Николай Гумилёв: эволюция личности и мифологема героя

Т.В. Тадевосян

Мифологема героя играет важную роль в поэтическом творчестве вообще и в поэзии Н.С. Гумилёва в особенности. Ее изучение очень важно для понимания сути поэзии Гумилёва, обоснования периодизации его твор­чества, уточнения специфики взаимо­действия автора и лирического героя, направления эволюции поэта.

К.Кереньи и К.Г.Юнг, которые вве­ли в научный оборот термины «архе­тип» и «мифологема», с самого начала указали на амбивалентную природу данных понятий. «Основная масса» ми­фологического материала, сохраняв­шаяся традицией с незапамятной древ­ности, содержалась в повествованиях о богах и богоподобных существах, ге­роических битвах и путешествиях в подземный мир — повествованиях, которые всем известны, но которые дале­ки от окончательного оформления и продолжают служить материалом для нового творчества. Мифология есть движение этого материала» [1]. Исхо­дя из этого, мифологему в художест­венном тексте можно понимать амби­валентно: как знак, насыщенный определенным мифологическим смыс­лом, и как индивидуальный авторский образ, по структуре схожий с архаичес­кими мифологическими моделями.

Стихотворения, вошедшие в поэ­тические сборники Гумилёва: «Путь конквистадоров» (1905), «Романтические цветы», «Жемчуга» в редакциях, «Чужое небо» (1912), «Колчан» (1916), «Костер» (1918), «Фарфоровый па­вильон» (1918), «Шатер» (1921), «Ог­ненный столп» (1921), полно предс­тавляют корпус мифологем, характер­ных для Гумилёва на различных этапах творчества. Их изучение позволяет раскрыть особенности динамизма и эволюции героев и автора в художест­венном пространстве поэзии Гумилё­ва. Поэт опирался в своих стихотворе­ниях и драмах на определенные универсальные схемы, порожденные человеческим мышлением и выкрис­таллизованные в «коллективном бес­сознательном», используя в качестве ключевых фигур ряд мифологем геро­ев. Широкое включение в текст разно­образных персонажей и авторская мо­дификация героических образов придает многим произведениям Нико­лая Гумилёва характер мифов, а его по­эзия включается в общий процесс ми­фотворчества. Достаточно сложным представляется построение типоло­гии героев в поэзии Гумилёва, тем не менее можно наметить шесть преобла­дающих типов: герой-воин, герой-пу­тешественник, герой-поэт, герой- жрец, герой-повелитель и герой-эстет. Конечно, в реальной художественной практике эти мифологемы героев сложно переплетаются и взаимодей­ствуют между собой. Их выделение как автономно рассматриваемых катего­рий имеет условный характер. И все-таки такой путь, на наш взгляд, продук­тивен для дальнейшего изучения.

Особенно показательным для об­щего направления восприятия Гумилё­ва, а вместе с тем и его героев является стереотип «воина» («конквистадора»). С образом поэта-воина не раз сочетал­ся и образ поэта-путешественника. В сборнике «Путь конквистадоров» представлены различные формы воп­лощения мифологемы героя. В ряде стихотворений («Я конквистадор в панцире железном...», «С тобой я буду до зари...», «Credo», «Песня о певце и короле», «Иногда я бываю печален...») ощутима персоналистичная форма воплощения героя, что проявляется в том, что повествование ведется от первого лица, причем для лирическо­го субъекта важна автоидентифика­ция: «конквистадор», «сын голубой вы­соты», «король», «забытый покинутый Бог». В мифологическом бытии герой-поэт обладает даром пророка, жреца и приближается к функции демиурга.

В сборнике «Романтические цве­ты» авторский взгляд несколько изме­няется. Хотя и этот сборник остается по-прежнему персоналистичным, од­нако самоидентификация героя встре­чается реже. Здесь Гумилёв обогащает свою художественную палитру. В част­ности, более активно, чем раньше, для создания мифологем героев, при­дания им необходимых автору черт используются образы животных, пи­сатель наделяет их антропоморфны­ми чертами, связывает с мифо-поэти­ческими ассоциациями.

