Томас Майн Рид. Белый вождь
(Отрывок)
Глава I
Вступление сьерра-Бланка. – Великая степь. – долина сан-ильдефонсо
Все, о чем здесь будет рассказано, произошло в центральной части Американского материка, более чем за четыреста миль от берегов обоих океанов.
Давайте вместе со мной поднимемся на эту гору и с ее покрытой снегом вершины посмотрим вокруг.
Вот мы уже достигли самого высокого гребня. Какая же картина открывается перед нами?
На севере снова горы через тридцать параллелей тянутся до самых берегов Северного Ледовитого океана. На юге тоже возвышаются горы, то поодиночке, на расстоянии друг от друга, то объединившиеся в живописные группы, порой сплетаясь внутри. На западе опять громоздятся горы, четкие профили которых вырисовываются в небе, а между основаниями, у подножий, виднеются в виде широких площадок многочисленные плоскогорья.
Обратимся же теперь к востоку. Здесь нет гор, и, куда только в состоянии проникнуть наши взоры, не заметно ни одной горной вершины! Ни одной – на тысячи миль! Темная линия на горизонте, протянувшаяся над равниной, – не более, как скалистый край другого плоскогорья, такой же равнины, только несколько более приподнятый выше, чем уровень моря.
Где же мы очутились? На какой вершине? Мы находимся на вершине Сьерры-Бланки, получившей такое название потому, что три четверти года она покрыта снегом. Охотники называют ее «Испанский пик». Перед нами западная граница Великих Равнин.
На востоке не заметно ни малейших следов цивилизации. Можно, не встретив их, проехать целый месяц в этом направлении. На севере, на юге – одни только горы, которых никогда не касалась нога или рука человека. Но к западу картина совершенно другая. С помощью подзорной трубы мы видим вдалеке обработанные поля, протянувшиеся вдоль берегов реки, сверкающей на солнце. Это поселения Новой Мексики, оазис, орошаемый водами Рио-дель-Норте.
Но не эта страна нас занимает – события, описанные далее, произошли не здесь.
Обратимся снова на восток, и мы увидим то место, где развернутся действия, описанные в нашем рассказе. У подножия Сьерры-Бланки, где мы теперь стоим, начинается плоскогорье, границы которого сливаются с восточным горизонтом. Здесь нет предгорий; с его круглых, поросших соснами склонов мы спускаемся прямо на гладкую почву равнины.
Равнина эта отнюдь не однообразна: там и сям образует ярко-зеленые лужайки разросшаяся высокая густая трава, называемая в ботанике chondro sium faneum; однако большая ее часть напоминает бесплодную пустыню Сахару. Местами темнеют бурые участки выжженной солнцем земли, без единой травинки, местами желтеют пески; кое-где дальше соль, проступая сквозь землю, белеет подобно снегу, хрустящему у нас под ногами.
Тощие растения, прозябающие в этой дикой местности, не одевают землю зеленым нарядом. Вы видите агаву, мексиканские алоэ с листьями, испещренными багряными полосками, и тусклую зелень кактусов, которая выглядит еще более безжизненной и мрачной из-за их бесчисленных колючек. Острые стебли юкки, покрытые пылью, похожи на связки штыков, до половины изъеденных ржавчиной. Приземистые чахлые акации дают так мало тени, что под ней могут спрятаться лишь гремучие змеи да отвратительные огромные темные ящерицы. В промежутках малорослая пальма со стволом, лишенным ветвей, развертывает свое опахало из лапчатых листьев, придавая пейзажу африканский характер. Взор очень скоро утомляется при виде местности, на которой все растения: деревья, кусты, трава и даже мелкие травинки – имеют угловатые формы и кажутся колючими.
С каким наслаждением мы смотрим на чудесную веселую долину, скрывающуюся к востоку от подножия Сьерры-Бланки. Какая противоположность между этой дикой местностью и долиной, густая зелень которой, подобно богатому ковру, испещрена яркими цветами. Они сверкают в траве, как драгоценные каменья, а серебристый тополь, зеленый дуб, дикое хинное дерево и кудрявая верба, сплетающие свои ветви в густой тенистой роще, словно приглашают вас под свои ветвистые своды. Нам следует спуститься к ним.
