Лауреат нелепицы
Борис Бегак
В год наполеоновского нашествия на Россию в мире произошло еще одно событие, несравненно менее значительное, но, несомненно, более отрадное.
В Хайгетском пригороде Лондона в семье биржевого маклера Иеремии Лира родился двадцать первый ребенок!
Лиры были родом из страны Андерсена. Случайность это или тайная закономерность — как знать. Эдвард не раз потом упоминал о своем «датском дедушке»...
Эдвард был странный ребенок. И вовсе не потому, что оказался двадцать первым (хотя это обстоятельство и можно назвать первой странностью в его жизни). Нет, странным и удивительным ребенок стал, когда вырос.
Только вырос ли он? Не остался ли поэт и художник Эдвард Лир навсегда таким же мальчишкой, как маленькие читатели его затейливых стихов, слушатели его смешных песенок, созерцатели его занятных рисунков? Не сохранил ли он на долгие годы детскую душу, и не в этом ли корень успеха поэта в Англии и за ее пределами? Не в этом ли разгадка того, что скромный веселый Лир надолго стал не менее популярен, чем, скажем, его трагический тезка — создание великого английского драматурга?
...С юных лет Эдвард Лир (1812-1888), воспитанный старшей сестрой, вынужден был зарабатывать на хлеб, и помог ему в этом рано проявившийся талант художника. Пятнадцатилетний мальчик превосходно рисовал с натуры. Восемнадцатилетним он поступил на службу в Зоологическое общество. Что он там делал? Рисовал для музея! Его рисунки изумляли — они рычали, а чаще — щелкали, свистали, щебетали... Юноше не было еще двадцати, когда вышел в свет сделанный им первый в Англии художественный альбом попугаев.
Попугаи так попугаи. Важно, что это была удача. И она не прошла незамеченной. Добрых пять лет молодой рисовальщик состоял художником при частном зверинце графа Дарби. Самолюбивого графа это устраивало: он мог похвастаться перед гостями не только своими зверями и птицами, но и собственным художником. Эдварда Лира должность устраивала тоже: у него выкраивалось время для совершенствования в любимом искусстве.
Да что граф! Английские биографы почтительно отмечают: Лир впоследствии давал уроки рисования самой королеве Виктории...
Для нас же с вами важны не королева и не граф, а дети (точнее, внучата) графа, с которыми подружился Лир. Дети как дети, свободные — пока что — от аристократического чванства, склонные к стихам, к песням, к юмору. С этими детьми, своими учениками, Эдвард Лир нашел общий язык. Именно для них он создал потом свою прославленную «Книгу нелепиц». Как создал для сестренок Лидделл «Алису в Стране Чудес» профессор математики Чарлз Доджсон, он же Льюис Кэрролл. Или — для своего маленького Робина написал «Винни-Пуха и все-все-все...» Алан Милн. Или — для четырехлетнего сына придумал «Степку-растрепку» доктор Генрих Гофман. Или... да мало ли таких «или»? Их достаточно и в русской литературе для детей.
Маленьким читателям, маленьким слушателям мы, в сущности, обязаны появлением всемирно известных ныне детских книг. А в особенности — книг веселых.
Так возникли и «Нелепицы» Эдварда Лира.
Немногие историки и критики, уделившие внимание этому автору, гораздо больше повествуют о его изобразительном даре, чем о его поэзии. Хотя очевидно, что и то и другое искусство всю его жизнь шли рядом.
Работоспособность Лира как живописца была редкостной. Искусствоведы высоко ценят его акварели, написанные в дни бесконечных странствий художника-поэта. В самых трудных и неудобных дорожных условиях он создавал шедевры, делал заметки для будущих публикаций о своих странствиях... Он посетил Индию, Цейлон, Египет, Аравию, Ирак, Албанию, Сирию, Палестину, Корсику. Из конца в конец объездил всегда привлекавшую мастеров кисти Италию. Величайшей радостью стала для него встреча с вечными памятниками архитектуры и скульптуры античной Греции...
