто, этого лизоблюда, сующего нос в чужие дела… Даже господина Иса… Даже тебя, Цуру-сан!.. Сказать не могу, как я всех вас возненавидела!

Цурумацу. Немудрено! Немудрено!

О-Кичи. Но только, знаешь, что мне стало ясно в конце концов? Сколько ни гневайся на мужчин, сколько их ни брани, а женщине одной не прожить. Я всем моим существом поняла это, пока скиталась в чужих краях!

Цурумацу молчит.

Оттого, бывало, только замечу на улице кого-нибудь вот в такой ремесленной куртке, сразу думаю – уж не ты ли?… И тихонько иду следом. Всех мужчин считала врагами, а сама все время только о тебе и думала, не могла забыть… Вот и сюда забрела… Хоть и не знала наверняка, что встречу тебя, но здесь – порт, место новое, бойкое… Надеялась все-таки в глубине души…

Цурумацу. Значит, ты больше не сердишься на меня?

О-Кичи. Ах, что ты говоришь! Я всегда любила только тебя! Да, но… Можно спросить?… А как же она?

Цурумацу. «Она»?… О ком это ты?

О-Кичи. Ясно о ком…

Цурумацу (смеясь). Ах, вот что!..

О-Кичи. Нет, скажи правду, у тебя кто-нибудь есть? Если есть ничего не выйдет, как бы я этого ни хотела…

Цурумацу. Никого у меня нет!

О-Кичи. Правда?

Цурумацу. Конечно, правда! Зачем бы я стал заводить новую связь!..

О-Кичи (внезапно рывком раздвигает дверцы стенного шкафа). Правда?

Цурумацу. Ты что это, не надо, не открывай! Да кто же, по-твоему, прячет женщин в шкафу?

О-Кичи. А вдруг там какие-нибудь женские вещи…

Цурумацу. Шутишь, наверное! У меня в доме даже кусочка красной тряпочки не найдется!^[70] Перестань, слышишь! Не ройся там!

О-Кичи. Это… Что это?

Цурумацу. Ну, зачем ты вытаскиваешь? Засунь обратно,

подальше!

О-Кичи. Грязное белье… Ничего, выстираю!

Цурумацу. Да разве ты умеешь стирать?

О-Кичи. Беда с этими мужчинами, право! Запихнут куда-нибудь, да так и оставят… Где у тебя корыто? Ко-ры-то!

Цурумацу. Да откуда же у меня быть корыту?! Знаешь, О-Киттцан, тебя и впрямь не узнать!

О-Кичи. Нет, гораздо удивительней, как это ты смог прожить один.

Цурумацу. Ну, это очень просто. Иначе было бы нечестно по отношению к тебе!

О-Кичи. Так долго терпел один… О, я рада! Нет, хорошо все-таки, что я не умерла!

Цурумацу. Я не стал бы жить, если б с тобой что-нибудь случилось! Какой же я был дурак! Ведь ты еще тогда предлагала нам пожениться, и если б только я послушал тебя…

О-Кичи. Довольно, перестань. Не надо больше об этом… Зачем говорить о том, что прошло, что кончено навсегда!.. Лучше давай с чистым сердцем начнем новую жизнь. А деньги… если мы оба будем работать, то как-нибудь проживем. Давай начнем все сначала, вместе, дружно, как в первое время нашей любви! Теперь я стану трудиться изо всех сил!

Цурумацу. Я тоже хочу работать, но понимаешь, на верфях, сколько ни работай, многого не добьешься.

О-Кичи. Ничего-ничего. Об этом ты не горюй! Я больше не хочу быть гейшей… Сыта по горло!.. Я не возьму это в руки. (Отталкивает от себя сямисэн.) Я играла и пела потому, что другого выхода не было, но с этой минуты все кончено! Займусь каким-нибудь скромным ремеслом, все равно каким, – начну делать прически, мотать шелковую пряжу или найду какое-нибудь другое занятие. И сакэ брошу!

Цурумацу. Не будешь пить?!.

О-Кичи. Конечно. Для тебя я на все готова! Да ведь и пила-то я с горя, а вовсе не потому, что так уде люблю сакэ.

Цурумацу. Ты… ты…

О-Кичи. Ну чудак!.. Плачет!.. Ты ужинал?…

Цурумацу. Да как сказать… А ты?

О-Кичи. Честно говоря, нет.

Цурумацу. Нет?… Это плохо…

О-Кичи. Так, вот очаг… Где у тебя ящик с рисом?

Цурумацу. У меня его нет.

О-Кичи. Ох, да у тебя, похоже, ничего нет! Где же ты держишь рис?

Цурумацу. Рис?… В этой коробке из-под апельсинов, только не знаю, есть там что-нибудь или нет…

О-Кичи (заглядывает в коробку). О-хо-хо… Ни зернышка! Ну, да это не беда. Я мигом сбегаю и куплю.

Цурумацу. Прости меня… А это у тебя есть?

О-Кичи. Что – это?

Цурумацу. Это! (Складывает в кружок большой и указательный пальцы, изображая монету.)

О-Кичи стоит без движения, улыбаясь через силу.

У тебя тоже нет? Тогда ничего не поделаешь. Уж прости меня, сегодня вечером потерпи. Завтра я обязательно раздобуду хотя бы немного денег!

О-Кичи. Не огорчайся, Цуру-сан! (Поднимает сямисэн.) Я снесу это в заклад. Уж на рис-то нам хватит!

Цурумацу. Но тогда завтра ты уже не сможешь на нем играть…

О-Кичи. Глупый! Ведь я же только что сказала тебе, что брошу петь и играть. Пока я хожу по улицам с этой штукой, я никогда не смогу стать порядочной женщиной.

Цурумацу (внезапно хватает О-Кичи за руку). О-Киттцан! Ты… Ты такая…

О-Кичи. Осторожней, сломаешь сямисэн! Не обнимай меня так крепко! Во всяком случае, дай сперва отнесу сямисэн в заклад!..

На сцене постепенно темнеет. Все исчезает, как сновидение.

Картина третья

У реки, на улице Дайку, в Симоде.

Направо видны склады и деревянный забор судостроительной верфи. На заборе висит какое-то старое, порванное объявление, но слова «Симода, префектура Асигара», написанные большими иероглифами, еще хорошо видны.

В центре сцены – дорога. В глубине – река, вдоль которой бежит тропинка.

Справа видна часть дома О-Кичи и Цурумацу. Возле дома – маленький навес; под ним Цурумацу устроил мастерскую. Рядом – большое дерево хурмы, все увешанное спелыми ярко-оранжевыми плодами, висящими на почти совсем голых ветках.

Ранний вечер. Светит луна.

Цурумацу, уже по-европейски причесанный, усердно строгает рубанком кусок дерева при сеете маленького костра, заменяющего ему светильник. Внезапно, как будто что-то вспомнив, прекращает работу, рассеянным взглядом смотрит вдаль, но тут же снова начинает строгать.

Входит О-Симо. Сперва она направляется к дому и окликает хозяев, но не получив ответа, огибает дом и подходит к мастерской Цурумацу.

О-Симо. Все трудитесь!..

Цурумацу. Да вот, срочный заказ…

О-Симо. О-Киттцан дома?

Цурумацу. О-Кичи? Нет, к сожалению. Сегодня у Тобая свадьба, так она с утра пошла туда, попросили…

О-Симо. Ах вот как! Не повезло мне.

Цурумацу. Вы торопитесь?

О-Симо. Да. Ну ничего, приду завтра.

Цурумацу. Уж извините!

О-Симо. Когда разок причешешься у О-Киттцан, к другим уже идти неохота. Недаром она побывала в столице, прически у нее получаются замечательные! Так что слава о ней идет не зря… Право, за что ни возьмется, все у нее выходит отлично!.. Как же она переменилась! Прямо другим человеком стала!

Цурумацу. Спасибо на добром слове.

О-Симо. Да уж, кто бы подумал, что О-Киттцан вернется домой такой трудолюбивой, прилежной… До свадьбы с вами ужас что она вытворяла! Правда, это было давно, лет семь назад…

Цурумацу. Да, говорят… Причиняла всем немалое беспокойство.

О-Симо. Не в этом дело. Теперь, когда она вышла за вас, как с самого начала хотела, то стала вести себя совсем по-другому. Все говорят!

Цурумацу. Нет, просто она решила наконец считаться с тем, что о ней люди скажут.

О-Симо. Может, и так… Как бы то ни было, а все к лучшему. Работаете дружно, вдвоем, глядишь, скоро разбогатеете!

Цурумацу смеется.

Нет, правда!.. Ух, холодно как! Очень похолодало. Ну, желаю успеха!

Цурумацу. Спасибо!

О-Симо уходит. Цурумацу подбрасывает щепки в огонь и снова принимается усердно работать. Внезапно слышны торопливые шаги. Вбегает О-Сай, дочь Ман-дзоина. Ей лет двадцать пять.

О-Сай. Ой, какой ужас! Страх!

Цурумацу. Что случилось?

О-Сай. Ваша жена О-Киттцан…

Цурумацу. О-Киттцан? Что с ней?

О-Сай. Ах, идите скорей! Скорей! Скорей!

На дороге появляется совершенно пьяная О-Кичи в сопровождении целой толпы людей.

О-Кичи. Эй, дайте же мне сакэ! Почему не даете?!

Первый мужчина. Да нет, пей, пожалуйста, сколько хочешь, но пойми, ведь сегодня же свадьба, так что нам не до выпивки и…

О-Кичи. Вот именно, раз свадьба, значит, по этому случаю надо выпить как следует! Нечего жадничать!..

Цурумацу (подбегает к О-Кичи). О-Кичи!

О-Кичи. Кто там еще? Не груби!

Цурумацу. Приди в себя. Ведь это же срам!.. Вы уж простите нас, господа! Простите за беспокойство!

Первая женщина. Цурумацу-сан, вы послушайте, О-Киттцан говорит, будто мы не даем ей выпить… Но она одна уже выпила три сё^[71] сакэ!