Как замечает Е.Раскина, «В ''Ужа­се'' и ''Гиене'' Гумилева /.../ речь идет об инфернальной героине. Соз­дать такой образ можно было лишь с привлечением символики гиены, а не львицы. Ведь, как известно, именно гиена символизирует непостоянство, нестабильность, порочность и двулич­ность» [2]. Мифологема героя-прави­теля отчетливо проявляется в образе императора Каракаллы. С одной сто­роны, это жестокий, развратный и расточительный тиран, обладающий сверхъестественными способностями («Императору», «Мореплаватель Павзаний»), с другой — сновидец, маг и поэт, каким он предстает в стихотво­рении «Каракалла». Таким образом, мифологема герой-правитель вбирает в себя черты героев-магов и жрецов.

Ключевой в поэтическом сборнике «Романтические цветы» является мифологема героя-дьявола. («Пять коней подарил мне мой друг Люцифер // И одно золотое с рубином кольцо» (1, 51); «Мой старый друг, мой верный Дьявол, // Пропел мне песенку одну» (1, 58)). Можно отметить, что ранний Гумилёв осуществляет свои философско-культу­рологические поиски, выходя далеко за пределы православно-христианских канонов. В дальнейшем этот опыт поис­ков для него окажется важным, но все-таки фундаментальной основой его творчества станет традиционная биб­лейско-христианская образность.

«Романтические цветы» настолько насыщены реминисценциями из поэ­тов-предшественников и поэтов-совре­менников, что подобная цитатность может рассматриваться как стилевое явление, отражающее не только ученичество молодого поэта, но и «угол зрения» [3] на мир, восходящий к романтическому мироощущению. В путешествии по духовной истории человечества для раннего Гумилёва важны африканские впечатления, обусловившие активное использование анималистических образов для создания мифологемы героя-мага/жреца. Этот тип как раз на­иболее активен в области языческого, оккультного, эзотерического поиска.

Гумилёв уже в первых сборниках чувствует и умеет передать всю смысло­вую и эмоциональную глубину слова, пытается для их раскрытия задейство­вать различные структуры, лежащие в основании, обнажает то, что можно наз­вать «культурной памятью» [4] слова.

В сборнике «Жемчуга» постепен­но начинает исчезать «масочность» персонажей и формируются цельные нераздробленные образы. При созда­нии мифологемы героя-путешествен­ника в сборнике «Жемчуга» поэт в ос­новном опирается на способы и ассоциации, описанные нами выше, но можно говорить о появлении бо­лее универсального образно-ассоциа­тивного пласта взамен прежней дроб­ности ассоциаций. Цикл на основе гомеровских сюжетов, образ Одиссея отчетливо проявляют эту тенденцию.

Интересные трансформации про­исходят также в области поэтических поисков Гумилёва, которую мы связы­ваем с мифологемой героя-мага/жреца. Герой эволюционирует от демони­ческого типа в цикле «Жемчуг черный», через пограничное состоя­ние между жизнью и смертью в «Жем­чуге сером» к духовному возрождению, смирению, жертвенной покорности, принимая мир таким, какой он есть, любуясь даже самыми незначительны­ми мелочами: «Вот парк с пустынными опушками,//Где сонных трав печаль­на зыбь,//Где поздно вечером с лягушками//Перекликаться любит выпь» (1, 103). Эволюция героя «Жемчугов», пронизанная идеей обновления, позво­ляет говорить о неоромантическом ха­рактере этого поэтического сборника.

По сравнению с «Романтическими цветами» основные темы «Жемчугов» почти не изменяются. Меняется авто­рское отношение к ним — поэт переста­ет быть бесстрастным и подчеркнуто серьезным. Эта тенденция воплощает­ся в структуре соответствующей мифо­логемы героя-поэта. Ирония, направ­ленная прежде всего на самого себя, пройдет через все творчество Гумилё­ва — « /.../ я не герой трагический, // Я ироничнее и суше» (1, 194).

Герой-поэт «Жемчугов» обретает существенные отличия от более ранне­го содержания этой мифологемы. В ду­хе пушкинской традиции («Пророк»), поэт акцентирует связь поэта с высши­ми сущностями. Благодаря этому обес­печивается бессмертие подлинно поэ­тического труда. Акт творчества у Гумилёва уподобляется героическому мифологическому поединку героя с хтоническим существом, поэтому путь поэта — один из самых опасных, предс­тавляющих собою балансирование на грани славы и гибели (ср. со стихотво­рением «Волшебная скрипка»: «Духи ада любят слушать эти царственные звуки, // Бродят бешеные волки по дороге скрипачей. /.../ // Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье, // И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, — // Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи // В горло вцепятся зуба­ми, встанут лапами на грудь» (1, 82).