Долго колесил по свету Эдвард Лир, пока не поселился в уединенном уголке Италии Сан-Ремо, в обществе преданного ему кота. Пусть плохое здоровье превратило его из странника в отшельника — он нисколько не изменил ни искусству, ни юмору, ни любви к детям, водившей пером поэта.
Смешная лирика... В смехе Лира много лиричного. И еще — детской мечты.
В нем самом было нечто привлекательно несуразное, сугубо мальчишеское. Казалось, он сошел со страниц книги собственных смешных фантасмагорий. Он смеялся над самим собой даже тогда, когда был вполне серьезен; его письма испещрены автокарикатурами. Добродушной насмешкой над самим собой звучит его стихотворный автопортрет, написанный как бы от лица читателей-детей:
Мы в восторге от мистера Лира.
Исписал он стихами тома.
Для одних он ворчун и придира,
А другим он приятен весьма. (Перевод С. Маршака)
Говорят, поэт-художник сам искренне, как ребенок, забавлялся своими необычными поэтическими настроениями, своими странными, несуразными — и очень стройными в своей несуразности — одухотворенными, смешными и подвижными вещами, животными, насекомыми, птицами. Можно не сомневаться, что так оно и было.
И нельзя не заметить, что все они, эти реальные и вместе с тем фантастические персонажи, подобно их автору, непременно рвутся куда-то вдаль, в неведомые, неизведанные, загадочные края.
И те, кто неудержимо стремится туда,— прежде всего храбрые, отчаянные, симпатичные чудаки, давнишние персонажи фольклора не только английского, но и русского, и французского, и немецкого. Чудаки, у которых все наоборот, а предметы применяются вопреки своему назначению. Те самые энтузиасты, что, очертя голову, уплывают по бурным волнам на таком, например, неподходящем судне, как решето. Плывут они в неразгаданную страну Джамблей, то есть Путаников, синеруких и зеленоголовых... Их не страшит море — привычная для английского народа древняя стихия.
Ироническая баллада о путешествии лировских чудаков в страну Джамблей — весьма характерный для поэта трогательный синтез народного анекдота и детской мечты.
Не внемля никаким предупреждениям, смелые пловцы в решете доплывают до цели, а через двадцать без малого лет в той же посудине, с диковинными покупками, возвращаются домой...
...И во славу пловцов, что объехали мир.
Их друзья и родные устроили пир
И клялись на пиру: — Если мы доживем,
Все мы тоже туда в решете поплывем!..
(Перевод С. Маршака)
Не только в морской стихии, но и в обыкновенном сухопутном обиходе английский поэт видел источник необычайного. Даже такие привычные предметы, как стол или стул, склонны у Лира взбунтоваться против неподвижности, на которую они обречены самым своим существом. Возникают «Приключения стола и стула». Им, видите ли, надоело стоять на месте — и пришла охота немного прогуляться. Со ступеньки на ступеньку, со ступеньки на ступеньку: «Эй, держите, караул! Убежали стол и стул!..»
А вот совсем неожиданные персонажи — щипцы для орехов и щипцы для конфет. Ловко ускользнув из буфета, щипцы-соседи уводят из конюшни лучших скакунов и устраивают совместную конную прогулку — вряд ли они вернутся назад! Улетают в дальнее приятное странствие мистер Комар Долгоног и мистер Зум-зум-зум: у себя дома ни один из них не может осуществить свою мечту — попасть в королевский дворец. Одному из друзей мешают его непомерно длинные ноги, другому — слишком короткие:
...Кругом царит такой сумбур —
Все в этом мире чересчур.
(Перевод С. Маршака)
В окружающем поэта реальном мире многое было (и остается) действительно «чересчур». Но в лировском поэтическом мире это «чересчур» принимает сногсшибательно смешные формы, преображается качественно и количественно, вступает в новые, невиданные взаимоотношения и с этим, и с тем, и с другим! На глазах у маленького читателя слагаемые весело меняются местами и, вопреки математике, стремительно изменяется сумма.