Второй мужчина. Она здорово опьянела. Мы подумали, как бы не случилось чего плохого, и кое-как, всем миром, с трудом привели ее…

Цурумацу. Спасибо вам за заботу! Сколько неприятностей мы вам причинили!.. Но теперь все в порядке. Дальше я сам…

О-Кичи. Ну, чего ты болтаешь? Не за что мне извиняться! Сперва поили без перерыва, а потом выгнали – это, по-вашему, дело?! Ну да, верно, теперь я парикмахерша, зато раньше меня называли «О-Кичи – певица Синнай», «О-Кичи – Голосистая пташка»!

Третий мужчина. Полно врать, «О-Кичи – Чужеземка» – вот твоя кличка!

В толпе раздается дружный смех.

О-Кичи. Как ты сказал?

Голоса в толпе. Верно! Верно! О-Кичи – Чужеземка!

О-Кичи – Чужеземка!

О-Кичи. Ну-ка, повтори, что ты сказал! Кто это сказал?

(Разъяренная, хочет броситься на людей.)

Цурумацу. Эй, что ты делаешь, Кичи! Назад!

О-Кичи. Молчать, когда говорят такое? Сволочь!.. К-кто это сказал? Что за сволочь это сказала?

Цурумацу. Хватит! Оставь, я все улажу. Господа, она пьяна, прошу, уходите! Завтра я приду просить у вас прощения. Поверьте, мне очень жаль, что мы причинили вам столько неприятностей!..

Люди, переговариваясь, уходят. Уходит и О-Сай.

О-Кичи (усевшись посреди улицы). Эй, «уота»!.. Подай мне «уота»!

Цурумацу. Что ты мелешь? Вставай, слышишь! Говорят тебе – на ноги, живо! (Силой поднимает ее с земли и пытается увести в дом.)

О-Кичи сопротивляется.

Нельзя сидеть здесь!

О-Кичи. «Уота»! Принеси «уота»!..

Цурумацу (тащит ее за руку). Ну же, О-Кичи!

О-Кичи (со злостью). Что еще?

Цурумацу. Да что с тобой сегодня?

О-Кичи. Вот пристал! Все в порядке. Ну, выпила. Вволю! И что с того?

Цурумацу. Ты же обещала бросить!

О-Кичи. Да, обещала, а они пристали – выпей да выпей!.. Что ж тут делать? Я отказывалась, уж как отказывалась, и сказать не могу!.. «Нет, нет, я не пью! Я клятву дала, что больше не буду!» А они пристали – сегодня, мол, праздник, не надо, мол, упрямиться… А я все-таки отказывалась, сколько было сил… Потому что помнила о тебе…

Цурумацу. Если б помнила…

О-Кичи. Да нет, ты послушай!.. Тогда они говорят: «Спой!» Я и петь не хотела. Давно, говорю, сямисэн в руках не держала. Но они… но они… не унимаются, да и все тут! Сегодня, дескать, свадьба, надо поздравить молодых, спой что-нибудь этакое, подходящее… Семь лет уж не слыхали, как ты поешь, непременно, мол, хотим услышать твой голосок… И так стали на меня со всех сторон наседать, что никакой возможности не было отказаться, хоть и не хотелось мне петь… Ладно, говорю, только чтоб почтить свадьбу!.. Спела им одну песню, не успела кончить, как захлопают все в ладоши! Словно горох рассыпали!.. Ну, признаюсь, не скажу, чтобы это было мне неприятно… Тут они говорят – слишком короткая была песня, спой еще! А я ведь когда-то очень любила петь, и когда люди говорят, что хотят послушать, так ведь и самой приятно – пусть слушают… Спела им еще. Опять хлопают… «Какой голос!», «Дивное пение!», «Мастерица!», «Чудесно!»… И наперебой предлагают мне сакэ. Я твержу, что не пью, что мужу клятву дала, – слышать ничего не хотят! Уговаривают: «Ну, одну чарочку!», «Только промочить горло!» А я ведь женщина, сколько можно отказываться?… Ну, я и сказала – ладно, разве что так, для виду… Это была моя погибель! Приняла чарку от одного, а уж другой тут как тут: что ж меня обижаешь?… «И меня, и меня, и меня…» Обступили со всех сторон… Галдят…

Цурумацу. Все это не важно. Так напиться – это же срам! Немножко выпить – не грех, но так…

О-Кичи. Ну и нечего мне за это выговаривать!

Цурумацу. Да мне завтра от стыда на улицу нельзя показаться! Тебе тоже надо бы подумать о своем ремесле! Кто же станет тебя приглашать причесывать после такого скандала?

О-Кичи. Ты что, учить меня вздумал? Нашел дуру! Покамест я еще не нуждалась в твоих советах да поучениях!

Цурумацу. Я не учу, а говорю то, что есть. Вот недавно приходила О-Симо-сан с улицы Исэ, хвалила тебя… Мы же с тобой трудимся вместе и, видишь, уже неплохо живем… Разве ты забыла нашу жизнь в Иокогаме? Вспомни то время, стань опять такой, как тогда…

О-Кичи. Надоел! Сволочь! Что ты мелешь! (Внезапно толкает Цурумацу.)

Цурумацу. Ты что?!

О-Кичи. Убирайся! (Встает, пошатываясь.)

Цурумацу. Куда ты?

О-Кичи. «Куда», «куда»… Куда хочу, туда и пойду…

Цурумацу. Да ты же на ногах не стоишь… Эй, осторожней! Осторожней, тебе говорят!

О-Кичи. Отстань, а не то… Подумаешь – муж! Муж… муж… Знать ничего не хочу! (Снова тяжело опускается на землю.)

Цурумацу. Ну вот! Я же говорил! Скорей иди в дом! О-Кичи! Ну!

О-Кичи. Ты не очень-то задавайся! Скотина! Ну что – «О-Кичи»? Скажите на милость – муж! Муженек!.. Эй, Цуруко, где же твоя карьера? Где твой меч и фамилия? Наслушался – «ради государства», «ради страны»!.. Дурак ты, что поверил чиновникам, толковали-то они для собственной выгоды! Болван! Да что там… Скажешь, время теперь другое?… Да, другое! Время ушло вперед, а мы остались…

Цурумацу, пораженный, молчит.

Сперва умой свою грязную рожу, а тогда уже читай мне мораль! Дю, дю, дю!.. Эй, принеси мне «уота»! «Уота» давай!..

Цурумацу. Не смей бормотать эту отвратительную чужеземную тарабарщину!

О-Кичи. Что? Чужеземцы? А кто меня к ним послал? Забыл? Да, да!

Цурумацу (мрачно). О-Кичи! Ты опять за свое?

О-Кичи. Конечно! Я думала, все наконец забыто, и вдруг снова слышу: «Чужеземка», «О-Кичи-Чужеземка»! (Плачет.)

Цурумацу. Так не надо напиваться на людях!

О-Кичи. О чем ты? Свою вину прикрываешь?…

Цурумацу. Но ведь я уже много раз говорил тебе, что жалею об этом, просил у тебя прощения…

О-Кичи. Просил прощения? Разве так просят? Проси еще раз! Если хочешь, чтобы я и вправду тебя простила, проси по-настоящему, как положено – руки в пол и кланяйся до земли!

Цурумацу. Здесь, сейчас?!.. О чем ты говоришь!

О-Кичи. А мне плевали в лицо посреди улицы! Просить прощения у жены – что ж тут такого? Слышишь, проси прощения, проси еще раз! Ну, будешь ты просить или нет? (Обеими руками хватает Цурумацу за голову и пытается пригнуть ее вниз.)

Цурумацу (отталкивает О-Кичи). Ты что делаешь? Как бы ты ни была пьяна…

О-Кичи. А, скотина! Толкаться?…

Цурумацу (поднимает О-Кичи с земли). Ну, будет, будет… Идем домой.

О-Кичи. Ты ч-что… Если я почитаю тебя как мужа, так, по-твоему, можно надо мной измываться?…

Цурумацу. Пошли, пошли, говорят тебе… Перестань ворчать и пошли… (Силой уводит О-Кичи в дом.)

Голос О-Кичи. Ай, больно! Мерзавец, ты ударил меня! Ты… ты…

Голос урумацу. Не кричи! Стыд какой! Ложись и спи! Сказано тебе – ложись вот сюда и спи! Сюда!..

Голос О-Кичи. Ой, «уота»!.. «Уота»!.. Дай мне «уота»!

Голос Цурумацу. Сейчас принесу, а ты ложись, слышишь? Поняла?

Цурумацу, утирая слезы, выходит из дома, собирает инструменты, гасит костер. Он уже хочет вернуться обратно, как вдруг появляется О-Сай.

О-Сай. Простите…

Цурумацу. Ах, это вы, О-Сай-сан? Спасибо за давешнее.

О-Сай. Вот, я принесла… (Протягивает узелок.)

Цурумацу. Что это?

О-Сай. Парикмахерские принадлежности О-Кичи-сан.

Цурумацу. А, вот что. Спасибо.

О-Сай. Они валялись там… Она бросила…

Цурумацу. Очень благодарен вам за заботу. Право, даже неловко!

О-Сай. Ну что вы! (Подавая узелок, с чувством.) Я даже заплакала… Мне так жаль вас…

Цурумацу. Меня?…

О-Сай. Я понимаю, что вы должны переживать. Как вам тяжело…

Цурумацу. Вы слышали?…

О-Сай. Нет-нет… Я ничего… ничего… (Смущенно отворачивается.)

Цурумацу пристально вглядывается в лицо О-Сай, озаренное лунным светом.

Картина четвертая

В доме у О-Кичи и Цурумацу.

В глубине, в центре – вход. Справа – жилая комната, слева – парикмахерская. Вход в нее до половины занавешен.

Еще левее – кухня.

