30-10-2020 Димитрий Ростовский 131

О некоторых особенностях ораторской прозы Дмитрия Ростовского

Л. Л. Короткая

При Петре I церковная проповедь приобретает государственное значение, становится одним из действенных средств агитации. В праздничные дни в церковь собирались тысячи верующих. Искусное слово проповедника призвано было воспитывать их, воодушевлять на активное участие в петровских преобразованиях. Сам царь вызывал в Петербург талантливых проповедников, за проповеди, отвечающие его требованиям, щедро награждал ораторов; за проповеди, осуждающие его,— карал. Наиболее актуальные, яркие речи немедленно публиковались.

С церковного амвона зачитывались и реляции о сражениях со шведами. Так, узнав о полтавской победе, митрополит Стефан в рязанской епархии устраивает торжественный молебен с трехдневным звоном в колокола. А когда была получена реляция о победе, «эта реляция была читана по церквам после литургии и совершено молебствие с пятидневным звоном».

Обращаясь к многочисленным слушателям, проповедники стремились сделать свою проповедь понятной и впечатляющей, насыщали ее бытовыми примерами, использовали народные легенды, сказки и пословицы.

Постараемся проследить это на творчестве одного из выдающихся проповедников петровского времени — Дмитрия Ростовского.

Дмитрий Ростовский впервые выступил как проповедник в 1685 г. в Чернигове. Затем несколько лет провел в Литовском государстве, проповедовал в вильнюсских православных церквях и на белорусских землях — в слуцком Преображенском монастыре. Однако произвол и анархия в распадающемся Польско-Литовском государстве, бесчинства шляхты, политика католизации местного населения — все это создавало неблагоприятные условия для просветительской деятельности образованных людей, связанных с православной церковью. Многие из них именно поэтому с симпатией смотрели на крепнущую Московскую державу, а затем стали идеологами русского абсолютизма. Дмитрий Ростовский, как и многие другие украинские и белорусские культурные деятели, становится сознательным приверженцем Москвы.

С 1683 г. Дмитрий — игумен Батуринского монастыря, с 1694 г.— Глуховского. 10 ноября 1701 г. Петр I назначает Дмитрия митрополитом Ростовским на место умершего Иоасафа Лазаревича.

И. Шляпкин отмечает, что в Ростове «начинается последняя и едва ли не самая замечательная пора его жизни». Именно в этот период его проповеди отмечены наибольшей связью с современностью. Дмитрий умер в 1709 г. Шляпкин предполагает, что его сближение «со старорусскою партиею и сторонниками царевича» произошло в 1708 г., когда Дмитрий был уже неизлечимо болен. Но с 1702 до 1708 г. — 6 лет, срок немалый для старого и немощного человека, — он как мог служил делу Петра I. Очень верно сказал об отношении Дмитрия Ростовского к петровским реформам академик А. Белецкий: «Оппозиционно настроенный против методов проведения реформ Петра I, он при этом не присоединился к врагам реформы».

Проповеди Дмитрия Ростовского сочинялись по правилам гомилетики. Они отмечены риторичностью, наличием искусственных схоластических фигур, символичностью.

Широкое использование проповедниками иносказательных образов объясняется не только спецификой проповеди как жанра, связанного с церковной жизнью. Пышный, панегирический стиль при Петре I становится художественным стилем официальной литературы и искусства, служит для украшения парадных сторон жизни петровского времени.

Исследуя связи литературы и искусства, К. Пигарев говорит о единстве стиля: «Обилие иносказательных образов — аллегорий, символов и эмблем — было равно присуще как панегирическому стихотворству, драматургии, церковному и светскому красноречию, так и архитектуре, живописи... Тем самым определяется единство художественного стиля официальной литературы и искусства петровского времени. Этот стиль может быть назван «панегирическим». Панегирический стиль соответствовал и самому характеру проповеди даже в узкорелигиозном, схоластическом ее значении. Но еще со времен Симеона Полоцкого церковная проповедь затрагивает насущные вопросы жизни общества.

В эпоху Петра она все больше отходит от церковной схоластики. В проповеди сочетаются славословие, назидание и обличение. Назидание и обличение нуждались в иных выразительных средствах. Дмитрий Ростовский нередко сетовал на то, что торжественная проповедь малодоступна, что многие слушатели уйдут, не постигнув ее смысла. Так, 5 апреля 1701 г. свое «Слово о богородице» он закончил такими словами: «Кончу убо слово мое. Мню же, яко не всяк памятствовати будет реченного мною, разве что книжный; простые же и бескнижные человецы без пользы отыдут». Эту же мысль повторяет он и в проповеди, произнесенной в середине августа 1701 г. в Донском монастыре в честь победы Дмитрия Донского: «Уже время аминем скончати... но мню... яко вся мною реченная бескнижным людям не внятна быша, и опасаюся, да не без пользы отыдут и да не явлюся яко велеречив ритор, а не яко полезен учитель...».

Наблюдения над произведениями Дмитрия убеждают в том, что свое стремление остаться учителем для всех проповедник пытается реализовать на деле. Его слова дают немало образцов живого простого повествования.

Из ранних проповедей Дмитрия до нас дошла проповедь от 24 февраля 1685 г., говоренная в Киево-Печерской лавре в годовщину погребения Иннокентия Гизеля. Проповедь витиевата и велеречива, но, начиная говорить о благотворительности Гизеля, Дмитрий упрощает слог и включает в текст народную пословицу для характеристики нищих, которым «есть где сести, да нечего ести». Здесь же использована и римская легенда о загадочной надписи на могиле: «Еднаго часу в Рыме знайдено неякись давный каменем приваленный гроб... в котором при костях была табличка... истощих, даровах, сохраних, имех, имам, погубих.