В сборнике стихотворений «Чужое небо» важные изменения связаны с разработкой и применением акмеисти­ческих творческих принципов. Одна из внутренних противоположностей лирического «я» автора выносится вовне и становится частью внешнего мира, а так как мир во всех его прояв­лениях однозначно принимается акме­истической эстетикой, то происходит и приятие «другого я» как части этого мира. Теория Гумилева-акмеиста нахо­дит воплощение в творчестве. Филосо­фские, теоретические, мифо-поэтичес­кие размышления и образы обретают более тесную связь с землей: «Я печа­лен от книги, томлюсь от луны,//Может быть, мне совсем и не надо героя,//Вот идут по аллее, так странно нежны,//Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя» (1, 129).

В следующих сборниках «Колчан» и «Костер» лирическое «я» автора име­ет явные биографические корни — ориентируется на опыт Гумилёва-вои­на, поэта, путешественника; это герой, прошедший акт самопреображения. События Первой мировой войны, по крайней мере на первом их этапе, Гу­милёв воспринимает как борьбу за сох­ранение лучших достижений мировой культуры, в ряду которых он все актив­нее рассматривает русскую тему и рос­сийские реалии. Участие в борьбе поэт стремится представить как освящен­ное божественным благословением. В соответствии с этим, сквозной темати­кой сборников «Колчан» и «Костер» становится религиозно-христианская, причем приоритет постепенно отдает­ся православно-христианскому началу. Вошедшая в творчество Гумилёва бла­годаря военным событиям русская те­ма остается для него важнейшей на всем оставшемся этапе жизненного и творческого пути.

В основе лирического сюжета сбор­ника «Огненный столп» лежат история жизненного пути и развитие самосоз­нания лирического героя. Открывает­ся «Огненный столп» стихотворением «Память», что вполне сочетается с заг­лавием и общей концепцией сборника. В стихотворении даны пять этюдов ду­ховных метаморфоз героя. Их венчает строфа медитативного склада, содер­жащая множество ассоциаций: «Я — уг­рюмый и упрямый зодчий // Храма, восстающего во мгле, //Я возревновал о славе Отчей, // Как на небесах, и на земле». Поэтическая форма порождена ретроспективным самоанализом прой­денного пути, где выявляются различ­ные образы, воплощенные в лиричес­кое «я».

Если на более ранних этапах мифо­логемы героев можно было с некото­рой долей условности автономизировать друг от друга, рассматривать отдельно, то в книге «Огненный столп» отдельные содержательные разновид­ности мифологемы героев практичес­ки невозможно вычленить. Герой-поэт идет сложным путем эстетического по­иска, в то же время он обретает черты воина, зодчего. В этом духовном путе­шествии важнейшим стремлением ге­роя становится обретение власти над собственным духовным миром и это же, как он понимает, может быть целью и оправданием происходящего в Рос­сии и в мире. «Огненный столп», таким образом, становится и символом «ми­рового пожара», и свидетельством о свете, который, может быть, пробьется сквозь разрушительную стихию. Син­тез временного, современного и вечно­го, индивидуального и общего, связан­ного с проблемами «моей родной страны» и общемировыми — главная со­держательная примета мифологемы ге­роя последней книги Гумилёва.

Анализ сборников и произведений, относящихся к различным этапам твор­ческого пути поэта, убеждает в наличии у него шести преобладающих типов ми­фологем. Возникнув в самом начале творческого пути Гумилёва, они предс­тавлены в его поэзии до самого конца. Однако они постоянно подвергаются трансформации, эволюционируют, 79 приобретают новое смысловое напол­нение и пересекаются между собой.

Литература

1. Кереньи К., Юнг К.Г. Введение в сущ­ность мифологии // Юнг К.Г. Душа и миф: шесть архетипов. — М.—Киев, 1997 — С. 13.
2. Раскина Е.Ю. Поэтическая география Н.С. Гумилёва. —М., 2006. —С. 56.
3. Тименчик Р.Д. Иннокентий Анненский и Николай Гумилёв // Вопросы лите­ратуры. — 1987. —№2. —С. 276.
4. См.: Яковлев Е.С. О понятии «культур­ная память» в применении к семанти­ке слова // Вопросы языкознания. — 1998 — №3.