Декорации подготовлены заранее на задней части вращающейся сцены. Когда круг совершает полоборота, становятся видны дерево хурмы и навес, где помещается мастерская Цурумацу. Хурма покрыта молодой листвой, а персиковое дерево у колодца возле кухни стоит в цвету. Со времени событий, показанных в предыдущей картине, прошло несколько месяцев. Близится Праздник кукол.^[72] Яркий солнечный свет заливает комнаты. О-Кичи варит лекарственный настой на жаровне. Цурумацу лежит в постели в жилой комнате. Он приподнимается.

О-Кичи. Нет-нет, тебе нельзя вставать!

Цурумацу. Надоело все время лежать!

О-Кичи. А если болезнь вернется? Хуже будет!

Цурумацу. Да нет, я уже совсем здоров. Жара-то больше нет! О-Кичи. Какой ты, право!.. Ну ладно, пока пьешь лекарство, можешь немножко посидеть. Сию минуту будет готово. (Набрасывает на плечи Цурумацу теплое стеганое кимоно.)

Со стуком раздвигаются двери, и входит мальчик-посыльный.

Мальчик. Добрый день. Я – от Нисикавая… Просят вас прийти, только поскорей, сразу!

О-Кичи. Спасибо, что не забываете! Сейчас приду!

Мальчик. Просили, чтоб сразу!..

О-Кичи. Да-да, конечно!.. Тебе за труды спасибо!

Мальчик уходит.

Цурумацу. Нехорошо, что им приходится специально посылать за тобой… Я уже совсем здоров, ступай поскорей!

О-Кичи. Правда?…

Цурумацу (садится возле жаровни и приподнимает крышку котелка, в котором кипит отвар). И за лекарством я присмотрю, не беспокойся…

О-Кичи. Ну, тогда уж прошу…

Цурумацу. Ничего-ничего, как раз хорошо – будет мне занятие от скуки.

О-Кичи. Только не сиди слишком долго, а то как бы снова не простудиться. (Собирает парикмахерские принадлежности и выходит в прихожую.) На обратном пути купить еще?

Цурумацу. Нет, хватит, а то если жар спадет еще больше, так меня, пожалуй, шатать начнет…

О-Кичи (смеется). В самом деле? Ну, тогда я пошла… А ты выпей лекарство и сразу ложись, слышишь! (Уходит.) Цурумацу поправляет огонь в жаровне. С улицы доносится веселый голос продавца сладкого сакэ: «Белое сакэ, белое сакэ, из отборного риса!..»

Цурумацу. А хорошо встать после долгой болезни!.. (Потягиваясь, любуется цветами персика у колодца.)

Спустя некоторое время за дверьми слышен женский голос.

Голос. Добрый день!

Цурумацу. Кто там?

Голос. Мне хотелось бы причесаться!..

Двери раздвигаются, и входит О-Сай.

О-Сай. Что это, ты один?

Цурумацу. Это ты? (В замешательстве.) Нельзя тебе сюда приходить.

О-Сай. Но я беспокоилась, что с тобой…

Цурумацу. Ничего со мной не случилось, всего-навсего простудился… Ну, и никак не мог тебя известить.

О-Сай. Все-таки надо было дать мне знать, а то я ждала, ждала…

Цурумацу. Да я хотел, но не мог. О-Кичи сразу заметила бы…

Ну и удивила же ты меня!.. Сама пришла…

О-Сай. Что тут странного? Пришла причесаться! Здесь же парикмахерская!

Цурумацу. Так-то оно так, а все же… (Выливает лекарство в чашку.)

О-Сай. Кто же так делает? Все лекарство на дне осело. Дай-ка я!

Цурумацу. Шутишь, что ли? Люди увидят!..

О-Сай. А ты, я гляжу, из робких!

Цурумацу. Нет, право, нехорошо, что ты здесь! (Чтобы, скрыть свое смущение, усиленно дует на лекарство и пьет.)

О-Сай. Да почему же? Нельзя так грубо обращаться с клиентами!

Цурумацу. Не в грубости дело… Прошу тебя, уходи!

О-Сай. Вот это как раз и будет выглядеть подозрительно, если я уйду непричесанная… Люди подумают – зачем приходила?

Цурумацу. И то правда…

О-Сай. Раз уж пришла, мне наплевать – причешусь, тогда и уйду. Так будет гораздо лучше!

Цурумацу (растерянно). Вот не было печали!..

Оба молчат, испытывая неловкость.

О-Сай. Нет, в самом деле. Как странно! Сидим друг против друга, вдвоем… И даже чаю тебе налить нельзя… (Смеется.) Прямо не знаю, куда руки девать!

Цурумацу. Слушай, пересядь, пожалуйста, подальше!

О-Сай. Куда же еще дальше? Тут уж циновки кончаются… Лучше налил бы ты мне чашечку чаю! Сегодня ведь я клиентка!

Цурумацу. Ну уж нет!

О-Сай. Знаешь, это как-то слишком!..

Цурумацу. Чтоб я тебе чай подносил?! Глупости!

О-Сай. А ты попробуй разок для разнообразия!

Цурумацу (внезапно встает). Пойду работать!

О-Сай. Ты же болен!

Цурумацу. Ничего, уже поправился… И потом, если О-Кичи вернется и застанет нас здесь вдвоем, такое будет!.. (Сбрасывает спальное кимоно и надевает рабочую куртку.)

О-Сай. Ну, как знаешь… (Берет кимоно и хочет его сложить.)

Цурумацу (заметив). Эй, эй, перестань!

О-Сай. Что такое?

Цурумацу. Положи кимоно!

О-Сай. О, так что же, мне до твоего кимоно уже и дотронуться

нельзя? Цурумацу. Не в том дело… Если ты его сложишь, это вызовет

подозрение…

О-Сай (смеется). Хо-хо-хо…

Цурумацу (тоже смеется). Оставь!

О-Сай. Слушаюсь, слушаюсь! (Откладывает в сторону кимоно.)

Цурумацу сворачивает постель, относит вместе со спальным кимоно в угол и, обменявшись с О-Сай понимающим взглядом, выходит на улицу, в мастерскую.

Долгая пауза. Слышно шуршание рубанка Цурумацу.

О-Кичи (входит). Как, ты работаешь? Но ведь я же тебе строго-настрого говорила…

Голос Цурумацу. Да ничего уже! Осточертело лежать… К тому же работа срочная.

О-Кичи. Работа могла бы и подождать. А ну как опять заболеешь?

Голос Цурумацу. Говорят тебе, я здоров… Послушай, пришла О-Сай-сан. Обслужи ее поскорей!

О-Кичи. О, вот как? (Входит в дом.) Добро пожаловать! Простите, что пришлось вам так долго ждать!

О-Сай. Нет, ничего.

О-Кичи. Ох, беспорядок-то какой! (Убирает разбросанные вещи.) Ну, давайте! Прошу сюда! (Подает О-Сай подушку для сидения и начинает ее причесывать.) Как любезно с вашей стороны прийти в такую даль! Ведь поблизости от вашего дома тоже есть, наверное, много парикмахеров. Неправда ли?…

О-Сай. Нет, в нашем районе – ни одного хорошего парикмахера. Я уже давно собиралась к вам, но так далеко…

О-Кичи. Еще бы! Шуточное ли дело – прийти из-за реки, чтобы причесаться!.. Какую прическу сделаем?

О-Сай. «Лепесток гингко».

О-Кичи. Очень хорошо.

О-Сай. И потом, у вас так много клиентов… Вот я и думала – такой простой девушке, как я, пожалуй, и не дождаться…

О-Кичи. Ах, что вы такое говорите, О-Сай-сан! Уж для вас-то у меня всегда время найдется!

О-Сай. Ах, как я рада! Надо было мне раньше собраться, раз вы такая добрая! Нет, правда, ведь хочется причесаться по-настоящему, как в Токио, но в этом городе никто, кроме вас, не умеет…

О-Кичи. Ну что вы, не может быть… В начале осени… да, в начале осени… Вы тогда очень меня выручили. Муж мне рассказывал… Но мне было так стыдно… что даже не решилась поблагодарить вас.

О-Сай. Что вы, не стоит об этом вспоминать!

О-Кичи. Я, когда выпью, становлюсь на себя не похожа. Представляю, как вы были поражены!

О-Сай. Ну что вы!..

О-Кичи. Ах, простите меня… Вы причесаться пришли, а я завела такой разговор!

О-Сай. Не будем больше говорить об этом… Лучше расскажите мне что-нибудь интересное о Иокогаме, ведь вы там жили!

О-Кичи. Ничего там интересного нет. Я там только страдала.

О-Сай. Но ведь Иокогама, наверное, прекрасный город!

О-Кичи. Смотря для кого… По мне, так нет ничего лучше родных краев!

О-Сай. В самом деле?

Пауза.

О-Сай. Какие у вас красивые куклы!

О-Кичи. Ну что вы! Да их и выставлять бы не стоило… Так уж, только для порядка…

Они стараются поддерживать дружелюбную беседу, но разговор не клеится.

О^_Сай. Хорошая погода стоит!

О-Кичи. Да, правда!

О-Сай. Из всех весенних месяцев я больше всего люблю время Праздника кукол.

О-Кичи. Да, для женщины это самое приятное время, правда?

Пауза.

Неожиданно входит О-Фуку.

О-Фуку. Здравствуй!

О-Кичи. О, это ты, О-Фуку-сан! Вот хорошо!

О-Фуку. Сказала, что иду к тебе, насилу из дома вырвалась.

О-Кичи. Ну, поздравляю тебя!

О-Фуку. Перестань насмешничать! Я совсем не уверена – стоит ли поздравлять!

О-Кичи. Ну, если уж по случаю свадьбы не поздравлять!..

О-Фуку. Как набегаюсь по разным делам то сюда, то туда, так и сама не разберу, то ли я замуж вышла, то ли в служанки нанялась!

О-Кичи. Уж ты скажешь! Что-то непохоже!

О-Фуку. Нет, правда!

