Мир подвижный
Е. Мущенко
Определение «современный» по отношению к художнику может быть и простой констатацией факта: «живущий вместе с нами», и выражать важнейшее свойство таланта: «жить во времени», предугадывая его ритм и, следовательно, надолго оставаясь неподвластным бегу дней, лет.
Но во все времена возраст поэзии и прозы исчислялся не годами, а тем запасом прочности, способности к самообновлению, какие заложены писателем изначально. Разобраться, как создается такой запас, увидеть, что является движущей силой творчества, наверное и означает — понять особенности мировосприятия художника, неповторимость созданного им.
Два года прошло с момента выхода в свет третьего тома собрания сочинений Гавриила Николаевича Троепольского.., десять лет, как другом нашим объявился доверчивый Бим.., двадцать шесть лет отделяют нас от публикации «Записок агронома»...
Сегодня писателю — 75 лет. Шелестят годы, как страницы книг, а страницы, как годы жизни. «И среди всего этого — люди. Много разных людей, потому что много лет прожито, много раз повторялись веселые весны, и красивые по-своему печальные осени, и бодрые, а иногда суровые зимы» («Митрич»). Судьбы людей самых разных, личный опыт незаурядной жизни, картины природы родного Черноземья — все это объединяется общим для нас понятием: мир художника Г. Н. Троепольского. В этом мире свои законы, непреложные и справедливые.
Первый из них и определяющий, — «начинать жить с доброты». Однако добро в произведениях Троепольского не какая-то идеальная отвлеченность. Оно щедро дано самой жизнью всему живому («В камышах», к пониманию же добра надо пробиваться сквозь равнодушных Серых («Белый Бим Черное ухо»). Добро — естественная форма человеческого общения, потому с такой силой может противостоять всему механическому, бездушному, недоброму. Но добро и хрупко, легко ранимо, его необходимо беречь и защищать. Поэтому, «если писать только о добре, то для зла — это находка, блеск; если писать только о счастье, то люди перестанут видеть несчастных и в конце концов не будут замечать; если писать только о прекрасном, то люди перестанут смеяться над безобразным» («Белый Бим Черное ухо»).
Так естественно возникает в творчестве Троепольского пафос борьбы со злом. Средство привычное — сатира. Но пользуется им писатель с особым мастерством, а значит, по-своему. Чаще сатирический персонаж сам себя разоблачает. Когда Прохор XVII выходит со своим «начальственным» словом на трибуну, то вся его речь состоит из многократно повторяемого «планы», «планы», «планы»... — заученность, бездумность фразы обнаруживает нелепость и противоестественность, «ненормальность», как явления, его самого. Не случайно первая встреча со злом у всех, близких автору, героев вызывает сначала недоумение и даже непонимание.
Но добро доверчиво, а зло многолико, лживо, подчас трудно узнаваемо, не всякий раз смешно, больше жестоко. Оно рядится в одежды справедливости и кровной заинтересованности в деле («Постояльцы»), лицемерит (Серый и
Клим в повести о Биме), рвется к власти («Прохор XVII и другие»), всегда старается выглядеть внешне безупречно, Чтобы разглядеть его, следует кому-то идти первым. Самому непримиримому. Этот труд берет на себя автор. Сатирическая направленность таланта и публицистическая страстность идут в творчестве Троепольского рука об руку. Поскольку отрицать можно лишь утверждая, писатель никогда не останавливается перед открытым признанием читателю — кого он любит («Здравствуй, жизнь!» «Рабочие руки славлю!»).
Отсюда удивительное чувство реальности всех героев писателя, их очерковой достоверности, а вместе с тем художественная образность, психологическая правда героев и авторского переживания, лирическая проникновенность таких очерков, как «Дорога идет в гору», «Город помнит».
Люди, несущие веру в добро на уровне государственном и личностном названы у Троепольского «бессменными». Они — питательная среда доброты. «Прочный народ — бессменные, крепчайший у них корень». «Бессменные» звучит, как «бессмертные», и в этом есть смысл. Потому что исконное качество бессменных — способность к труду, деятельности. Любопытно, что ни один из героев, враждебных добру, такой способностью не обладает. Работать — значит отдавать. Самохваловы, болтушки, недошлепкины, хватовы — могут лишь брать. На миру брать труднее, и «нелюди» отгораживаются от людей словами и инструкциями, кабинетами и портфелями, готовностью критиковать, приказывать, требовать.
Герой пьесы «Постояльцы» Чекмарь Илья Данилович, прибывший в колхоз в качестве председателя комиссии, очень четко выразил в этом смысле свойственную «нелюдям» позицию: «Не можешь — научим, не хочешь — заставим, противишься — накажем, протестуешь — фьюить!» Однако при всей многоликости зло однообразно, оно живет ненавистью ко всему, что «не-я», и, следовательно, всеядно. Пьеса создана в 1971 году, но слова Чекмаря мало чем отличаются от уже известного нам признания 50-х годов Прохора Самоварова из «Записок агронома»: «Я, если залезу на точку зрения и оттуда убеждаюсь, тогда я человек твердый и прямой, как штык». Здесь та же беспринципность, та же нетерпимость ко всему, что принципиально.