Вот мы и у края плоскогорья, но цель нашего путешествия – долина – все еще далеко внизу, дальше, по крайней мере, на милю ниже. Однако с выступа вроде мыса, нависающего над долиной, прекрасно видна вся она на многие мили.
Как и плоскогорье, лежащее выше, она тоже плоская: если смотреть на нее сверху, то кажется, что земная кора раздвинулась и часть плоскогорья соскользнула вниз, в самые истоки животворной силы земли, до которых не дотянуться высокому плоскогорью.
С обеих сторон долины многочисленные отвесные скалы виднеются на большом расстоянии; они имеют крутые высокие уступы, практически неприступны; взобраться по ним можно только в некоторых местах.
Ширина долины составляет, может быть, миль десять, а окружают ее весьма крутые каменные стены одинаковой высоты, точь-в-точь похожие друг на друга и имеющие лишь несколько спусков. Мрачные, жутковатые, они служат контрастом прелестной, сияющей долине, в них заключенной, и напоминают великолепную картину, помещенную в простую, грубую раму.
Река, перерезающая эту долину, делит ее пополам: она не течет по прямой линии, а серебристой змейкой извивается то в одну, то в другую сторону, делая причудливые многочисленные обороты, как бы страшась минуты, когда должна будет покинуть это очаровательное место. Берега ее окружены лесом, но не везде одинаково: здесь ее едва прикрывает зелень деревьев, там – широкая полоса под непроницаемой тенью густой растительности, а дальше зеленый дерн стелется до самой воды.
Местами деревья группируются в небольшие рощи самых разнообразных форм: одни совершенно круглые, другие – продолговатые или овальные, третьи похожи на рог изобилия. Густые вершины редких деревьев доказывают, что природа позволила развиваться им без малейшего препятствия. Так и чудится, что видишь перед собой прекрасный парк, разбитый искусной рукой человека, который заботился о красоте и гармонии.
При взгляде на этот парк в голову невольно приходит мысль: нет ли здесь дворца или какого-нибудь замка, который завершил бы картину; но мы тщетно пытались бы отыскать здание: нигде не видно даже дымка из трубы. В этом диком раю не встретишь ни одной живой души. На великолепных лугах блуждают стада серн, величественная лань покоится в тени густой листвы, – но ни малейшего следа человека… Может быть, даже нога человека никогда…
Остановитесь! Вот мексиканец не согласится с нами – он говорит совсем другое. Послушаем.
– Эта долина называется Сан-Ильдефонсо. Несмотря на то что сейчас она пустынна, было время, когда здесь жили цивилизованные люди. Беспорядочные возвышения, то здесь, то там встречающиеся посредине долины и покрытые травой и кустарниками, – это развалины большого, богатого и цветущего города.
В этом городе стояла крепость, на башнях которой развевался испанский флаг. В обширном здании помещалась иезуитская миссия, а в окрестности жили крупные землевладельцы и богатые рудокопы. Деятельное население оживляло эту молчаливую ныне пустыню, в которой, как везде на земле, царили любовь и ненависть, честолюбие и месть, скупость и зависть – одним словом, кипели все человеческие страсти. Но сердца, которыми они владели и в которых бушевали, давно уже перестали биться и остыли; действия их и дела, ими совершенные, не нашли места и не запечатлены на бумаге, в летописях народа, и если сохранилась о них память, то лишь благодаря легендам и рассказам, более похожим на вымысел, чем на исторические факты.
Между тем, этим легендам нет еще и столетия. Еще сто лет назад с вершины Сьерры-Бланки видны были не только колония Сан-Ильдефонсо, но города, деревни и поселки – там, где ныне не заметно ни малейшего следа цивилизации. Названия этих городов позабыты, и история их погребена под развалинами.
Индейцы свершали жестокий акт мщения над убийцами Монтесумы. Апачи, навахои, липаны, утахи, команчи и другие независимые племена сделали все, чтобы уничтожить многочисленные поселения. Целые провинции, обращенные в дикое состояние, стали местом охоты для торжествующих победителей. Если бы не энергия, свойственная саксам, и не их постоянно возрастающее могущество, индейцы продолжали бы свою мстительную войну, и, может быть, в стране Анауак не осталось бы и следа от потомков Фернанда Кортеса.