О-Кичи. Ладно, сделаю тебе высокую прическу «Симада», чтобы ты почувствовала себя и впрямь молодухой!

О-Фуку. Ни в коем случае!

О-Кичи. Как же ты хочешь причесаться?

О-Фуку. Поскромнее. Простым узлом.

О-Кичи. Ну вот, не успела прийти, уже надулась!.. (Смеется; закончив прическу, к О-Сай.) Простите, что задержала вас. Может быть, что-нибудь не так?

О-Сай. Нет, очень хорошо.

О-Кичи. Не стесняйтесь, я охотно поправлю! (Подносит сзади второе зеркало.)

О-Сай. Ах, как красиво! Спасибо! (Кладет деньги и встает, собираясь уходить.)

О-Кичи (курит трубк^[73] у). Вам спасибо!

О-Сай. Прошу прощения, О-Фуку-сан!

О-Фуку. До свиданья.

О-Сай уходит.

О-Фуку. Сегодня у тебя оригинальная гостья!

О-Кичи. Кто, она?

О-Фуку. Угу.

О-Кичи. Хорошая у меня работа!.. Вот и ты заглянула, и она… В такую даль, из-за реки пришла!

О-Фуку. Но у тебя же полно работы и нет нужды в новых клиентах!

О-Кичи. Да, конечно, но знаешь, все равно приятно, когда еще одной клиенткой больше! (Откладывая трубку.) Hу, начнем! (Распускает волосы О-Фуку и начинает причесывать.)

О-Фуку. У меня к тебе просьба.

О-Кичи. Что такое?

О-Фуку. По правде сказать, сегодня я пришла не столько ради прически, сколько затем, чтобы поговорить с тобой… Ты ведь знаешь, наш дом уже совсем готов. Послезавтра – новоселье. Ну а праздник хочется отметить как можно торжественней. Все просят, чтобы ты непременно спела!

О-Кичи. Спасибо, но это невозможно.

О-Фуку. Почему?

О-Кичи. Я решила не выступать на праздниках.

О-Фуку. Ну, не говори так, обязательно приходи! А то мне достанется, скажут, не сумела уговорить…

О-Кичи. Право, мне очень жаль, но если я пойду, это может опять плохо кончиться. Поэтому я отказываюсь бывать там, где пьют. Стоит мне хоть малость захмелеть, и я сама не помню, что говорю, что делаю… Потом я готова умереть от стыда.

О-Фуку. Но ведь можно же не пить так много.

О-Кичи. Не получается. В конце концов всегда выпьешь лишнего… Вот и минувшей осенью я очень провинилась, пришлось потом горько каяться… С того случая я раз и навсегда покончила с сакэ. Удалось взять себя в руки, так что не уговаривай!

О-Фуку. Но хотя бы только спеть!..

О-Кичи. Нет.

О-Фуку. Столько людей мечтают тебя послушать! Неужели: тебе не хочется? Ведь о тебе даже песню сложили – «Неясный голосок О-Кичи…» Иметь такой прекрасный: голос и не петь…

О-Кичи. О-Фуку-сан, я больше не гейша. Я – парикмахерша, и другой работы мне не надо!

О-Фуку. Вот несчастье!..

О-Кичи. А я считаю, что мне лучше всего как можно старательнее заниматься этим делом!

О-Фуку. Вот как? Ну, знаешь, дорожить работой – это, конечно, очень похвально, но причесывать такую женщину, как эта…

О-Кичи. О чем ты?

О-Фуку. Да нет, ни о чем.

О-Кичи. В твоих словах какой-то намек… Сказки яснее!

О-Фуку. Ничего я не знаю.

О-Кичи. Нет, знаешь, иначе не говорила бы. Если не скажешь… Если не скажешь…

О-Фуку. Ай, больно! Не дергай так, больно ведь!

О-Кичи. Будешь говорить?! (Делает вид, что собирается снова дернуть О-Фуку за волосы.)

О-Фуку. Перестань! Вот, право, незадача…

О-Кичи. Мы же с тобой подруги. Как же ты можешь от меня скрывать…

О-Фуку. Я давно уже хотела… Слишком уж тебя жаль… Но понимаешь, в таких делах неизвестно что лучше – сказать или промолчать…

О-Кичи. Не беспокойся. Говори!

О-Фуку. Хорошо, только… (Прислушивается к шуршанию рубанка в мастерской.)

О-Кичи. Там не слышно. Не бойся.

О-Фуку (понизив голос). Слушай, когда ты ее причесывала, то ничего не заметила?

О-Кичи. Когда причесывала?…

О-Фуку. Да, это она, та самая, что делала сейчас у тебя «Лепесток гингко»… Разведенная женщина – это и впрямь опасно!.. Она и есть. Ой, больно!.. О-Киттцан!

О-Кичи (машинально продолжает натягивать волосы О-Фуку). Ну, что?

О-Фуку. Не тяни же ты так!

О-Кичи. Ах, прости… Значит, я причесывала женщину, укравшую у меня мужа? Какая же я дура! А я-то ничего не подозревала, старалась…

О-Фуку. Правда, правда, такую наглую женщину поискать!

О-Кичи. Спасибо. Хорошо, что ты мне сказала. Я и сама в последнее время частенько замечала – что-то неладно, но все-таки не думала, что мой муж… Мне казалось – уж он-то никогда… Так, понятно! Теперь я многое понимаю! (Как будто лишившись сил, роняет гребень.)

О-Фуку. Что с тобой?

О-Кичи внезапно отходит и присаживается возле жаровни.

Что с тобой, О-Киттцан?

О-Кичи. Ничего, затянусь разок.

О-Фуку. Курить?… Но ты же только начала меня причесывать… Закончи прическу, тогда кури себе на здоровье!

О-Кичи (с сердцем стучит трубкой о край жаровни). Ну что за спешка? Сейчас!

О – Фуку. Нет, все-таки не следовало рассказывать… Конечно, я тебя понимаю!.. Действительно… Как бы это сказать… Нехорошо…

О-Кичи. Ах, помолчи ты немного… Хватит! (Курит, глубоко затягиваясь.)

Пауза.

О-Фуку (не выдерживает). Вот горе-то! Что же мне делать? (Заглядывает в зеркало, перебирая пряди волос.) Не я же его у тебя украла! О-Киттцан, ну приди в себя!..

О-Кичи (внезапно отбрасывает трубку). Ладно, давай причешу!

О-Фуку. Подойти к тебе?

О-Кичи. Так и быть!

О-Фуку садится перед О-Кичи.

Сегодня хорошо не получится.

О-Фуку. Не важно, уж как-нибудь. Не могу же я выйти на улицу в таком виде.

Пауза.

О-Кичи. О-Фуку-сан!

О-Фуку. Что?

О-Кичи. Ведь ты мне друг. Расскажи все!

О-Фуку. О ней?

О-Кичи. Да. Давно это у них началось?

О-Фуку. Ну, такие подробности я не знаю…

О-Кичи. С Нового года?

О-Фуку. Похоже на то. Болтать-то стали недавно.

Пауза.

Ну, она-то – отпетая, тут и говорить нечего, но Цуру-сан тоже, доложу я тебе, хорош… Правда, что за мужчинами нужен глаз да глаз… Помнишь, например, того Хьюскэ-сана? Сколько у него было любовниц! То О-Саё-сан, то О-Мацу-сан, и сколько еще других!.. Что с тобой, О-Киттцан? У тебя такое лицо!

О-Кичи (с отсутствующим видом). Ну вот, готово!

О-Фуку. Да? Большое спасибо.

О-Кичи молчит.

Ну а как же насчет того, о чем я тебя просила?

О-Кичи, не отвечая, смотрит в сторону.

Придешь? Это послезавтра, постарайся!..

О-Кичи. Петь? Нет, уволь.

О-Фуку. Что ж, ничего не поделаешь. (Тихонько кладет плату за прическу.) Ну, до встречи… До свидания! Только, пожалуйста, никому не говори, что я тебе рассказала про О-Сай-сан! (Уходит.)

Звучит колокол в храме, возвещающий полдень.

Цурумацу (входит). Ух, и проголодался же я! Давай обедать! Рис, рис давай!

О-Кичи продолжает сидеть, не двигаясь.

Слышишь, полдень пробило… Ну же, О-Кичи!

В кухню входит торговец рыбой.

Торговец рыбой. День добрый! Имеется превосходный морской окунь, не желаете?

Цурумацу. Э-э… Нет, сегодня не надо. Как-нибудь в другой раз…

Торговец рыбой. Ну, тогда до свиданья!.. (Хочет уйти, подхватив под мышку свою дощечку.)

О-Кичи. Минутку!

Торговец рыбой. Да?

О-Кичи. Большой у вас окунь?

Торговец рыбой. Да нет, не слишком.

О-Кичи. Тогда дайте половину.

Торговец рыбой. С нашим удовольствием!

О-Кичи. Сделайте одну порцию сасими,^[74] остальное – в виде филе. (Идет в кухню, возвращается и подает торговцу тарелку.)

Торговец рыбой. Совсем свеженький… Вот, глядите! (С гордостью показывает куски рыбы, переложенные на тарелку.)

О-Кичи молча принимает тарелку, достает из кошелька деньги и отдает их торговцу. Тот роется в кармане своего фартука, позвякивая монетками, чтобы достать мелочь.

О-Кичи. Сдачу оставьте.

Торговец рыбой. Да?… Хорошо, в следующий раз сочтемся точно. Спасибо! До свиданья! (Уходит.)

О-Кичи перекладывает сасими на маленькую тарелочку и подает Цурумацу.

Цурумацу. Э, да у нас сегодня праздник! С чего это ты вздумала? В полдник мне достаточно риса.

О-Кичи. Зачем так говорить? Ведь я специально для тебя покупала!

Цурумацу. И то сказать, на сасими жаловаться не приходится, но все же…

О-Кичи молча снимает шнурки «тасуки»^[75] и пододвигает Цурумацу поднос.