Озорство лировских шуток начинается с сюжета. В этом смысле изобретательность автора «Книги нелепиц» какая-то безбрежная.
Старик отрастил себе такую бороду, что в ней свили гнезда сова, курица, крапивник и четверо жаворонков...
...Утка позавидовала прыжкам Кенгуру. Ей тоже хотелось прыгать. Долго думал Кенгуру, как помочь соседке, и надумал. Он посадил Утку на самый кончик своего хвоста и, наказав ей держаться крепко, трижды обскакал весь мир кругом. Оба счастливы...
Филин влюбился в кошечку Пусси. Она отвечает ему взаимностью, возникает лишь один вопрос — где достать обручальное кольцо? Плывут влюбленные, плывут и приплывают к острову, где высится холм, на холме растет дерево, на дереве сидит поросенок, на пятачке у поросенка — колечко...
Не продашь ли нам за шиллинг свое колечко, милый Поросеночек? — спросили путешественники.
Продам,— ответил Поросеночек.
Повенчал путешественников почтенный Индюк, живущий неподалеку на холме. На свадебном обеде ложки убегали от обедающих. А потом Филин и Пусси плясали при свете луны на песчаном берегу...
Лир не успел закончить свою парадоксальную историю: из сохранившихся фрагментов видно, что он хотел продолжить ее. Такой фрагмент приводит один из английских писателей (А. Дэвидсон). Это — вроде причудливого ответа на детский вопрос — какие же родились дети у Филина и Киски? Дети Филина и Киски,
Далеки мы все и близки,
Как на нас ты ни посмотришь — не просты.
То ли птица, то ли зверь я —
На братишках наших перья,
А сестренки носят длинные хвосты.
Мы несходны с малых лет,
Лишь в одном различья нет:
Все мышат мы любим на обед!
(Перевод мой. — Б. Б.)
Как много во всех этих затейливых фантазиях от народного творчества, от его детской непосредственности,— и, вместе с тем, как расширяется в них диапазон фольклора, его поэтические возможности!..
Весьма наглядно родство с фольклором у той созданной Лиром поэтической формы, которую англичане назвали лимериком (по названию одного ирландского городка). Внешне лимерик — шуточное пятистрочие с определенной рифмовкой; по существу, это сжатая притча, небылица, перевертыш, каламбур... Вполне в духе Лира — обычный персонаж лимерика, носитель его шуточной идеи, — добродушный старый джентльмен, чудак и оригинал...
Жил да был один старик.
Он шепнул нам: «Тише!»
«Вижу птичку на кусте — нет, не там, повыше.
Где ж она гнездо свила?
Видно, очень уж мала?
Втрое толще куста, втрое выше крыши...
(Перевод мой. — Б. Б.)
Разумеется, Эдвард Лир сам иллюстрировал свои «Нелепицы». (Не раз иллюстрировали их потом и другие художники, но не так-то просто им было «перевоплотиться» в автора!) Рисунки Лира к этим стихам совсем не похожи на его реалистические и одновременно романтические пейзажи. На первый взгляд это — карикатуры. Карикатуры ли? Нет. Рисунки Лира к небывальщинам — те же небывальщины. Да и как могло быть иначе, если стихи его первоначально возникали как подписи к его рисункам? Их отличает совсем особенный почерк, их детская манера. Как будто (условно говоря!) рисовал не автор стихов, не мастер высокого класса, а, скажем, сами дети, для которых он творил свои оригинальные стихи-небылицы.
Не следует понимать сказанное прямолинейно. Разумеется, детским был только характер озорного лировского рисунка, композиция же его, сам замысел, четкость были вполне взрослыми. Иллюстрации к «Нелепицам» Лира вела единая идея. Та самая, которая ведет его стихи, та, которая сформировала неугасающий веселый цикл народных английских «Песенок Матушки-гусыни», заслуживших столь серьезное внимание Чуковского и Маршака.