Послушайте же легенду Сан-Ильдефонсо!
Глава II
Праздник в сан-ильдефонсо
Нет, возможно, больше ни одной страны, в которой было бы больше религиозных праздников, нежели в Мексике. Исходя из предположения, что церковные праздники могут способствовать обращению туземцев в христианскую веру, официальное количество святых в этой стране притворного благочестия было значительно увеличено. Не проходило недели, в течение которой не совершалось бы какое-нибудь торжественное празднество со всеми его атрибутами: с пышными процессиями духовенства, одетого в богатые одежды, будто для представления «Писарро», под сенью великолепных хоругвей, перед которыми преклоняют колени простые жители с обнаженными головами, с духовыми ружьями и великолепными фейерверками, завершающими день. Как видите, религиозное мексиканское торжество очень напоминает шествия Гая Фокса в Лондоне в память «порохового заговора» и производит на общественную нравственность почти такое же благотворное влияние.
Без сомнения, иезуиты устраивают подобные торжества не просто для развлечения. Они руководствуются личным интересом: отнюдь не безвозмездно они читают разные небольшие молитвы, раздают свои благословения, индульгенции и святую воду: пользуясь случаем, когда бедные верующие захотят покаяться, они основательно обирают их, обещая облегчить им дорогу прямо в рай.
Можно подумать, что эти церемонии исполнены религиозной торжественности, но в действительности они стали ничем иным, как просто развлечением, увеселением, и нередко случается, что коленопреклоненный прихожанин прилагает неимоверные усилия, чтобы заглушить крик боевого петуха, спрятанного в складках серапе и пытающегося закукарекать. И это делается под священными сводами храма Господня!
В эти дни богослужения продолжаются недолго, сокращаются коленопреклонения, и каждый поскорее спешит на различные азартные игры: на бой быков, петушиные бои, на бега и другие простые, незатейливые забавы. Духовенство также снимает облачения, чтобы принять участие в играх, – и священник в сутане, утром читавший молитвы, охотно будет заключать с вами пари на доллары и дублоны.
Сент-Жуан (День святого Иоанна) – один из главных торжественных и пышных праздников в Мексике. В это время в Новой Мексике совершенно пустеет всё, особенно деревни: нарядные толпы спешат на соседний луг полюбоваться разными состязаниями, скачками, боем быков и другими развлечениями. В антрактах играют в карты, курят, любезничают с девушками. В эти дни господствует нечто вроде республиканского равенства. В единой толпе, в одной массе смешиваются богатые и бедные, знатные и чернь – все вместе предаются праздничному веселью.
Настал День святого Иоанна. Жители Сан-Ильдефонсо собрались на обширном зеленом лугу за городом. По праздникам здесь всегда происходят игры и другие увеселения. В ожидании их начала постараемся рассмотреть зрителей.
Здесь собрались представители всех слоев общества, или, лучше сказать, здесь – все местное общество. В этой толпе два иезуита из миссии отличаются своим высоким ростом, длинными сутанами из грубой материи, свисающими до колен крестами, четками несуразных размеров и тщательно выбритыми головами – индейцы-апачи тщетно старались бы их скальпировать.
Вот появился священник городской церкви в шляпе лопатовидной формы, закутанный в длинную и широкую черную сутану, обутый в черные шелковые чулки и в башмаки с серебряными застежками; он то милостиво улыбается толпе, то бросает на нее хитрые и злобные иезуитские взгляды. По временам, когда он отводит на место какую-нибудь вновь прибывшую сеньору, на его белых холеных руках мелькают драгоценные перстни. Эти непорочные мексиканские священнослужители славятся своим расположением к прекрасному полу.