На подносе?… Что-то ты сегодня церемонии развела!..

О-Кичи. Ладно, ешь и не рассуждай!

Цурумацу. И ты давай со мной вместе! До чего свежий!..

О-Кичи. Нет, я не буду.

Цурумацу. Да ведь ты тоже с утра ничего не ела…

О-Кичи. Сейчас не хочется.

Цурумацу. Ну кусочек сасими. До чего вкусно, жирно, сил нет! (Протягивает ей рыбу.)

О-Кичи. Нет, не хочу.

Цурумацу. Не хочешь?… (Пожимая плечами, кладет сасими в рот.) Вкуснотища!.. Недаром этот торговец гордится своим товаром. Еще чашечку риса!

О-Кичи накладывает ему рис. К двери дома подходит девушка.

Девушка. Э-э, можно причесаться?

О-Кичи. Извините. Сегодня никак нельзя…

Девушка. Тогда можно я приду завтра утром?

О-Кичи. Ах, знаете… Нет, в ближайшее время никак…

Девушка. Вот неудача!.. (Уходит, что-то недовольно бормоча.)

Цурумацу. Отчего ты не хочешь ее причесать?

О-Кичи. Не хочу, да и все!

Цурумацу. Но почему же?… Налей-ка чаю!

О-Кичи. А еще риса? Ты съел всего две чашки.

Цурумацу. Пока хватит. Наелся.

О-Кичи. Съешь еще! Ведь сегодня я в последний раз тебе подаю!

Цурумацу. Что такое?!

О-Кичи. Цуру-сан, я решила с тобой расстаться. По-хорошему, мирно.

Цурумацу. Что за глупости ты болтаешь?

О-Кичи. После моего ухода в доме останется все в порядке. Остальную рыбу я положила в соус, так что на сегодняшний вечер и на завтра, на утро, у тебя есть что кушать. Ну а дальше сами распоряжайтесь, как вам понравится.

Цурумацу. Послушай, О-Кичи, о чем ты толкуешь? Я не понимаю.

О-Кичи. Сегодня я трезвая, так что слушай меня очень внимательно.

Цурумацу. Это какое-то недоразумение! Ты что-то не так поняла!..

О-Кичи. Пусть я очень несообразительна, а все же не могу не догадаться, если пришлось причесывать твою любовницу.

Цурумацу, ошеломленный, вздрагивает.

О-Кичи. Нет, это я не из ревности… Раз у тебя появилась любовница, тут уж ничего не поделаешь. Вот я и говорю – расстанемся по-хорошему!

Цурумацу. Послушай, это ты об О-Сай-сан, что приходила сегодня? Так ведь она… Да я ни в коем случае… Послушай…

О-Кичи. Погоди, не надо ничего говорить. Если ты начнешь оправдываться, мне тоже, пожалуй, захочется кое-что сказать… И выйдет ссора.

Цурумацу. Да, но…

О-Кичи. Нет, это не только твоя вина. Между нами давно уже пролегла трещина.

Цурумацу молчит.

(Внезапно бросает взгляд на праздничных кукол, стоящих на комоде.) Позавидуешь куклам! Им никогда не грозит разлука! Помнишь, мы купили их на базаре, вечером, в Иокогаме? Был как раз канун Праздника кукол. Ты еще ворчал: зачем тащить лишний груз… Я и сама подумала – к чему нам куклы, ведь у нас нет детей. Но, не знаю почему, мне было приятно смотреть, как они сидят рядом – так мило, дружно, эти женщина и мужчина… Конечно, я понимала, что никогда не буду сидеть на окаймленных парчой циновках, как эти куклы. Но мне казалось – пусть на рогоже, на голых досках, лишь бы рядом с тобой, всегда вместе… Оттого я настояла на своем и купила их… Я радовалась нашей трудовой жизни, работала парикмахершей, не жалела сил. Как же я была наивна!

Цурумацу. О-Кичи, одумайся!

О-Кичи. Нет, не могу. Бесполезно.

Цурумацу. Теперь я совсем иначе…

О-Кичи. Я же сказала – это не только твоя вина. Мы с самого начала допустили ошибку… Мы с тобой – как порванный сямисэн.^[76] Сколько ни латай дырку – прежнего звука уже не будет!

Цурумацу молчит.

С тех пор как я пристрастилась к сакэ, после тех событий в Симоде, сколько бы я ни клялась – нельзя ручаться, что снова не стану пить… К тому же раз у тебя появилась любовница, дыра будет расти все больше и больше… Ничего не поможет… Покончим сразу… Так будет лучше для нас обоих… поверь мне… Да, ты ведь, кажется, хотел чаю?

Цурумацу (со слезами). О-Кичи!

О-Кичи. Не надо плакать. Я хочу, чтобы мы расстались с улыбкой! (Достает чайник и заваривает чай на огне жаровни.)

Несколько чаинок просыпалось, и от углей поднимается синеватый дымок.

Ой, ой, этот тоже дырявый… (Закашлявшись от дыма, встряхивает чайник, стараясь сдержать рыдания.)

Занавес

Действие четвертое

Картина первая

На втором этаже ресторана Суя, в Симоде. Поздний вечер. На почетном месте в центре комнаты, по углам которой горят толстые, дорогие свечи в подсвечниках, сидит Гэннодзё Сайто – он в европейском костюме, носит усы. Пониже разместились несколько гостей – это деятели местного масштаба; среди них – Камэкичи Такаги.

Первый гость. Во всяком случае в нынешней ситуации это вопрос жизни и смерти для всего края… Если нас лишат этой привилегии в пользу других провинций…

Сайто. Понимаю. Постараюсь сделать все, что от меня зависит. Я ведь долго служил здесь еще при старом режиме, хорошо знаком с местными условиями и не чувствую себя чужим… Приложу все усилия для успешного решения вопроса.

Все. Убедительно просим!

Входит служанка, отвешивает низкий поклон.

Служанка. Можно ли нести угощение?

Первый гость. Да, подавай! (К Сайто.) Снимите сюртук, ваше превосходительство, устраивайтесь поудобнее!

Сайто. Спасибо, спасибо!

С подносами в руках входят несколько гейш. В тот же миг снизу доносится какой-то шум, слышны возбужденные голоса.

Второй гость. Что там такое? В чем дело?

Первая гейша. Наверно, опять О-Киттцан…

Первый гость. О-Кичи?… Никакого сладу нет с этой женщиной!

Сайто. Как вы сказали – О-Кичи?…

Первый гость. Да.

Сайто. Кто такая эта О-Кичи?

Первый гость. Не хочется осквернять ваш слух рассказом о такой женщине. Люди прозвали ее «О-Кичи – Чужеземка»… Ничтожная пьянчужка.

Сайто. Значит, эта О-Кичи до сих пор здесь?

Первый гость. Вы ее знаете?

Сайто. Да, очень хорошо. Я слыхал, будто она уехала в Америку. Выходит, это неправда?

Первый гость. Ничего похожего… Она где-то отсутствовала лет шесть или семь, потом вернулась вместе с мужем, неким Цурумацу… Его вы тоже, может быть, знали.

Сайто. Да, знал. Чем он теперь занимается?

Первый гость. Он умер несколько лет назад. Развелся с О-Кичи, женился на другой женщине… Скончался скоропостижно, как раз в тот самый вечер, когда О-Кичи стала опять выступать как гейша в заведении Мисима…

Сайто. А-а, бедняга.

Первый гость. Если вы хотите узнать подробности об О-Кичи, то Такаги-сан приходится ей дальней родней и знает о ней лучше нас…

Камэкичи. Зачем говорить лишнее?!.. Я прекратил всякое общение с этой женщиной.

Сайто. Почему?

Камэкичи. Сколько у меня было с ней неприятностей! Она так пьет, что всякому терпению придет конец!

Первый гость. Такаги-сан много для нее сделал. Купил ей на свои деньги дом свиданий, но стоило ей утром открыть глаза, как она, даже не умывшись, присаживалась к бочонку сакэ. Ничего нельзя было с ней поделать!

Камэкичи. Если бы только это – еще полбеды! Стоило ей завидеть посетителя, как она начинала орать: «Эй, нечего жадничать! Пригласи гейшу и развлекайся как порядочный человек!» Очень скоро она вылетела в трубу!..

Сайто. Да, это на нее похоже!

Камэкичи. Потом она была парикмахершей, потом обучала танцам и пению, но когда напивалась, то болтала невесть что всем и каждому. Вскоре никто не захотел иметь с ней никаких дел. Теперь она скандалит на улице, пристает, чтобы купили ей сакэ, и утихомирить ее нет никакой возможности.

Сайто. Хм… Неужели она так опустилась? Очень прискорбно! Позовите-ка ее сюда, хорошо?

Первый гость. Сюда?!

Сайто. Хотелось бы взглянуть на нее… Ведь прошло столько лет!

Камэкичи. Нет, это невозможно. Вы поставите меня в неловкое положение. Такой женщине здесь не место!

Сайто. Я не стал бы ею интересоваться, если бы она жила на покое, но раз О-Кичи так обнищала, хочется ее немножко утешить.

Камэкичи. Вы, ваше превосходительство, наверное, представляете себе прежнюю О-Кичи… Впрочем, с ней и тогда уже трудно было поладить. А теперь ее лучше вообще не трогать. Так что не настаивайте, прошу вас!

Сайто. Ничего, меня это не смущает. Позовите, сделайте одолжение!

Камэкичи. Вы меня удивляете, ваше превосходительство! (Служанке.) Что ж, позови ее!

Служанка выходит.

Сайто. Знаете, господа, в свое время на счету этой женщины были большие заслуги… Отталкивать ее теперь только потому, что она пьет, было бы, пожалуй, несправедливо.

Камэкичи. Вы так считаете?

