Под парусами надежд
И. Вишневская
Если бы Борис Андреевич Лавренёв не написал ничего, кроме пьесы «Разлом», — он и тогда стал бы классиком русской литературы.
Но, кроме «Разлома», он написал повести «Сорок первый», «Гравюра на дереве», «Ветер», «Рассказ о простой вещи», «Седьмой спутник», рассказы «Срочный фрахт», «Синее и белое», фантастический по событиям, реалистический по настроению роман «Крушение республики Итль», пьесы «За тех, кто в море», «Песнь о черноморцах», «Голос Америки». И все это — лишь малая часть огромной, вдохновенной работы Бориса Лавренева.
К 1917 году он уже пользующийся популярностью писатель. Время поставило его перед выбором между победившим народом и паническим страхом перед этим народом, приведшим иных художников к духовному самоубийству, к разрыву с Родиной. Но Лавренев, как Маяковский и многие другие литераторы, начавшие свой творческий путь в предреволюционные годы, — не выбирает. Их выбор — без выбора. Они с народом.
Революция была для Лавренева и романтикой, и смыслом жизни, и содержанием труда, и особым настроением.
Пьеса «Разлом»... Само заглавие этого замечательного произведения отечественной драматургии принадлежит к тем счастливым названиям, в которых уже обозначен конфликт, начало проблемы, оно — паспорт литературных персонажей, взятых из жизни и в жизнь возвращающихся. Разлом между двумя мирами — новым, народным, и отжившим, царским. Разлом между классами — радостно поднимающимися к творчеству и уходящими в небытие. Разлом матросской республики. Разлом в семье капитана Берсенева: старый русский интеллигент, дворянин Берсенев, — с матросами, его зять, мичман фон Штубе, — во главе контрреволюционного заговора. Разлом в сознании самого человека — сердцем уже постигшего азбуку революции, но умом еще не охватившего величие всего того, что нужно революционеру. Разлом благотворный, целительный, поучительный.
Лавренев оставил нам повесть «Сорок первый» — произведение, надолго обогнавшее свое время. К жизнедеятельности, к высотам культуры поднимаются забитые, истерзанные массы, в горниле гражданской войны проходящие не только политические, но и духовные университеты. Девушка Марютка, ставшая бойцом революции, оказывается поэтом, обещает стать интеллектуальнейшей личностью своего времени. Волею военных судеб заброшенные вдвоем на пустынный остров красный солдат Марютка и белый офицер Говоруха-Отрок — непримиримые классовые враги, полюбили друг друга. Но вот к острову приближаются белые. Забыв о любви, поручик бежит к своим. И тогда Марютка стреляет в него, снайперским выстрелом убивает сорок первого беляка...
Сразу после Великой Отечественной войны написана пьеса «За тех, кто в море». В острейшем драматическом конфликте автор сталкивает двух своих героев, капитана Максимова и капитана Боровского. Один из них, забывая о себе, вел к победе вверенных ему людей, а другой, помня только себя, — высчитывал размеры принадлежавшей ему личной славы. Эта пьеса способствовала развенчанию так называемой «теории бесконфликтности», согласно которой в жизни нашего народа будто бы устранены все противоречия.
Лавренев оставил нам также правдивую пьесу «Голос Америки» — о днях холодной войны 50-х годов. Это драматическое произведение о двух Америках, Америке честных, простых людей, и Америке, говорящей голосом «неомилитаристских заправил».
Лавренев, обладавший замечательным чувством юмора, немало смеялся над отдельными незадачливыми писателями, которые, пытаясь изображать Америку, начинали каждую фразу с традиционно-штампованного; «Хелло, Боб! Выпьем виски!» Такие пьесы Лавренев шутливо называл «Хелло-бобными». Сам он не заставлял своих героев «хлестать» виски, он предлагал им делать свой выбор — с какой же Америкой они — с Америкой чести и доблести, радостной встречи на Эльбе, или с Америкой милитаризма, для которой встреча на Эльбе стала досадным эпизодом.
Как каждый настоящий писатель Лавренев брал на себя многочисленные заботы о своих товарищах, он возглавлял комиссию по драматургии Союза писателей СССР. Приходя рано утром, до работы, в старинный особняк, что на улице Воровского 52, как правило, в военной форме капитана 1-го ранга, он не спешил сесть за стол, заваленный бумагами. Одному из сослуживцев он рассказывал веселую историю о том, как вчера перехитрил некоего бюрократа, другому доверительно сообщал о новом своем замысле, третьему предлагал прочесть некую пьесу, где дописались до таких «производственных формулировок», что хоть кончай специальный институт, дабы понять, о чем идет речь. Он рассказывал о заседании редколлегии журнала «Новый мир», членом которой был, о том, что всеми «четырьмя конечностями» голосовал против печатания какого-то романа, публиковать который можно было бы, якобы, лишь «в случае землетрясения». Он рассказывал, и все улыбались. Возникало доброе светлое настроение — начиналась работа.
Л-ра: В мире книг. – 1981. – № 7. – С. 65.
Критика
