О Гаврииле Троепольском и его повести «Белый Бим Чёрное ухо»
А. Овчаренко
Этого высокого, худощавого, всегда чуть улыбающегося не то от стеснения, не то от затаенной иронии человека с внешностью старого интеллигента в демократических очках я впервые увидел еще в середине века. Было ему, как покаялось, далеко за пятьдесят. Усы щеточкой — уже и тогда седые, виски тоже щедро схвачены изморозью. Автор прошумевших в 1953 году сатирических «Записок агронома» не отличался разговорчивостью, рекомендовался селекционером из Острогорской сортоиспытательной станции и действительно загорался, едва речь заходила о зерновых культурах, рыбной ловле, охоте. Десять лет спустя он обрадовал поклонников своего дарования тончайшим воссозданием природы в повести «В камышах».
Публикуя сатирические произведения Гавриила Троепольского в «Новом мире», А. Твардовский был не очень высокого мнения об их художественных достоинствах. Так же примерно к ним относился и Валентин Овечкин. Время, однако, показало и жизненность их, и устойчивый интерес к ним как советских, так и зарубежных читателей. Даже очень пристрастный американский профессор Дайминг Браун назвал «Записки агронома» и другие произведения Гавриила Троепольского середины века «вехой в послевоенном использовании изображения остросмешных явлений с целью обнажения негативных сторон деревенской жизни». Отметил он и своеобразие повествователя в этих произведениях: «...профессионал, заинтересованный в эффективном научном ведении сельского хозяйства, путешествующий по колхозам, наблюдающий их труд, записывающий свои мысли и чувства и часто выражающий горькую иронию перед лицом собственной беспомощности и перед отсталостью производства». И еще: «Главная мишень его сатиры — это бюрократия, бессмысленные «реформы», прикрывающие отсутствие настоящей деятельности и различные виды местной демагогии. Внимание писателя сосредоточено на персонажах, воплощающих (как было в русской классической, гоголевской карикатуре) специфически отрицательные черты крестьянства».
Эти два произведения, казалось бы, должны были подготовить читателя к восприятию лучшей повести — «Белый Бим Черное ухо», с причудливым соединением в ней остросатирических элементов и тончайшего лиризма, откровенной философичности и глубокой символики, пронзительного чувства природы и умения попеременно посмотреть на мир глазами старика, ребенка и беззащитного, но беззаветно преданного людям пса. Тем не менее, когда повесть в 1972 году появилась на страницах «Нашего современника», она была воспринята как неожиданность. О ней долго говорили с удивлением и восхищением. «Эта небольшая по листажу повесть, выдержавшая множество изданий и у нас и за рубежом,— сказал Янка Брыль,— поистине большая книга о человечности, настолько она современна, созвучна тревоге и надеждам всех людей Земли, настолько общечеловечна в самом широком значении этого слова. Повесть Троепольского, можно сказать, триумфально идет по всему миру, без лишнего шума делая свое великое дело единения людей доброй воли, прекрасно способствуя важнейшему из важного — борьбе за мир». Только за период с 1976 по 1980 год «Бим» вышел за пределами СССР 18 раз: дважды в Болгарии, дважды в Венгрии, один раз в Греции, один раз в Израиле, один раз в Китае, дважды в ФРГ, один раз в Швейцарии, дважды в Финляндии, один раз во Франции, один раз в Швеции...