Сайто. Несколько лет назад, когда один бывший самурай убил в Эдо Хьюскена – переводчика, служившего у американского посла, – послы всех иноземных держав в знак протеста покинули Эдо, и только Харрис остался, сказав, что преступники бывают не только в Японии. Он даже не потребовал компенсации за это убийство… Чтобы иностранец проявил такое понимание нашей страны – этим, если хотите, мы тоже обязаны О-Кичи.

Первый гость. В самом деле… Тут нечего возразить… Но Харрису тоже не повезло.

Сайто. Да, говорят, он умер вскоре после возвращения в Америку.

Входит О-Кичи, в лохмотьях, пьяная. Ее сопровождает служанка.

О-Кичи. Кто это? Кому я понадобилась?

Служанка. Осторожней, О-Киттцан!

О-Кичи. Не бойся, не упаду.

Камэкичи. Не ори так! Тебя хочет видеть один благородный господин из Токио. Веди себя прилично.

О-Кичи. А-а, и ты здесь?

Камэкичи. Поклонись его превосходительству, слышишь!

О-Кичи молча смотрит на Сайто.

Сайто. О-Кичи! Сильно як ты изменилась!.. Впрочем, я тоже уже не тот. Что скажешь? Узнаешь меня?

О-Кичи по-прежнему молча смотрит на Сайто.

Что, не узнала? Я – Сайто.

О-Кичи. Я вас не знаю.

Сайто. Не знаешь? Меня не знаешь? Не может быть! Ну, ясно, время сейчас другое, я тоже, конечно, выгляжу совсем иначе, чем раньше… Посмотри хорошенько…

О-Кичи (без всякого выражения). Я вас не знаю.

Сайто. Хм… Здорово же ты отупела…

О-Кичи молчит.

Ну а господина Иса ты помнишь?

О-Кичи. Да, пожалуй… Господина Иса я помню.

Сайто. Было время – еще до Реставрации,^[77] – он принимал в тебе большое участие!

О-Кичи. Где он сейчас?

Сайто. Точно не знаю. Говорят, живет где-то в добровольном изгнании в Энею, но это всего лишь слух… Человек он образованный и достойный, но уж больно несовременный! Все придерживается старых устоев – дескать, «верный вассал не служит новому господину»!.. А мог бы преуспеть в жизни… Жаль, очень жаль.

О-Кичи. Каме-сан, угости меня табачком, а?

Камэкичи. А твой кисет где?

О-Кичи. Обронила, наверное, когда ругалась там, на улице!

Камэкичи. Только трубки у меня нет.

О-Кичи. А я трубку и не прошу. Ты табаку дай!

Камэкичи (протягивает ей кисет). Вот надоела!

Сайто. На, О-Кичи, возьми! (Заворачивает банкноту в тонкую бумагу и бросает ей.)

О-Кичи. Что это?

Сайто. Знак признательности с моей стороны. Купи себе табаку.

О-Кичи. О-о! Премного обязана! (Набивает табаком трубку, поднимает брошенную Сайто бумагу, подносит, не развернув, к свече и спокойно прикуривает.)

Камэкичи. Что ты делаешь?! Ты что, спятила? (Поспешно гасит горящие деньги.) Ну можно ли вытворять такое!

О-Кичи (пуская кольца дыма). Блаженство!.. Ты, наверное, никогда в жизни так не курил! Хочешь, дам разок затянуться?

Камэкичи. О-Кичи, перестань дурить, слышишь! Разве можно жечь деньги?

Сайто. Да, похоже, она и впрямь далеко зашла… О-Кичи, неужели тебе не стыдно?

О-Кичи. А вам, господин?

Сайто. Что такое?!

О-Кичи. И ты еще говоришь о стыде!.. А помнишь, как вы всем скопом набросились на О-Кичи, чтобы бросить ее в огонь? «Деньги жечь стыдно…» А живого человека – не стыдно?

Первый гость. Не смей дерзить его превосходительству, не то…

Сайто (как будто не придавая значения словам О-Кичи). Ничего-ничего. Несчастная женщина!

О-Кичи. Смотри-ка, какую важность на себя напускает! Не очень-то задавайся! Сводник! Сделал карьеру на том, что поставлял содержанок!

Камэкичи. Замолчи, слышишь!

О-Кичи. Отстань! Сам заткнись!

Сайто (громко смеется). Ты все помнишь прежнего Сайто… Верно, верно, в свое время пришлось немало с тобой пререкаться. Но с тех пор я стал много старше. Да и времена изменились. Я уже не тот мелкий чиновник, каким был раньше.

О-Кичи (поет).

Понапрасну не болтай,

Рис грошовый покупаешь,

Так что много не болтай!

Сайто. Я вижу, ты обижена на весь мир. Что ж, тебя можно понять, можно понять… А я вот рассказывал этим господам о твоих заслугах. Не надо видеть во всем только дурное. Смотри на жизнь помягче, добрее… Я очень тебе сочувствую. И постараюсь помочь, чем смогу. Так что говори без стеснения, чего бы ты хотела!

О-Кичи (презрительно сплевывает). Ишь, как красиво рассуждает на людях, можно подумать, что и правда добряк!.. Брось эти речи! Сам столкнул меня в яму, а теперь, видите ли, жалеет: «несчастная», «бедная»… Не смей жалеть меня, понял?! Был зловредным, так зловредным и оставайся! (Со слезами в голосе.) Мне… мне это гораздо приятней!

Камэкичи. Ну-ну, что с тобой?

О-Кичи. Сволочь! По-твоему, женщина – это игрушка? Не на такую дуру напал!

Сайто. Хм, дело плохо. Когда человек теряет способность понимать доброту, это конец… Подумать только, чтобы такая женщина дошла до столь жалкого состояния… Право, я огорчен до слез… Что сказал бы господин Иса, если б узнал об этом?… Так вот что стало с О-Кичи – Голосистой пташкой!

О-Кичи. Не с «Голосистой пташкой», а с «госпожой Токивой»!.. Помнишь, как вы меня улещали, как называли госпожой Токивой и еще какой-то там китаянкой!.. Как уговаривали: «Только ты спасешь положение!» Знатная получилась Токива!..

Сайто. Безрассудная женщина! Тебе платили такое жалованье, что хватило бы безбедно прожить всю жизнь, а ты что сделала?

О-Кичи. Болван! Разве я могла беречь эти деньги?

Сайто. Отчего же ты не покончила с собой? Все лучше, чем пасть так низко! Ведь ты воспитывалась в семье, не чуждой самурайских традиций. Должна бы усвоить в какой-то мере самурайский дух, обычаи самураев… Если тебе было так мучительно прислуживать чужеземцам, почему ты не предпочла умереть благородной смертью? Тогда не пришлось бы покрыть себя таким позором при жизни!

О-Кичи. Нет, помирать я не собираюсь. Раньше я хотела, но теперь, когда так опустилась, стала дорожить жизнью. Пусть люди смотрят, пусть весь мир видит, кто столкнул меня в эту пропасть! Как со мной поступили… Да нет, не только со мной – со всеми женщинами вообще!

Сайто. Нет, я вижу, бесполезно с ней толковать!

Камэкичи. Я же с самого начала предупреждал вас – не надо ее звать! Только и остается, что завернуть в рогожу да выбросить подальше на свалку!

О-Кичи. Меня? В рогожу?… Вот и хорошо, и прекрасно! Для такой пропойцы, как я, помереть под рогожей – самое большое желание! (Валится на пол возле входа на лестницу.)

Первый гость. Ну, что ты будешь с ней делать!.. Эй, кто-нибудь! Выведите ее отсюда!

Служанка. Слу… слушаюсь! О-Киттцан, не надо лежать здесь, нехорошо! Пойдем вниз! (Старается поднять О-Кичи.)

О-Кичи. Отвяжись! Пусти, говорю!

Камэкичи. Ступай, слышишь! Уходи!

О-Кичи. Не пойду! Сами позвали, а теперь гнать?

Второй гость (приближается к О-Кичи). Ты мешаешь ходить. Сказано тебе, пошла вон!

О-Кичи. Хочешь, значит, пройти? Ну, так прямо по мне и шагай!

Второй гость. Что-о?…

О-Кичи. Для вас женщина все равно что грязь, прах… А раз грязь, отчего же не наступить? Сколько раз уже наступали, топтали… Ну, давай, давай!

Второй гость растерянно молчит.

О-Кичи. Ну, что же ты? Размазня! (Громко смеется.)

Сайто (встает и быстрым шагом подходит к О-Кичи). Ладно! Я пройду. Мерзавка! (Сильным ударом ноги отбрасывает О-Кичи в сторону.) Такую каргу, которая не хочет ничего понимать!.. (Ударяет ее еще раз.)

Картина вторая

Жилище О-Качи.

Жалкая хижина, состоящая из комнаты, прихожей с земляным полом и кухни. О-Кичи лежит на постели.

На дворе день. Идет снег.

Под карнизом, у кухни, тихо разговаривают О-Сэн и ее возлюбленный Дэндзабуро.

Дэндзабуро. Так не пойдешь?

О-Сэн. Да ведь… Послушай, ведь это же невозможно!

Дэндзабуро. Ах так?… Ну что ж, как знаешь!

О-Сэн. Ой, Дэн-сан! Ты рассердился?

Дэндзабуро. Прощай! (Хочет уйти.)

О-Сэн. Какой ты нехороший! Уходишь…

Дэндзабуро. Потому что ты слишком нерешительная!

О-Сэн. Но я же не могу бросить матушку!..

Дэндзабуро. Так ведь я же звал тебя на минутку… Она же спит. Не бойся!

О-Кичи. О-Сэн!.. О-Сэн, ты здесь?…

О-Сэн. Ой, зовет меня!.. Все пропало!

Дэндзабуро. Возилась долго, вот и пропустила момент!

О-Кичи. О-Сэн, где ты там?… О-Сэн!

О-Сэн. Прости, я потом к тебе выйду… ну, ну, не сердись!

О-Сэн уходит в дом.

Вы меня звали, матушка?

О-Кичи. Звала, конечно… Где ты пропадаешь? (Садится в постели.)