Откуда черпают силы добрые герои в борьбе со злом? В «Планете людей» Экзюпери писал: «Земля помогает нам понять самих себя, как не помогут никакие книги. Ибо земля нам сопротивляется». Но земля помощница человеку и тогда, когда в полном согласии с ним, доверчиво открыта взору и сердцу его. В творчестве Г. Н. Троепольского природа и человек уравниваются в главном: способности щедро отдавать. Один из лучших образов, созданных писателем, старый Митрич умирает в осенний, полный плодами земли день, улыбаясь: «И не было ни у кого слез: так провожают из жизни человека, который сделал все, что мог сделать, для которого потому и смерть — естественный конец, поражающий своей простотой и ясностью». Труд человека на земле и есть момент, связующий его с другими, с народом, государством, целым миром, с жизнью.
Надо сказать, что именно здесь открывается современное звучание произведений Г. Н. Троепольского. Начало творческого пути Гавриила Николаевича совпало с мощным движением нашей прозы, которая впоследствии была определена критикой как деревенская. Первые ее представители Овечкин, Троепольский, Радов, позднее Белов при всей непохожести были очень близки друг другу по средоточию интересов вокруг колхозных проблем и самого сознания человека, работающего с землей, нравственных его устоев.
«Уметь слушать деревню», — эти слова, сказанные в 50-е годы одним из критиков о В. Овечкине, выражают общее качество писателей-«деревенщиков» 50-60-х годов. Но очень быстро проза тех лет пошла вглубь и вширь «деревенской» темы. Одним из первопроходцев и стал Г. Н. Троепольский. Если в 60-е годы можно было еще говорить о тенденции соотнести город и деревню, городского жителя и деревенского в качестве явлений не совпадающих, при этом сознание сельского жителя, приближенного к природе и теснее связанного с исконно русским, народным, часто оказывалось в чем-то более нравственным и сокровенно человеческим, то уже в начале 70-х положение существенно меняется.
В повести о Биме (1971) социальный момент как определяющий признак нравственности героев значительно ослаблен. Более того, чем сильнее прочерчены внешние границы между го родом и деревней, нетронутой природой и «испорченной», с точки зрения Бима, городской цивилизацией, где «все люди, оказывается, пахнут автомобильным дымом» и где Бим никогда не пил молока, которое бы пахло всеми травами и человеческими руками, то есть непосредственно несло бы на себе следы трудовой деятельности отдельного человека,— тем по сути они оказываются менее значимыми. Для трагической судьбы Бима оказались важными не сами по себе странствования и жизнь в городе или деревне, а просто «плохие» люди. Сама близость к природе, к деревенскому укладу жизни не означает и не определяет нравственности героя: добро везде добро и зло всегда зло. Вспомним, что непосредственными виновниками гибели Бима в равной степени явились и коллекционер собачьих ошейников, табличек и медалей Серый, и Тетка, постоянно заявляющая о своих правах советской женщины и совсем забывшая об обязанностях просто человеческих, и «интеллигентный» папа Толика, отправивший Бима умирать жестокой смертью от голода или волчьих клыков с комфортом, на машине (все они городские жители), и деревенский охотник Клим, до полусмерти избивший Бима за неумение беспрекословно и бездумно исполнить чужую волю.
Заключительные строки повести: «Нет, не спокойно в этом голубом храме с колоннами из живых дубов», — так подумал Иван Иванович, стоя с обнаженной белой головой и подняв взор к небу. И это было похоже на весеннюю молитву» — фактически объединяют город и деревню под крышей одного храма: природы, Родины.
Таким образом, при всей (заметной глазом) избирательности творческого интереса писателя к труженику земли, Троепольского привлекает всегда не исследование собственно социальных особенностей, вернее, не только это, а самая стихия необъятной народной жизни. Обрести себя в этой необъятности героям Троепольского помогает память. Именно с ней связано то новое и прекрасное, что «каждую весну появляется в человеке» («Митрич»). «Годы уходят, за годами — тревожные годы. Люди маленькие и большие приходят и уходят. А жизнь все равно идет. Она стучится в сердце каждого. И только глухие сердца остаются глухи». В этих словах героя пьесы «Постояльцы» звучит голос автора, это его сердце откликается на всякую человеческую судьбу, связанную кровно с судьбой родной земли, народа в целом. Не случайно почти все произведения Гавриила Николаевича Троепольского (особенно «Записки агронома», цикл рассказов «У крутого яра», повесть «В камышах») строятся как воспоминания о встречах с людьми. Как не случайно и то, что всех героев своих испытывает писатель на прочность способностью помнить. Под словами, сказанными сегодня Василием Беловым: «Вне памяти, вне традиций истории и культуры... нет личности. Память формирует духовную крепость человека», может стоять подпись и Троепольского, заверенная всем его творчеством, берущим начало полвека назад.