В 1975 году Союз книготорговцев Понтремопези (Италия) учредил ежегодную литературную премию под названием «Банкареллино» за лучшую книгу для детей в возрасте от 9 до 11 лет, изданную в истекшем году. Члены этого союза, книготорговцы, присылают на рассмотрение специального жюри пять книг, вызвавших наибольший спрос покупателей. В состав жюри, обновляемый каждый год, входят семь подростков от 9 до 11 лет, избираемых из числа учащихся средних школ страны. «Члены жюри,— как рассказывал Ренато Бергонцили, корреспондент одной из итальянских газет, — заранее получают все книги, выдвинутые на соискание премии, чтобы прочитать их в спокойной домашней обстановке. За три дня до даты, когда обнародуется решение о присуждении премии (в 1981 году этой датой стало воскресенье 1 ноября) все члены жюри приглашаются в Понтремоли в качестве гостей. Разместившись в лучшем здании города — в отеле Наполеон, — семь юных членов жюри собираются на свои заседания и в течение трех дней под руководством двух учителей обсуждают книги своих кандидатов на премию. Юноши и девушки, огражденные от какого-либо внешнего вмешательства, работают в спокойной обстановке. В день объявления о присуждении премии они собираются для встречи с широкой публикой для защиты своего решения о лауреате премии «Банкареллино». Жюри, — перед которым всегда испытывают страх авторы книг за откровенность и «жестокость» критики, — высказывает свое мнение без горечи и с той резкой спонтанностью, которая характерна для молодых».
В 1981 году на рассмотрение жюри книготорговцы представили произведения, как сказано в статье того же корреспондента, «более всего читаемые школьниками» и «хорошо известные среди взрослых»: «Нападение на землю» Дженни Подоана, «Приключения Пиерино на рынке Луино» Пьера Кьяри, «Покинутая страна» А. Паолими, «Планета чудовищ» Массимо Грилланди и «Белый Бим Черное ухо» Гавриила Троепольского (изд. Джунти-Марцзокко). В отборочном туре в Болонье Г. Троепольскому за книгу «Белый Бим Черное ухо» была присуждена «Премио селеционе Банкареллино-1981» — фарфоровая статуэтка, а на заключительном этапе конкурса в Понтремоли 1 ноября 1981 года он был удостоен высшей премии (статуэтка бродячего торговца книгами). Изданная в той же стране для слепых, книга тогда же победила в конкурсе на «Премию Монца». «Эта премия,— писал автору профессор Родольфо Каттани,— ежегодно вручается писателям за лучшую книгу для юноше-ства»1.
Писатель нашел совершенно неожиданный угол зрения на нашу жизнь, позволивший с отчетливой рельефностью увидеть все самое сокровенное, что есть в наших людях, и ощутить все остродефицитное, чего нам всем не хватает прежде всего по нашей собственной вине или беде. «По шоссе бежала тощая хромая собака. Вперед бежала, только вперед, медленно, тяжко, но вперед, к той двери, у которой есть доброта, около которой Биму хотелось лечь и ждать, ждать хозяина, ждать доверия и самой обыкновенной человеческой ласки». Это и реальная картина. И символ. И — ключ к глубинному содержанию повести. Трагическая судьба изящной, доброй, доверчивой охотничьей собаки, безоглядно преданной своему до щепетильности честному и справедливому хозяину Ивану Ивановичу, мечущейся по городу в поисках его (увезенного в больницу) и попадающей на живодерню по злому навету Тетки, не аллегория. Подкупает знание автором «языка» Бима, убедительность реакций пса на команды, слова, жесты, даже вздохи Ивана Ивановича. Хорош весь рассказ о том, как Бим узнает хозяина, нюхая присланный им из московской больницы белый лист бумаги, и о том, как испытывает «вкус слез человека», «густо просоленных неизбывным горем». Отличны пейзажные картины в повести. Вот одна из них, органически переходящая к концу описания в философскую основу книги:
«Бывает поздней осенью, даже и после зазимка, вернется лето и зацепит уходящую осень огненным хвостиком. Й осень растает, разнежится и притихнет, словно ласковая собака, которую гладит женщина. И тогда лес запахнет прощальным ароматом палой листвы, рубиновыми плодами шиповника и янтарем барбариса, терпким и острым, как перец, копытенем, белым грибом, никем не тронутым, уже развалившимся, пропитанным водой, но все еще пахучим, напоминающим о прошлых погодах; и потечет по лесу улыбчивый добрый дух от сосны к березе, от березы к дубу, а тот ответит могучими запахами силы, крепости лесной и вечности. В запахах леса есть что-то вечное и неистребимое, особо ощутимое в теплые, мягкие и ласковые прощальные, последние дни уходящей осени; она уже освободилась от нудных дождей, злючих наскоков зазимья и дотошных, все обволакивающих иголок инея; все ушло, все в прошлом. И будто осень, засыпая, видит сон о лете, а нам показывает свои божественные видения во всем величии одухотворенной красоты и в животворящих ароматах земли. Благо тому, кто сумел впитать в себя все это с детства и пронес через жизнь, не расплескивая ни капли из дарованного природой сосуда спасения души!
