«Леопард» – роман мысли
К. Зелинский
Мне придется обратиться к словам известного итальянского критика Марио Аликаты, чтобы предварить несколькими сведениями свою характеристику романа «Леопард». Вот эти слова предисловия:
«Изданный в Италии два года тому назад роман «Леопард» принадлежит к числу тех книг, которые имели в последнее время наибольший успех у читателей и привлекли к себе самое пристальное внимание критики не только в Италии, но и во Франции, Англии и США — странах, где итальянский роман редко пользуется таким успехом.
Роман «Леопард» вышел в свет после смерти его автора, который не был профессиональным писателем. Роман написан старым аристократом, князем Джузеппе Томази ди Лампедуза, представителем одного из самых знатных и старинных родов Сицилии, теперь разорившегося, как, впрочем, разорились почти все семейства феодальной сицилийской аристократии после возникновения объединенного буржуазного государства и развития капитализма в итальянской экономике».
Князь не был профессиональным писателем. Лишь после его смерти родственники обнаружили в письменном столе этот роман и еще несколько новелл. Роман писался в 1955-1956 годах, незадолго до смерти. Его как бы «открыл» писатель Джорджо Бассани, передав его миланскому издателю Фельтринелли.
И римское и миланское издания газеты «Унита» посвятили роману большие статьи.
Этот редкий успех, разумеется, нельзя объяснить некоторым сенсационным ореолом, которым была окружена его публикация. По теме «Леопард» — это исторический роман, потому что в нём изображается тот период, когда в I860 году Гарибальди во главе своей знаменитой «тысячи» высадился в Сицилии и освободил ее от Бурбонов и затем привел к объединению Италии под властью «пьемонтца» — короля Виктора-Эммануила. И тогда на смену старой феодальной аристократии вышли на арену истории, засучив рукава, не брезгующие ничем дельцы молодой буржуазии, все это, несмотря на, казалось бы, отдаленность событий, дышит в романе духом современности. И по существу поставленных в нем вопросов, и в художественном отношении.
Ведь современно не только то, что описывает сегодняшний день. Сегодняшнее описание завтра становится вчерашним. Современно то, что насыщено мыслью о человеке, его развитии от старого к новому. На страницах романа мы даже найдем и прямые отзвуки сегодняшнего дня. Так, например, оценивая удачливый ход одной из героинь романа, красавицы Анжелики, автор пишет, что это был «удачнейший прием, который по силе режиссерского замысла можно, пожалуй, сравнить с появлением детской коляски у Эйзенштейна».
В центре романа Томази ди Лампедуза — образ сицилийского аристократа дона Фабрицио князя Салина. В этом образе, написанном с подкупающей глубиной и пластичностью, очевидно, есть что-то автобиографическое. В романе нет последовательно развивающегося сюжета. Восемь больших глав образуют как бы корону жизни героя и истории. Каждая выхватывает какую-нибудь сцену из разных периодов. Вот ужин на вилле Салина с его ущербной пышностью. Еще полный сил дон Фабрицио сидит во главе стола. Но фамильный герб князей Салиных «Леопард» уже крошится на тарелках сервизов, побитых судомойками, и потускнел на бокалах. Он величествен, дон Фабрицио, когда его грузная рука великана за обедом приподнимает серебряную суповую миску с таким жестом, что кажется, что он сейчас расщепит стол. Но за столом уже нет одного из его сыновей, который бежал из-под отцовской опеки. Притихли дети. Его, маленькая жена Стеллуча всякий раз осеняет себя крестным знамением, когда ее ночью навещает муж. А он, в сущности, очень добр, этот высокого роста, умный человек, который все видит, все понимает, наблюдая, как уходит эта жизнь, словно листья сицилийских платанов или закаты солнца, тонущего в море. Может быть, потому, что все понимает, и нечем уже ему занять себя, дон Фабрицио стал астрономом, которого выслушивали на конгрессах и даже назвали его именем какое-то явление на небе.