О-Сэн. Я… я… на минутку вышла к колодцу.

О-Кичи. С кем это ты сейчас разговаривала?

О-Сэн. Ни с кем…

О-Кичи. Неправда, я слышала… Это Дэн-сан из соседнего переулка?

Дэндзабуро, услышав слова О-Кичи, поспешно убегает.

О-Сэн. Нет.

О-Кичи. Вот как? Ну ладно… нет так нет. У нас есть еще сакэ?

О-Сэн. Да.

О-Кичи. Принеси. И подогрей, слышишь…

О-Сэн. Сейчас. А лекарство?

О-Кичи. Не нужны мне лекарства. Ты вот что… Подай-ка мне лучше курительную палочку.^[78] (Смотрит на улицу.) Снега-то сколько! В Симоде такой снегопад – большая редкость.

О-Сэн подогревает сакэ и подает О-Кичи.

А-а, вот спасибо… Нет, не надо, не наливай. Я сама… (Берет курительную палочку, грызет ее и запивает сакэ.)

О-Сэн с беспокойством поглядывает на улицу.

О-Сэн!

О-Сэн, вздрогнув, поворачивается к О-Кичи.

По-моему, у тебя с недавних пор появился дружок…

О-Сэн. Ах нет…

О-Кичи. Не надо ничего от меня скрывать. Раз появился, так и скажи! Если ты кого полюбила, я не стану мешать, лишь бы человек был надежный. На мужчин чаще всего нельзя полагаться…

О-Сэн молчит.

Не доверяй им, вот что я тебе скажу! Женщина для них все равно что бумажная салфетка, которую носят за пазухой. Порвется шнур у гэта – совьют из этой бумаги новый. Понадобится ли нос вытереть – используют вместо носового платка и бросят куда придется… Большая ошибка думать, что будут вечно бережно хранить на груди эту салфетку…

О-Сэн молчит.

Конечно, случается иной раз, что и женщина обманывает… Ну, захочется иногда иметь новый черепаховый гребень… Но когда речь идет о мужчине, дело не сводится к таким пустякам. Все гораздо серьезней, гораздо хуже… Тут вся жизнь сломана! Вот и с тобой такое может случиться… Только вообразишь себя любимой, незаменимой – раз! – и скомкают тебя как бумагу и выбросят на дорогу!..

О-Сэн молчит.

Не хотела бы я снова родиться женщиной в новой жизни! Когда я появилась на свет, мой отец очень разгневался только за то, что я оказалась девочкой. «Еще одна девчонка!» – вот его первые слова. Покойная мать не раз со слезами рассказывала об этом… (Грустно смеется.) Ну да хватит! А то сакэ начнет горчить…

О-Сэн молчит.

И вот что я тебе еще сказку – ты с меня пример не бери! А то пропадешь! Я уже не раз тебе говорила – мою мать звали так же, как тебя. Оттого и взяла тебя в дочки… Сама видишь, какой Я стала, но ты… Ты не должна оступиться, должна с честью носить имя бабки. Это была замечательная, прекрасная женщина! Ах, если бы она видела меня теперь… И не только это… Вообще все… Вот что, принеси-ка мне еще сакэ!

О-Сэн. Но… больше нет.

О-Кичи. Нет?… Вот как… Ничего не поделаешь… Тогда подай-ка мне сямисэн!

О-Сэн. Сейчас! (Подает сямисэн.)

О-Кичи. В такой снегопад надо спеть «Голосистую пташку»… Давно не пела… (Настраивает сямисэн и медленно запевает.)

А ему и невдомек…

От любви кончину злую,

Видно, мне готовит рок…

Дэндзабуро снова прокрался к дому и делает знак О-Сэн. Она тихонько выскальзывает из комнаты.

Точно первый легкий снег,

Мне бы хоть одно свиданье,

Прежде чем уйду навек…

Отбрасывает сямисэн, падает на постель и мучительно стонет. Спустя некоторое время входит О-Фуку.

О-Фуку. О-Киттцан, что с тобой?

О-Кичи стонет.

О-Киттцан, слышишь, О-Киттцан!..

О-Кичи. Ох… ох… О-Фуку-сан… ты…

О-Фуку. Ну да, я, конечно! Приди в себя…

О-Кичи. Ча… Чарка… разбилась…

О-Фуку. Что такое?…

О-Кичи. Да… разбилась… И вот – конец… Удар…

О-Фуку. Ах, все виноват этот ужасный холод и снег! Куда же подевалась О-Сэн?! Тебе так плохо, а ее нет! Где же она?

О-Кичи. Свои ру… руки-ноги не слушаются… а уж такая молодая де… девушка…

О-Фуку. Дрянь девчонка!.. О-Киттцан, ложись в постель…

Ладно? Сейчас я помогу тебе… (Укладывает О-Кичи.) Я тебе кимоно принесла… Твое слишком легкое… Тебе нельзя простужаться… Вот, надевай, сейчас же надень! (Одевает О-Кичи в новое кимоно.)

О-Кичи. О-Фуку-сан, ты всегда…

О-Фуку. Брось, к чему эти церемонии… Поправляйся скорее, так оно будет лучше! Сейчас я приготовлю тебе что-нибудь горяченькое…

Пауза.

О-Кичи. О-Фуку-сан!..

О-Фуку. Что?

О-Кичи. Достань… дай мне…

О-Фуку. Что это? Какая-то рукопись?

О-Кичи. И еще… вот это… и это…

О-Фуку. Эту бутылочку с алтаря?… И стакан? Зачем они тебе? Подать?

О-Кичи утвердительно кивает.

Что ты собираешься делать?

О-Кичи. Вы все были всегда добры ко мне… Мне хочется… оставить вам что-нибудь на память… Но я все продала… пропила…

О-Фуку. Ах, что ты говоришь, О-Киттцан!

О-Кичи. Это сборник песен, я их записала… Будь добра, отдай его и этот стакан в заведение Нисиноя… А бутылочку – Ясукичи… А тебе… тебе я дарю эту фотографию… Я снималась как раз перед тем, как пошла в услужение к Консиро-сану… Это последняя, что у меня осталась…

О-Фуку. О-Киттцан, ну зачем ты сейчас говоришь об этом?

О-Кичи. Не бойся, я еще не собираюсь умирать… Но лучше пораньше распорядиться…

О-Фуку (утирая слезы). Не думай об этом…

О-Кичи (машет рукой). Ладно, ладно, все ясно…

О-Фуку. Не падай духом, О-Киттцан!..

О-Кичи. Не бойся… Не умру…

Входит Камэкичи, за ним – матрос с мешком риса.

Камэкичи. Здравствуйте!

О-Фуку. Ах, хозяин, вот хорошо, что вы пришли! О-Киттцан что-то неможется… Удар…

Камэкичи. Та-ак… Слишком много она пила!.. Я ничего об этом не знал… Слыхал только, что вот уже несколько дней, как она слегла. Ну, я хоть и говорил, что больше не стану о ней заботиться, а все же нельзя ее так бросить… (Садится у изголовья О-Кичи.) Эй, что с тобой?

Матрос. Куда положить?

Камэкичи. Ну, хоть в прихожую. Можешь идти…

Матрос кладет мешок риса и уходит.

Камэкичи. Слышь, О-Кичи, тебе не о чем беспокоиться. С голоду умереть не дам. Лежи и ни о чем не тревожься!

О-Кичи. Что?…

Камэкичи. Я принес полный мешок риса – на ближайшее время ты обеспечена. А кончится, принесу еще. Ни о чем не тревожься!

О-Кичи (через силу приподнимается и садится). Что… что такое?

О-Фуку. О-Киттцан, нельзя вставать! Тебе надо лежать!..

О-Кичи. За дуру меня считаешь?!.. С голоду не даст помереть… Я тебе не кошка и не собака!.. Убирайся вместе со своим рисом!

Камэкичи. Ну-ну, не болтай глупости! Разве на подарки можно сердиться? Я до конца твоих дней тебя не оставлю. Лежи спокойно и не шуми!

О-Кичи. Что ты болтаешь? (Спотыкаясь, идет в кухню, берет нож и подходит к мешку с рисом.)

О-Фуку. О-Киттцан, нельзя, нельзя! Тебе станет худее!..

О-Кичи. Чтобы О-Кичи… чтобы О-Кичи – пусть она нищенка – принимала ваши подачки, от тебя и твоих дружков? (Полосует ножом мешок с рисом.) Не позволю над собой издеваться! Что бы со мной ни случилось! (Обеими руками хватает пригоршни риса и бросает на улицу.) Чтобы я стала это есть!.. Воробьям на прокорм – вот кому надо это отдать!

Камэкичи. За такие поступки небо тебя накажет!

О-Кичи. Давно уже наказало! (Разбрасывает рис.) Эй, вы, воробушки на карнизе! Лесные вороны! Слетайтесь, кушайте вволю! Досыта наедайтесь! Сегодня О-Киттцан устраивает вам угощенье! И вы, соседские курочки, – тоже сюда! Пусть не будет у меня ни зернышка, пусть я подохну с голоду, а у вашего брата одолжаться не стану! Ну же! Клюйте, ешьте! (Пригоршнями бросает рис на дорогу.)

Снег падает все гуще и гуще.

Занавес

1928

Примечания

¹ Ложь! Ложь! Сплошная ложь, от начала и до конца! Разве можно продолжать переговоры с компанией таких негодяев? Хватит, больше я с вами дел не имею! Остается одно лишь средство! (англ.)

² Подождите, подождите. Ваше превосходительство Генеральный консул! (голл.)

³ А, так вы хотите меня убить? Очень хорошо, убивайте! Вы, конечно, понимаете все последствия? (англ.)

⁴ Ваше превосходительство, вернитесь, продолжим переговоры! (голл.)

⁵ Переводчик говорит: «Ваша милость, будьте так добры вернуться и продолжить переговоры». (Здесь и далее пер. с англ.)