В такие дни в лесу сердце становится всепрощающим, но и требовательным к себе. Умиротворенный, ты сливаешься с природой. В эти торжественные минуты сновидений осени так хочется, чтобы не было неправды и зла на земле. И в тишине уходящей осени, овеянной ее нежной дремотой, в дни недолгого забвения предстоящей зимы ты начинаешь понимать: только правда, только честь, только чистая совесть, и обо всем этом — слово. Слово к маленьким людям, которые будут потом взрослыми, слово к взрослым, которые не забыли, что были когда-то детьми.
Может быть, поэтому я и пишу о судьбе собаки, о ее верности, чести и преданности. О той самой собаке, которая лежала в тот теплый-теплый осенний день в лесу у пенечка. И тосковала».
Рассказ о трагической судьбе собаки перерастает в защиту правды, чести, чистой совести, душевной чуткости, отзывчивости, в гимн верности добру и справедливости. По мере того как десятки людей сталкиваются с собакой, ищущей своего доброго, своего заботливого хозяина, они поворачиваются к нам так, что мы сразу ощущаем реальный потенциал их доброты, отзывчивости, соучастия, сострадания, нежности, присущих им. На своем скорбном пути Бим встречает больше людей добрых, душевных, щедрых, он даже делает «умозаключение»: «Добрых было огромное большинство, злых — единицы, но все добрые боялись злых». Добрые — это и Степановна, и Даша, и деревенский пастух Хрисан Андреевич, и мальчики Толик и Алеша. Образ Хрисана любовно вылеплен Гавриилом Троепольским из глины: так много в нем подлинно земляного при неотразимой обаятельности. Но, как справедливо «умозаключает» Бим, они, добрые, оказываются менее наступательными, менее напористыми, менее целеустремленными, нежели спекулянтка и сплетница Тетка, именующая себя не иначе как «Советской женщиной», или коллекционирующий собачьи ошейники демагог с психологией провокатора — Серый, или жестокий до остервенения браконьер Клим, доводящие Бима до отчаяния, до того, что он начинает терять веру в человека. «Ох-хо- хо-ой! Ой-ой, лю-уди-и, — плакал он. — Тяжко мне, ой тяжко без друга. Отпустите вы меня, отпустите искать его. Ой-ой-ой, лю-уди-и-и, ой!» Л. Якименко утверждал: «Каждая из этих фигур вылеплена с той законченностью и многомерностью содержания, которые позволяют увидеть нам конкретное зло, его носителей». Мне кажется, напротив, что они не отличаются ни законченностью, ни многомерностью. Автор не дал полной свободы своему сатирическому гневу, рисуя их, возможно, потому же, почему счел необходимым сделать отступление-оправдание: «Главное, я за то, чтобы писать обо всем, а не об одном и том же. Последнее вредно. Ты подумай! Если писать только о добре, то для зла — это находка, блеск; если писать только о счастье, то люди перестанут видеть несчастных и в конце концов не будут их замечать; если писать только о серьезно-прекрасном, то люди перестанут смеяться над безобразным».
Странно было читать подобные тирады у наших писателей в семидесятые годы, едва они касались отрицательных явлений. Так же странно, как сталкиваться с амортизирующими «уточнениями»: «есть еще у нас отдельные нездоровые» и т. п. А воры воровали все наглее, анонимщики клеветали на честных людей, демагоги компрометировали наши идеалы и воздвигали себе морозовские хоромы, писатели же вынуждены были доказывать, что, обращаясь к сатире, отнюдь не намеревались бросать тень на наш образ жизни и наши идеалы. Даже такие мужественные, как Гавриил Троепольский или Нодар Думбадзе — автор романа «Закон вечности».