Перед нами амфитеатр, поднимающийся уступами в несколько рядов. С первого взгляда легко узнать, что представляют собой расположившиеся здесь зрители. Первые ряды занимают главенствующие семейства(familias principales), цвет общества, местная аристократия. Вот богатый купец дон Хозе Ринкон, его пышная супруга и четыре упитанные, пухлые, сонные дочери. Алькальд, гордо держащий знак своего достоинства – украшенный кистями символический жезл, также в сопровождении всего своего семейства; молодые девицы Эчевариа, считающие себя красавицами, вверены попечению их брата-щеголя, который, пренебрегая национальным костюмом, одет по парижской моде.
Мы узнаем также богатых землевладельцев с их сеньорами и сеньоритами, между которыми блистает асиендадо сеньор Гомес дель Монте, владетель бесчисленных стад в долине.
Взоры всех обращены на прелестную Каталину, дочь богатого рудокопа дона Амбросио. Счастлив тот, кому удастся снискать любовь Каталины или, скорее, расположение ее отца, ибо она не выйдет никогда замуж против воли дона Амбросио. Уверяют, впрочем, что вопрос решен и что счастливым женихом ее назначен капитан Робладо, помощник командира крепостного гарнизона. Он и сам здесь – со своими огромными усами, обшитый золотыми галунами и шнурами с головы до ног – хмурит брови каждый раз, когда какой-нибудь смельчак дерзнет долго не сводить взгляда с прелестной Каталины. Однако, несмотря на его кажущуюся важность и богатое шитье, этот выбор вовсе не говорит о хорошем вкусе Каталины. Но сама ли она избрала капитана? Может быть, она лишь уступила желанию дона Амбросио, который, будучи плебейского происхождения, считал за честь породниться с благородным идальго. Капитан, правда, живет на одно жалованье, которое, может быть, уже взял вперед за несколько месяцев, но он настоящий ачупино, то есть испанец родом из старой Испании, переселившийся в Америку. Претензии старого скряги сделать его своим зятем – не редкость между плебеями Новой Мексики, подобные честолюбивые мечты одолевают всех выскочек.
Здесь же находится командир гарнизона, полковник Вискарра, холостяк лет сорока, большой любитель прекрасного пола, весь в галунах, в шляпе с перьями. Беседуя с отцом иезуитом, городским священником и алькальдом, он посматривает на проходящих перед ним молодых крестьянских девушек, прибывших на праздник. Его взгляд останавливается то на одном хорошеньком личике, то на другом. Девушки смотрят на его ослепительный мундир, галуны и султан с удивлением, которое он принимает за восторг, вызванный его особой, и он, второй дон Жуан, оплачивает этот восторг снисходительными улыбками.
Третий офицер – поручик (teniente) по имени Гарсия. Он красивее своих начальников, и потому на него ласковее поглядывают и богатые знатные сеньориты, и простые горожанки, и крестьянские девушки. Удивляюсь, что не его избрала прелестная Каталина. Но кто знает, может быть, она и предпочла его? Мексиканская женщина умеет любить и не выдавать тайны своего сердца – ни языком, ни своим видом.
Было бы трудно узнать, о ком думает Каталина в эту минуту. Ей двадцать лет, и невероятно предполагать, что сердце ее было свободно; но кому она отдала его? Я держу пари, что не Робладо. Не Гарсии ли? Здесь, конечно, больше вероятности. Впрочем, здесь много служащих на рудниках, и городских щеголей купцов, и молодых землевладельцев. Не среди них ли она сделала свой выбор? Quien sabe! (Кто знает!)
Вернемся к толпе.
Гремя длинными саблями и большими шпорами, солдаты гарнизона братаются с искателями золота(gambucinos) из долины, с ремесленниками, его обрабатывающими, и со скотоводами из долины. Подобно своим офицерам они повторяют их манеры, важничают, принимают хвастливые позы, и по их поведению мы можем судить, какое влияние имела в стране военная власть. Это все уланы (потому что пехота была бы бесполезна здесь, она не могла бы справиться с индейцами). Они воображают, что немалой важности в глазах окружающих им придает звон шпор и бряцание их сабель. Уланы пристально и бесцеремонно разглядывают девушек, парням которых это не нравится, вот они и следят за ними весьма бдительно, подстрекаемые ревностью.