⁶ Нет, зачем же? Разве можно разговаривать с этими прирожденными лжецами, с этими людьми, лгущими автоматически, по привычке? Безнадежно!.. Нет, пусть говорят пушки, может быть, тогда мы добьемся какого-нибудь ответа. Идемте, мистер Хьюскен, мы возвращаемся в консульство!

⁷ Рё – старинная японская монета, золотая или серебряная.

⁸ На протяжении более двух веков японское правительство строго придерживалось политики полной изоляции Японии от внешнего мира, однако примерно с середины XIX в. под нажимом иностранных держав – США, Англии, Франции, России – вынуждено было пойти на некоторые уступки: кое-где учредить консульства и согласиться на торговый обмен. Сделано это было крайне неохотно, в ограниченных размерах, и все контакты с представителями иностранных держав находились под неусыпным контролем властей. К числу ограничений относился и закон о праве иностранцев передвигаться по стране лишь в пределах определенного властями расстояния. Курс обмена доллара на японские деньги также старались по возможности занизить, что, разумеется, мешало расширению торговли, к чему стремились европейские державы.

⁹ Pu – старинная мера длины, соответствует 3,927 км.

¹⁰ Японские города управлялись магистратом, назначаемым центральным правительством исключительно из числа представителей правящего класса – военного дворянства.

¹¹ Фамилию имели только самураи, так же как и право ношения меча – признака принадлежности к привилегированному классу.

¹² При появлении представителей власти на улицах «простой народ» обязан был становиться на колени и кланяться в землю.

¹³ В японском быту существует обычай сцеплять мизинцы в знак нерушимости какого-либо обещания, договоренности. В настоящее время этот обычай приобрел полушутливый характер.

¹⁴ Усивака и Имавака – «детские» имена мальчиков (после обряда совершеннолетия в феодальной Японии принято было давать детям другие, «взрослые» имена), сыновей Токивы, вдовы главы феодального дома Минамото, погибшего в феодальной распре (ХП в.). Токиве удалось скрыться вместе с детьми, которые по законам тех времен обязательно должны были быть убиты как отпрыски вражеского рода. Когда победивший в этой войне Киёмори, плененный красотой Токивы, пожелал сделать ее своей наложницей, она согласилась, купив такой ценой жизнь своим сыновьям и старой матери. Этот популярный эпизод японского средневекового эпоса не раз служил темой для театральных пьес и баллад.

¹⁵ Бесполезно! Я не могу спать ни на левом, ни на правом боку!

¹⁶ Ты еще здесь? Еще не ложилась? Ступай, усни! Ты заболеешь, если будешь бодрствовать каждую ночь!

¹⁷ Я совсем не могу спать! Господи, что мне делать?!

¹⁸ Нет, нет! Не хочу воды! Слава богу, кажется, лихорадка пошла на убыль! Чего я хочу, так это уснуть… Уснуть! Господи, почему ты отнял у меня сон?

¹⁹ Я не могу спать, нервничаю по пустякам. Господи, смилуйся надо мной! – из-за того, что я нервничаю, я тем более не могу уснуть!.. Что случилось с коммодором Армстронгом? Когда он уезжал из Симоды, он обещал вернуться сюда самое позднее этой весной… Ни словечка! Неужели он совсем забыл обо мне?

²⁰ Правительство тоже поступает не лучше. Последние инструкции я получил в позапрошлом году, в октябре 1856 года, и с тех пор ни словечка… Полтора года! Их собственный полномочный посол покинут здесь, на этих диких островах! Есть ли где-нибудь еще такое правительство? Покинут! Покинут родной страной!

²¹ Только ты одна меня не оставила. Ты всегда жалела и утешала меня. Замечательная женщина! Что бы я делал без тебя? Не покидай меня! Не покидай несчастного, одинокого старика!

²² Хьюскен?! Что с ним случилось?

²³ А-а! Он молод. Молодые люди спят крепко!

²⁴ Воды, воды!

²⁵ Да, да.

²⁶ Ах, если бы это было молоко!

²⁷ О, молоко! Молоко!

²⁸ Молоко! Уже целый год я не пробовал молока!

²⁹ Что, что?…

³⁰ Буддийская религия категорически запрещала пить молоко «четвероногого скота».

³¹ Но не опасно ли это для тебя? Я боюсь за тебя… «Закон».

³² О, молоко! Ты одна можешь меня спасти!

³³ Звонили, сэр?

³⁴ Открой ставни!

³⁵ Слушаюсь, сэр!

³⁶ О, молоко! Молоко!

³⁷ А-а! Какое наслаждение снова пить молоко!

³⁸ Моя дорогая! Моя голубка! Звездочка моя! Милая!

³⁹ Счастье мое! Суженая моя! Солнышко мое! Душенька!

⁴⁰ Ангел мой! Моя спасительница! Ключ моей жизни!

⁴¹ У меня нет слов, чтобы выразить тебе свою благодарность! Капля молока, которую ты принесла мне, вернула меня к жизни! Ужасно болеть в чужой стране, без доктора, без лекарств! Но ты, моя дорогая, твоя доброта, твоя преданность снова вернули меня к жизни!

⁴² Молоко! А-а! Этот драгоценный напиток, в котором мне отказывали с тех самых пор, как я сюда приехал… Я так скучал по этой дивной жидкости, так жаждал ее весь год – ты принесла мне молоко… Для тебя это оказалось так просто и легко…

⁴³ Почему ты убегаешь? Ты не хочешь моей благодарности? Позволь мне поцеловать тебя, поцеловать от всей души!

⁴⁴ Это вы, Хьюскен? Вы как раз кстати… Я пытаюсь поблагодарить О-Кичи-сан за то, что она сделала для меня. Прошу вас, передайте ей мою сердечную благодарность!

⁴⁵ Да, сэр?

⁴⁶ Я пригласил этих дам к завтраку. Приготовь все, что надо!

⁴⁷ Слушаюсь, сэр!

⁴⁸ Хьюскен! Кажется, в порт вошел корабль. Возьмите вашу подзорную трубу и выясните, какой стране он принадлежит

⁴⁹ Сию минуту, ваше превосходительство!

⁵⁰ «Черный корабль». – Европейские военные суда, появившиеся у берегов Японии примерно в середине XIX в. с требованием «открытия страны», наводили панику на население и были прозваны «черными кораблями».

⁵¹ Еще не вижу, ваше превосходительство. Он поднял флаг, но не могу разобрать…

⁵² Военный или торговый?

⁵³ Похоже на торговый. Трехмачтовый барк.

⁵⁴ Барк? Ну а флаг, флаг?…

⁵⁵ Все в порядке, ваше превосходительство! Теперь вижу ясно – на корме развевается наш трижды благословенный звездно-полосатый флаг!

⁵⁶ Ура! Вот они прибыли наконец, Звезды и Полосы! Америка! Америка! Ура!

⁵⁷ Поздравляю! (японск.)

⁵⁸ Ура! Ура! Америка меня не забыла!

⁵⁹ О, господи!

⁶⁰ Они бросили якорь, ваше превосходительство! Спустили шлюпку и через несколько минут будут здесь!

⁶¹ Мне очень жаль, получилось так неудачно, но я не могу позвать девушек к завтраку… Пожалуйста, сообщите им об этом как можно вежливей, хорошо?

⁶² Слушаюсь, сэр!

⁶³ Завтрак готов, сэр!

⁶⁴ Мы не сможем сегодня завтракать с дамами, я жду моих соотечественников. Приготовь для них все, что нужно!

⁶⁵ Слушаюсь, сэр!

⁶⁶ Классическая повесть Х века, представляющая собой собрание кратких новелл, в которых поэзия и проза слиты в неразрывном единстве; ее авторство приписывают поэту Аривара-но Нарихире.

⁶⁷ В феодальной Японии мужчины выбривали часть головы надо лбом, оставляя волосы только по бокам и сзади. После 1868 г. специальным правительственным указом такие прически были отменены и введена обычная европейская стрижка по моде тех лет.

⁶⁸ Будучи гейшей, О-Кичи носила специальную, весьма сложную прическу. Оставив профессию гейши, она стала причесываться как обычная женщина.

⁶⁹ Имеется в виду буржуазная революция 1867–1868 гг.

⁷⁰ Нижняя женская одежда, соответствующая нашему понятию белья, шилась обычно из ткани красного цвета.

⁷¹ Сё – старинная мера емкости – около 0,02 л.

⁷² Праздник кукол. – народный праздник, отмечающийся ежегодно 3 марта. В этот день на специальной подставке выставляют различных кукол (только японских), девочки ходят друг к другу в гости, получают подарки и т. п.

⁷³ В старину многие женщины – в особенности пожилые, а также обитательницы «веселых кварталов», чайных домов, гейши – курили трубку, представляющую собой тонкий и довольно длинный чубук с насаженной на него под прямым углом миниатюрной трубкой. Нередко, сделав одну-две затяжки, передавали трубку товарке. Однако для молодых женщин из «благородного сословия» это не считалось хорошим тоном.

⁷⁴ Сасими – деликатесные части рыбы, нарезанные небольшими ломтиками. Едят в сыром виде, обмакивая в специальный соус. Считается дорогим и лакомым блюдом.

⁷⁵ Специальные шнурки, а точнее, довольно широкие ленты, которыми подвязывали рукава кимоно, чтобы они не мешали во время работы.

⁷⁶ Имеется в виду полая часть сямисэна, на которую через деку натянуты струны.

⁷⁷ Поскольку буржуазная революция 1868 г. лишила власти феодалов, «узурпировавших» ее еще в XIII веке, и юридически вновь передала верховную власть императорскому дому, в официальной японской историографии эти события именуются Реставрацией. Такое наименование вошло и в бытовой, повседневный язык.

⁷⁸ Ароматические курительные палочки зажигают в храмах перед изображениями будд, на домашнем алтаре в день поминовения родных или когда в доме покойник. О-Кичи грызет курительную палочку, как бы показывая этим, что уже не причисляет себя к миру живых.