Не отличаясь ни законченностью, ни многомерностью, созданные Гавриилом Троепольским образы Тетки, Серого, Клима все же врезаются в память не меньше, чем образ Орозкула из повести «Белый пароход» Чингиза Айтматова. Врезаются потому, что писатель безошибочно прочерчивает доминанты их характеров, не идя ни на какие уступки.
Своими длинными тенями фигуры эти, однако, не закрывают главного в повести, того, что позволило Льву Якименко написать о ней: «Это повесть о чести и достоинстве, о верности и преданности долгу. Это размышление о жизни, с предельной интонацией доверия и искренности». Сам автор так выразил пафос своего произведения в одном из четырех лиро-философских размышлений. Измученный поисками хозяина Бим возвращается «к своей родной двери. К родной двери, к той самой, знакомой с первых дней жизни, к двери, за которой доверие, наивная святая правда, жалость, дружба и сочувствие были настолько естественны, до абсолютной простоты, что сами эти понятия определять не имело смысла. Да и зачем Биму все это осмысливать? Он, во-первых, не смог бы это сделать как представитель собачьих, а во-вторых, если бы он и попытался подняться до недосягаемой для него высоты разума, он погиб бы уже оттого, что его наивность люди почли бы дерзостью необыкновенной и даже преступной. В самом деле, Бим тогда кусал бы подлеца обязательно, труса — тоже, лжеца — не задумываясь, бюрократа он съедал бы по частям и т. д., и кусал бы сознательно, исполняя долг, а не так, как он укусил Серого, уже после того, как тот жестоко избил его по голове. Нет, та дверь, куда шел Бим, была частью его существа, она была его жизнью. И — все. Так, ни одна собака в мире не считает обыкновенную преданность чем-то необычным. Но люди придумали превозносить это чувство собаки как подвиг только потому, что не все они и не так уж часто обладают такой преданностью другу и верностью долгу настолько, чтобы это было корнем жизни, естественной основой самого существа, когда благородство души — само собой разумеющееся состояние».
Во имя того, чтобы таким стал дом всей нашей жизни, чтобы доверие, правда, дружба, сочувствие, верность долгу были в нем обыкновенными и всеобъемлющими настолько, чтобы определять их не имело смысла, — и написал свою повесть Гавриил Троепольский. Тоской о них, жаждой их, верой в них до краев переполнена его книга. Конечно, человечество всегда будет испытывать острый дефицит их. Но обязанность каждого человека — сделать все, чтобы такой дефицит не увеличивался, а уменьшался, и никогда не забывать, что вокруг нас люди, жаждущие внимания, заботы, ласки и полного понимания.
Повесть «Белый Бим Черное ухо» написана емко, в свободной манере, с отступлениями, реминисценциями, имитацией документов, но предельно лаконично. По свидетельству Сергея Викулова, автор признавался, что в черновой редакции произведение было в два раза длиннее и он потратил на ее «ужатие» больше времени, чем на написание. Зато вот как он передал мертвое состояние Бима: «Две снежинки упали на нос Бима и не растаяли». И таких находок в произведении немало. О пасущихся овцах сказано, что они «с дружным потреском щипали короткую травку и хрумтели так согласно, что все это сливалось в один сплошной звук, спокойный, ровный, умиротворяющий». Все — видишь, слышишь. Больше ничего не нужно добавлять!
На мой взгляд, наш подлинный гуманизм редко выступал в такой обнаженности, пронзительности и незащищенности, как он выступает в повести Гавриила Троепольского. Писатель сделал это сознательно, что и принесло его книге широчайшую популярность в изучаемое десятилетие.
Л-ра: Овчаренко А. Большая литература. Семидесятые годы. – Москва, 1988. – С. 372-379.
Критика