Горожанки – по большей части хорошенькие известные мастерицы; но все красивые и некрасивые девушки в этот день, ради праздника, одеты в свои лучшие платья, в бумажные юбки (enaguas), одни – в голубые, другие – в пунцовые, третьи – в пурпурные, многие из которых со вкусом отделаны пышными оборками, отороченные узенькими кружевами. Кофточки на девушках вышитые, с белыми, как снег, оборочками и воротничками. Их ребозо,голубые шарфы, грациозно накинутые на плечи, закрывают шею, грудь, руки и даже лицо – скорее из особого кокетства, нежели из скромности. К вечеру, однако же, эта одежда потеряет значительную долю своей строгости и не будет так ревниво оберегать стыдливость своих хозяек. И теперь уже из живописных складок виднеются полуоткрытые хорошенькие личики, и по их свежести и нежности можно заметить, что они лишь перед этим днем смыли сок аллегрии, который в продолжение двух последних недель делал их уродливыми. Вы спросите, что такое аллегрия? Это растение, известное под разными названиями, из которых наиболее употребительное – американский виноград. С приближением большого торжества или фанданго новомексиканские красавицы выжимают багряный сок из его ягод и усиленно натирают им лицо, так как считается, что эта маска, которую они снимают только в последние минуты, придает коже гладкость и свежесть и предохраняет ее от веснушек.
Скотоводы тоже явились в своих лучших, праздничных, великолепных костюмах. На них были бархатные штаны, широкие и внизу разрезанные по бокам; начищенные до блеска кожаные сапоги; куртки бархатные, богато вышитые золотом, или из дубленой овчины; красивые рубашки и, вместо поясов, ярко-красные шелковые шарфы. Их сомбреро с широкими полями украшены серебряными и золотыми галунами вокруг черной лакированной тульи, к верхушке которой прицеплены украшения из тех же металлов. Иные небрежно набросили на плечи серапе вместо курток. Каждый имеет верховую лошадь, у всех на ногах шпоры весом, без преувеличения, около четырех фунтов, с колесиками дюймов в пять в поперечнике.
Гамбуцины, или рудокопы второго разряда, молодые горожане и мелкие купцы одеты почти так же; но сливки общества – чиновники и коммерсанты носят куртки из черного тонкого сукна и панталоны, покрой которых довольно своеобразен: приближается к европейскому и близок к национальному – нечто вроде компромисса между парижской модой и национальным костюмом.
На очень многих зрителях одежда, на которую следует обратить особое внимание. Это простой народ (pueblos),называемый также покорными индейцами (indios mansos),в отличие от диких индейцев (indios bravos), никогда не подчинявшихся власти испанских завоевателей. Это полунищие рудокопы, недавно приближенные к святой церкви. Верхняя одежда их состоит из тильмы, нечто вроде блузы без рукавов: вырежьте в дне мешка отверстие, чтобы просунуть голову, и сделайте по бокам два прореза для рук – и тильма готова. Эта куртка без талии и доходит до самых бедер, бесформенная, держится только на плечах. Ее шьют из грубой шерстяной материи деревенской выделки, это беловатая ткань, на которой изредка несколько полос из цветных ниток украшают ее, претендуя на вид рисунка. Тильма, штаны из бараньей кожи и грубые сандалии (guaraches) – вот весь костюм мирного индейца Мексики. Он никогда не покрывает головы, а ноги его, обнаженные от колена до косточки, показывают свою натуральную бронзовую кожу.
Эти туземцы – пеоны, работающие в рудниках или при миссии, прохаживаются многочисленными толпами, в то время как их жены и дочери занимаются торговлей. Многие из них сидят на корточках перед пальмовыми и тростниковыми рогожами, на которых самые разнообразные плоды и фрукты, которыми богат этот край: арбузы (sandias) и дыни, фиги (funa) и петахайя, жареные кедровые орехи, сливы, виноград и абрикосы. Некоторые из этих торговок продают сласти, лимонад или мед; другие – жареный корень агавы и небольшие сахарные печенья(piloncillos); третьи, усевшись перед огнем, жарят маисовые лепешки (tortillas), приправляя их красным перцем, или возят шоколад в глиняных горшках (ollas),формой похожих на старинные урны. За несколько мелких монет вы можете приобрести у этих бедных торговцев порции рагу, густо приправленного перцем, сладкой каши из маиса или чашку пиноля – род супа, в котором плавают зерна жареного маиса. Рудокопы и солдаты окружают продавщиц, предлагающих сигары из местного дикорастущего табака и огненную агвардиенте – водку из маиса или из алоэ, доставленную сюда из Таоса или Эль Пасо.