«Душа князя устремилась к звездам, неприкосновенным, недостижимым, к звездам, несущим радость, ничего не требуя взамен; сколько раз он воображал, что сможет скоро очутиться среди этих леденящих просторов, — чистый разум, вооруженный лишь блокнотом для расчетов, самых трудных и сложных, но в которых концы всегда сходились с концами. «Лишь они одни чисты, лишь они одни порядочны, — подумал он, применив к астрономии светские формулировки. — Кому придет в голову заботиться о приданом для Плеяд, о политической карьере Сириуса, об альковных похождениях Веги?» День был скверный, сейчас не только боль под ложечкой, но и сами звезды говорили ему об этом...»
Но главное в романе — это все-таки история, размышления о ней. Люди и события даны в социальном аспекте. Вот любимец дона Фабрицио, его племянник Танкреди. Это не глупый и ловкий малый. Он примкнул к гарибальдийцам, потому что видит за ними силу. Он женится на красавице Анжелике, а не на дочери дона Фабрицио — Кончетте. Кончетта изысканна, образованна. Но отец Анжелики, дон Колоджеро, этот нувориш из кулаков, богат. Бальзака ласкал благородный аромат белых аристократических лилий. Но мощными рубенсовскими красками Бальзак рисовал новых победителей жизни — Нюсенженов. Так и Томази ди Лампедуза показывает, как князь Салина, презирая, смиряется с могуществом нового класса.
Не буду пересказывать роман. Да он и не поддается пересказу, потому что движется не сюжетным развитием, а мыслью. И множество людей проходят перед читателем. Вот, например, падре Пирроне, образ иезуита, умеющего лавировать между разными силами, то унижаемого князем, то приближаемого им для доверительных бесед. Вот дон Чиччьо, органист Собора Богоматери в поместье князя Доннафугате. В дни приезда князя он сопровождал его всегда на охоту. Этот человек, как характеризует его автор романа, «принадлежал к зоологической породе «пассивных снобов», которые особенна теперь подвергаются несправедливому осуждению, Конечно, в Сицилии 1860 года слово «сноб» было неведомо, но подобно тому как и до Коха существовали туберкулезные больные, и в то допотопное время жили люди, для которых привычка подчиняться и подражать тем, кого они полагали стоящими выше себя в общественном отношении, и особенно боязнь причинить им какое-либо огорчение, стали высшим законом жизни; сноб на самом деле прямая противоположность завистнику». Великолепно написана глава «Смерть князя». В ней чувствуется отзвук «Смерти Ивана Ильича» Л. Толстого.
В последние годы на Западе заговорили о конце романа как литературной формы. Говорят, он исчерпал себя. Да, он исчерпал себя, если роман заполнять только сексуальными картинами, фрейдизмом, если собирать роман из молекулярных точечных наблюдений или направлять его по дороге быта или натуралистических описаний. Ральф Фокс был прав, когда писал в своей книге «Роман и народ» (1937), что будущее романа сегодня связано с пробуждением новых социальных сил. На арену истории вышел новый класс, выходят новые народы. Это приносит и новый эпос, приносит элемент красочности, фантазии, иронии. Те из современных романистов Запада, которые пытаются найти опору для своего воображения в психологии упадка, действительно подрезают основу романа, как такового.
Роман Томази ди Лампедуза, каждая фраза которого, как игла, направляется в сердцевину предмета и заставляет читателя тем самым размышлять над ним, будь это природа Сицилии, характер человека или пути истории, тем самым следует духу именно нашей современности. Именно наше время, когда перестраивается мир, вот что больше всего толкает и роман, как всеобъемлющую эпическую литературную форму, к насыщению ее прежде всего интеллектуальным содержанием, мыслями, а не описанием. «Думайте! размышляйте!» — вот что он требует от нас.
Иные могут спросить: нет ли тут опасности рационализма или даже риторики? Отвечу: рационализм приходит тогда, когда слаб художник. Но там, где торжествует подлинный художник, умеющий увидеть мысль в чувственном образе, там рождается настоящее искусство. И пусть не покажется парадоксальным вывод, который возникает, когда кончаешь читать роман итальянского писателя, этот роман не мог быть написан в прошлом столетии. На всей структуре его лежит отсвет великих событий наших дней. Сила реализма этого романа заключается как раз в том, что его интеллектуальная природа связана с нашим временем.
Л-ра: Зелинский К. В изменяющемся мире. – Москва, Санкт-Петербург, 1969. – С. 387-392.
Критика