«Соответствует действительности» в настоящем лишь тот, кто помнит прошлое, отложившееся опытом в народной жизни трудовой, нравственной, эстетической. Необходимость осознания причастности своей личной жизни к жизни народа и государства, вот счастье, какое обретают любимые герои Троепольского, «честнейшие души, великого трудолюбия и беспредельной преданности своему делу» («Экзамен на здравый смысл»). Оттого самым тяжким проступком становится нарушение высшей морали — уважения к другому человеку — морали, вытекающей из «устойчивого закона природы: необходимость одного в другом». Митрич, не верующий в бога, перед смертью просит привести попа исповедоваться в единственном с его точки зрения человеческом грехе: когда в сорок первом наши отступали, Митрич ударил солдата.
Память — живая совесть личности, а значит и основа ее. При всей трагичности судьбы Бима, повесть о нем кончается оптимистично, потому что беда его превратилась в память для многих людей, стала частью их жизни.
Понимание зависимости одного от всех и всех от каждого повышают гражданскую требовательность художника к своим героям и к самому себе. В одном из ответов на анкету журнала «Вопросы литературы» в 1964 году Г. Н. Троепольский высказал мысль, которая, думается, может служить критерием нравственности, применяемым писателем к человеку: «Все, что взял у жизни — отдай ей же».
Один из героев А. Платонова говорит: «Без меня мир неполный». Ответственность каждого человека за полноту мира — наисовременнейшая боль сегодняшней советской литературы, шире — искусства, и в этом смысле проза Троепольского органично входит в контекст эстетических, нравственных поисков эпохи конца 70 — начала 80-х годов XX века.
Критика не раз обращала внимание на то, что реализм Троепольского удивительно нагляден, конкретен. Нередко писатель как бы специально подчеркивает обыденность характеров и поступков своих героев, подчеркивает их обыкновенность. Самый распространенный отзыв о герое у Троепольского (близком и дорогом писателю): «обыкновенный человек, не совершивший ни одного героического поступка» («Митрич»). Необыкновенное проявляется в полноте отдачи своих сил и возможностей, что и помогает герою сделать следующий шаг в нравственном своем развитии (именно по этому пути идет и вся советская литература): от понимания своей собственной значимости— «Без меня мир неполный» — личность приходит к пониманию — «Мне нужны все». Именно так заканчивается монолог председателя колхоза Иванова, завершая пьесу «Постояльцы». В обыденности этого признания мудрость и красота человеческого познания. «Жажда человеческого познания неутолима: в этом главное свойство науки, ее величие и бессилие. Но для всех народов земли жажда прекрасного не менее традиционна. Как не похожи друг на друга две эти человеческие потребности, одинаковые по своему могуществу и происхождению! И если мир действительно состоит лишь из времени и пространства, то... наука взаимодействует больше с пространством, а искусство со временем...» (В. Белов. Лад. Очерки о народной эстетике. — «Наш современник», 1979, № 10, с. 117).
Взаимодействие творчества Г. Н. Троепольского со временем не закончено, более того, сегодняшние интересы литературы во многом проявляют предвидения Троепольского. Так, в рассуждениях одного из героев повести Е. Дубровина «Глупая сказка» (1976) нельзя не увидеть продолжение того требовательного внимания к обыкновенному (Дубровин называет его «средним») человеку, какое свойственно изначально Троепольскому: «Средний человек — это ген народа. Хранитель информации, которую заложила в этот народ природа... Поэтому все решения, которые он должен принять, играют огромную роль не только для него самого, но и для всего народа... Хранитель гена — средний человек. Он основа всему, он дает время от времени и способных мукомолов и великих художников».
Часто произнося сегодня слова о том, что коммунизм означает: «от каждого по способности, каждому по потребности», мы не всегда отдаем себе отчет в том, что реализация этого принципа предполагает прежде всего высокий нравственный уровень развития не общества в целом, а именно каждого из членов этого общества. Показателем этого пристрастного интереса сегодня к духовному состоянию каждого человека может служить то тематическое многообразие современной прозы, какое нельзя не заметить и которое отразилось даже в критических определениях: деревенская проза, производственный роман, проза о людях науки, повести о молодежи, проза о спорте и т. д. и т. д. С этих позиций проза Г. Н. Троепольского трудно определима. Да и нуждается ли она в этом? Лучшее из созданного писателем живет «во времени и движении». И это, пожалуй, самое точное определение особенности дара писателя Троепольского, его места в течении современной жизни.
Л-ра: Подъём. – 1980. – № 6. – С. 148-151.
Критика