Почти все торговки, защищаясь от солнца, развесили над головами пальмовые циновки, которые выглядят как огромные зонтики.
Во время праздника святого Иоанна самая главная роль принадлежит тем, кто готовится к состязанию в играх: это молодые люди из разных слоев общества, сидящие на лучших лошадях, какие только смогли раздобыть себе. Они ездят взад и вперед перед скамьями юных сеньорит, заставляя своих лошадей в ярких уборах выделывать самые неожиданные прыжки и скачки. Между ними вы видите молодых землевладельцев, рудокопов, негоциантов, скотоводов, охотников за буйволами (ciboleros) и пастухов, привыкших охранять верхом на коне стада, состоящие иногда из десяти тысяч голов. В Мексике каждый умеет ездить на лошади, и там не редкость встретить прекрасного всадника даже среди самих горожан.
Около сотни молодых людей готовы выказать свою удаль, померяться силами в различных играх, требующих особой ловкости, в искусстве верховой езды. Но пора уже начинать состязания!
Глава III
Колео дель торос (Coleo del toros)
Первым по программе следовало колео дель торос, что означает «погоня за быком», а буквально – «взятие быка за хвост». Лишь в самых больших мексиканских городах можно встретить особую арену (plaza de toros); но и население даже самой захудалой деревушки не отказывает себе в удовольствии колео, для которого необходимы только открытая площадь и достаточно дикий бык. Забава эта не столько волнует зрителей и не так для участников опасна, как бой быков, хотя и нередко случается, что разъяренное животное распарывает лошади брюхо, а всаднику наносит порой смертельные раны. Часто также лошади спотыкаются и падают со своими всадниками, и их топчут конкуренты, скачущие толпой сзади. Поэтому колео требует как отваги, так и ловкости и силы, вследствие чего молодые люди новомексиканских поселений считают за честь отличиться на этих забавах.
Когда все было готово, глашатай объявил обитателям Сан-Ильдефонсо о начале состязания. Приготовления эти довольно просты и заключаются в том, чтобы разместить толпу зрителей на одной стороне и очистить свободное пространство для выпускаемого из загороди быка, который, если бы натолкнулся на препятствие, мог бы броситься на толпу и причинить ей серьезный ущерб. Во избежание этого, сан-ильдефонские женщины взобрались на оставленные под открытым небом тяжелые телеги(carretas) со сплошными колесами, в которых прибыли сюда зрители. Что же касается сеньор и сеньорит, сидевших в амфитеатре, они находились в безопасности.
Наконец, соперники выстроились. Желавшие состязаться в первой гонке – это двенадцать молодых людей из самых разных сословий. Здесь скотоводы в своих живописных костюмах, ловкие погонщики мулов (arrieros),спустившиеся с гор рудокопы, горожане, землевладельцы из долины, пастухи, пришедшие со скотоводческих ферм, и охотники за бизонами, обычно обитавшие в Великой Степи. Каждый из них был или считал себя превосходным наездником. Многие уланы, бывшие в числе соискателей, рассчитывали, по-видимому, на победу, полагая, что в искусстве владеть конем им нет равных.
По данному сигналу привели быка из соседней загороди. Опасно было бы приставить к нему пеших погонщиков, и потому его вели два пастуха верхом на хороших конях, из осторожности обвившие лассо вокруг его рогов и державшиеся наготове, чтобы при первом признаке сопротивления тотчас же повалить быка на землю.
Животное имело свирепый вид со своей косматой головой и глазами, светившимися диким блеском. Легко было заметить, что самое слабое раздражение могло возбудить в нем ярость и сделать его чрезвычайно опасным. Он уже сейчас сердито бил себя по бокам длинным хвостом, угрожал прямыми рогами, испускал глухой рев и нетерпеливо бил копытами землю.