Благодаря Маршаку впервые заговорил по-русски этот классический чудак английской литературы для детей, мастер поэзии, уходящей корнями в детский комический фольклор его родины.
«Сколько в его книгах причуды, выдумки, душевной чистоты. И при этом Эдвард Лир один из самых музыкальных поэтов», — писал С. Маршак художнику В. Конашевичу в 1961 году.
Понятно, что переводить стихи Э. Лира не легче (а, может быть, и труднее), чем давшие им начало детские песенки английского народа. Этим песенкам радовался маленький Эдвард, они часто звучали и в ушах взрослого Лира. Не вправе ли мы утверждать, что в конечном счете от народа и та музыкальность его стихов, о которой справедливо упоминает Маршак?
Озорные и тонкие, эти стихи сохраняют и сегодня двойную ценность. Во-первых, как своего рода вызов сухарям-воспитателям, до сих пор не постигающим роли юмора в детском чтении, роли затейливой, веселой, музыкальной поэзии. Во-вторых, как доброкачественная питательная среда для детских поэтов разных стран — поэтов, у которых не раз слышались, а временами и сейчас слышатся отголоски творчества создателя «Книги нелепиц».
Эдвард Лир наложил чувствительный отпечаток на детскую литературу — поэзию и прозу — прошлого и нашего века, не только английскую. И особенно ценно и существенно, что ни один из писателей, запечатлевших черты лировских нелепиц и перевертышей, не повторил другого — наглядное доказательство плодотворности творческого метода этого поэта!
Продолжателем традиций Эдварда Лира справедливо считают и Льюиса Кэрролла, чьи сказки о приключениях Алисы в «перевернутом мире» насыщены изящными стихами-перевертышами, и Алана Милна с неподражаемыми шумелками, ворчалками и пыхтелками сообразительного плюшевого медвежонка.
Традиции затейливой поэзии Лира далеко не исчерпаны и в современной зарубежной поэзии для детей. Отнюдь не отошли в глубь истории литературы стихи выдающегося французского поэта Бельгии Мориса Карема, тяготеющего к шуточным формам стиха вроде считалки, характерного сплетением лирики с юмором, музыкальным звучанием строк, непереводимой часто каламбурностью. На видном месте в ряду детских поэтов остается для нас профессор поэзий в Оксфордском университете Роберт Грейвз, родство которого с английским детским фольклором (а через него — и с Эдвардом Лиром) особенно наглядно в стихах, построенных на занимательном анагизме наивности.
А в статье западногерманского поэта и исследователя Джеймса Крюса есть такое замечание: «Иные считают своим педагогическим долгом сжить со света очаровательную бессмыслицу. Эти люди заблуждаются. Ничто так не способствует духовному воспитанию детей, ничто не приносит ему такой пользы, как произведение шуточное». Как поэт Крюс сам любовно культивирует лирически окрашенный перевертыш. В комментарии к составленной им антологии с загадочным названием «Продажа мыльных пузырей» он поднимает на щит нелепицу как жанр детской поэзии, пропагандирует уважение к опыту Эдварда Лира, Алана Милна и их последователей...
В одном из общедоступных изданий «Книги нелепиц», выпущенных в Англии полвека назад, лировский юмор не одинок. Издательство объединило его и с занятными стихами из «Алисы в Стране Чудес», и с английскими переводами «Степки-растрепки», и с кое-какими рассказами барона Мюнхгаузена, и, наконец, с «Песенками Матушки-гусыни »...
Пожалуй, неизвестный составитель был прав. Все они духовные родственники, все вместе образуют веселый цикл плодотворных творческих фантазий, восходящих к детской игре.
Л-ра: Детская литература. – 1981. – № 4. – С. 39-41.
Произведения
Критика