Очевидно, избрали самого свирепого представителя всей свирепой породы испанских быков.
Зрители наблюдают за ним с большим любопытством и громко высказывают разные предположения относительно его качеств. Одни находят его слишком жирным, другие видят в нем все необходимые качества для данных гонок и предполагают в нем быстроту, которая в колео важнее храбрости. Из-за различия мнений многие заключают пари, споря о времени, необходимом для того, чтобы настигнуть быка, схватить за хвост и опрокинуть, – этим заканчивается погоня, это цель игры.
Если принять во внимание, что выбирается самое сильное животное, проворное, быстрое, неукротимое, и что для овладения им запрещено не только всякое оружие, но даже и лассо, то нельзя не признать, что одолеть его – дело не легкое. Он скачет во весь опор так же быстро, как лошадь, а между тем надо его настигнуть, схватить за хвост, который необходимо пропустить под одну из его задних ног, и потом опрокинуть на спину. Каким же образом еще можно преуспеть в этом, если высокое искусство в верховой езде не сочетается с ловкостью и недюжинной силой?
Быка остановили шагах в двухстах от линии соревнующихся, повернули его головой к равнине, осторожно сняли лассо и пустили в него несколько стрел с шутихами. Животное рванулось вперед, сопровождаемое громкими криками зрителей.
В тот же миг всадники бросились за ним в погоню и, разорвав линию, рассыпались по равнине, словно группа охотников за лисицами. Сжатые сперва ряды их поредели и составили длинную линию, целый ряд, растянувшись то по одному, местами по двое на довольно большое расстояние. Погоня продолжается, наездники попеременно употребляют хлысты, шпоры, кричат на коней.
Разъяренный и испуганный шутихами, вонзившимися в него и лопавшимися на боках, бык мчался вперед со всех ног с быстротой, на какую только был способен. Фора, полученная им вначале, позволила животному значительно опередить самых рьяных преследователей на целую милю. Только теперь стало видно, как один улан на крупной гнедой лошади нагнал его и схватил за хвост. Однако он не успел опрокинуть быка, ему не хватило силы на это, и бык вырвался вперед, лишь слегка изменив первоначальное направление.
Затем к нему устремился молодой землевладелец, но из-за быстрых движений хвоста он сначала не мог его схватить, а потом хоть ему и удалось завладеть им, однако лишь на мгновение: бык успел освободиться от него без особых усилий одним прыжком в сторону, выдернув хвост из рук своего преследователя.
По условиям колео каждый участник в случае неудачи должен выходить из игры, и, таким образом, улан и землевладелец оказались вне игры. Расстроенные, они повернули назад, но не поехали прямо туда, где были зрители, а сделали значительный объезд, чтобы на их лицах никто не смог бы прочитать глубину их отчаяния и разочарования.
Бык продолжал свой бег; увлеченные погоней улан, два пастуха и два других всадника – все пытались схватить его, но безуспешно, и каждую неудачу толпа зрителей встречала ропотом. Несколько падений всадников, вылетевших из седла, к счастью, неопасных, вызвали всеобщую веселость, зрители от души хохотали над упавшими. Одна лошадь, имевшая неосторожность очутиться прямо перед быком, получила рогами в грудь тяжелую рану.
Минут через десять окончательно выбыли из строя одиннадцать из двенадцати всадников.
Остался единственный всадник, который упорно продолжал бороться за победу. Бык оказался великолепным, зрители все были от него в восторге и громко аплодировали ему.
– Браво! Брависсимо! – ревела толпа.
Все с утроенным вниманием наблюдали за разъяренным быком и его преследователем. Они оба теперь были близко к зрителям, которые могли их хорошо рассмотреть, ведь бык несся, спасаясь, не прямо, подальше в долину, а кидался из стороны в сторону, то вправо, то влево, и на этот момент находился от толпы на расстоянии, не большем, чем когда его догнал первый всадник. Он продолжал бросаться из стороны в сторону, и теперь зрителям с их скамей и бык, и его преследователь были хорошо видны.
Один взгляд на всадника и коня позволял оценить их красоту – равных им здесь не было! А по быстроте и ловкости окажутся ли они лучше всех? Посмотрим.
Конь – великолепный черный мустанг, длинный, пышный хвост которого, суживаясь к концу, напоминает хвост бегущей лисы. Несмотря на бешеный галоп, на фоне луга прекрасно видны его красивая выгнутая шея и гордая стать – зрители то и дело восторженно кричат, подбадривая его.
Всадник – молодой юноша, лет двадцати или чуть больше, совершенно не похож на своих соперников: белокурый, с вьющимися волосами, с белой, залитой нежным румянцем кожей – все остальные его соперники смуглые. Праздничный костюм скотовода, в который облачен юноша, богато расшит и украшен, пурпурный плащ на нем особенно изящен и наряден, его длинные полы закинуты назад, оставляя руки свободными. Развеваясь на ветру, падая мягкими складками, он подчеркивает изящество и достоинство, с которыми всадник держится на коне.
Этот всадник, появившийся неожиданно и вначале державшийся позади всех, с плащом, перекинутым через руку, в первое время состязаний не обратил на себя внимания. Теперь же многие спрашивали друг друга: кто он, откуда?
– Это Карлос, охотник на бизонов! – громко, чтобы его услышали все, крикнул кто-то из зрителей.
Некоторые слышали это имя, по-видимому, раньше, но большинству оно было неизвестно.
Кто-то из знавших его спросил:
– Почему же Карлос раньше держался позади? Ведь если бы он захотел, он бы нагнал быка.
Другой отозвался:
– Конечно же, нагнал бы! Но он специально так повел себя, чтобы попытали счастья остальные участники. Он-то знал, что этого быка не одолеет никто!
Наверняка этот зритель был прав. Сразу же было понятно, что ему это удалось бы легко. Даже теперь его лошадь шла спокойным галопом, хотя уши ее были насторожены, а ноздри раздувались, но не от усталости, а от того, что всадник сдерживал ее, не давая воли, туго натягивая поводья.
В тот миг, когда один из зрителей крикнул: «Смотри!», поведение всадника вдруг изменилось. Он находился шагах в двадцати от быка и прямо сзади него. Вдруг лошадь, резко рванувшись вперед, в несколько скачков поравнялась с быком. Зрители увидели, как всадник, пригнувшись, схватил длинный бычий хвост, затем резко выпрямился – и огромное могучее животное рухнуло на землю. Все это было проделано так легко, будто юноша одолел не быка, а обычную кошку. Раздались громкие крики «viva». Победитель развернулся, скромно раскланялся, проехал мимо скамей и исчез в толпе.
Многим зрителям показалось, что, раскланиваясь, юноша не сводил глаз с прекрасной Каталины де Крусес; некоторые будто бы увидели, как она улыбнулась ему и была польщена. Однако такое не могло случиться. Чтобы дочка богача, наследница дона Амбросио улыбнулась в ответ какому-то наезднику, охотнику на бизонов!
Однако одна из зрительниц и в самом деле улыбнулась ему – белокурая девушка с очень светлой кожей. Она стояла в повозке, к которой подъехал юноша. Когда они оказались рядом, стало отчетливо видно, что между ними существовало поразительное сходство. Те же черты лица, тот же оттенок кожи, та же кровь текла в их жилах – да, они были представителями одного народа, а возможно, и детьми одного отца. Молодая девушка действительно была сестрой Карлоса, и победа брата вызвала в ней непритворную радость, она была счастлива!
В глубине этой повозки сидела старуха со странным лицом, чья внешность бросалась в глаза. Ее распущенные волосы были белыми как снег; она молчала, но восторг, испытанный ею в связи с подвигом Карлоса, виднелся в ее выразительных глазах, а пристальный взгляд, устремленный на него, светился радостью. Толпа смотрела на нее с любопытством и некоторого рода суеверным страхом. Большинству она казалась подозрительной, и многие говорили:
– Esta una bruja! una hechicera! Это колдунья! Ворожея!
Но все произносили эти слова вполголоса, чтобы не услышали ни Карлос, ни его сестра, потому что это была их мать.
Произведения
Критика