Що бы тыя слова мели значити, нихто разумети не могл. Зезвано потым людей мудрых... Тии, по долгому уважанню, згодилися все на одно... еже истощих — имех, еже даровах — имам, еже сохраних — погубих». Легенда интерпретировалась в применении к жизни покойного Гизеля, служила восхвалению его бескорыстия, его любви к бедным. Одновременно она делала проповедь занимательной, повышала интерес слушателей. В 1693 г. в проповеди «Слово на день святой троицы» встречаются наглядные бытовые примеры и точные, характерные для народного творчества сравнения: «Хто хочет яковаго научитися ремесла, смотрит на образец»; «Отожь маешь идола — золото не на Яковом холме гор Киевских, але в шкатуле, в скрине... Щожь золото повелевает? Ищи мене, украдь, отыми, разбии, кривду учини ближнему»; «Кривда бы то была, где бы хто господаря з власного его дому гвалтством выпихал в шею».

В апреле 1701 г. Дмитрий говорил проповедь опять-таки в честь троицы — «Слово на святую троицу». Тема весьма отвлеченная, ее определяет текст: «Поклонимся отцу, и его сынови, и святому духу, святей троице». Однако обратим внимание на изложение:

«...Теперь с добрым помыслом наиспособнейшее имеем время прийти и поклонитися отцу, и сыну, и святому духу... До неба высоко, не всяк и умными богомысленными ногами взыти может, а плотяными и вовсе невозможно: до Маврикийского же урочища и до Авраама намета ближе. Ибо на земли, если не телесными ногами, то скоротечным умом в едино мгновение всю вселенную обходящим, путешествовати можем. Бог, троица с духами ангелов и душами святых в хвале неприступной непрестанную божественную имеет на небе забаву, а на земли с Авраамом и Авраамовою дружиною под тению утешается разговором. Там тысяща тысящей, и тьмы тем обстоят его, а тут, как на безлюдье, никого опричь семьи Авраамовой не видать».

Изложение отличается простотой, наглядностью и окрашено юмором, который создается ироническим подтекстом. В небольшом отрывке народные фразеологические обороты, заимствованные из пословиц, употреблены автором в неизменной или опосредованной форме.

Так, из пословицы «Бог высоко, а царь далеко», или «До бога высоко, до царя далеко», использована в несколько измененном виде первая часть: «до неба высоко». Она утратила свой подтекст, но знакомое слушателям словосочетание осталось. Дальше мы встречаемся с образным выражением «скоротечным умом в едино мгновение всю вселенную обходящим» — мыслью, закрепленной в народной пословице «Птице — крылья, человеку — разум», и со сравнением «На безлюдье и Фома дворянин». Употребление образных речевых оборотов, хорошо знакомых широким массам, сделало рассказ проповедника живым, понятным.

Общедоступно и занимательно построено «Слово на рождество Христово» (декабрь 1698 г.), в котором автор использует приемы басен и сказок о животных. «Открылся бог из сокровенностей, из таинств священного писания. Не дивно, пришел бо между людей: на земле явися и с человеки поживе, а между людми что когда утаитися может... как снизшел с неба на землю и как скоро стал обитать с людми, так о его сокровенностях... не только важные особы... да и простолюдины беседуют, глаголют, сокровенная рассказывают... Один только вол с ослом молчат, хотя и долгие языки имеют, а почему знать, если бы осел имел разум людский, не помыслил ли, стоючи при яслях, коли б тут был мой предок, осел той, который возил на себе пророка Валаама и говорил по- человечески, конечно бы той тут не замолчал».

Композиция проповеди основана на антитезе: благостный бог и люди со свойственными им недостатками. Просто, задушевно, с добродушным юмором ведет свой рассказ проповедник, и эта простота идет от сказочной манеры повествования. В проповеди почти нет аллегорий. Знакомы, близки слушателям избираемые Дмитрием сравнения и сопоставления: «Господь ведает, о чем плачет... Можем о детях маленьких сказать, хотя без разума плачут, однако может быть что-нибудь их беспокоит, либо почувствует детище холод, или туго пеленами стеснен, или так же голод и желает пищи, персей материных... Не плачет о себе, видя крест свой, гроб свой, плачет о беде людской...».

Эта проповедь близка к московскому периоду деятельности Дмитрия. Литературное наследие данного периода дает основание для вывода о том, что именно в это время проповедник стремится говорить проще, понятнее, говорить не для книжников-схоластов, а для широких масс простых слушателей. Дмитрий понял, что его слово в условиях петровской Руси приобретает особое значение, и оценил возможность поучать и наставлять многих. Он все больше отходит от схоластики и обращается к явлениям живой действительности.

Многие проповеди Дмитрия содержат гневные обличения немилосердных господ, тиранящих своих крестьян. О тружениках-земледельцах он, как правило, говорит любовно, выражая искреннее сочувствие, негодуя против насилий, которым они несправедливо подвергаются. Из проповедников Петровской эпохи он больше всех говорил о народных бедствиях, призывая к гуманности и справедливости.

«Само земледельство от труда рук своих и от пота лица своего имать свое пропитание, праведное и богоугодное, яко никогоже обидящее, паче же от всех обидимое: ибо толь многими даньми отягощаемое и от сильных насилуемое»,— говорил проповедник. Он проводил исторические параллели, известные массам: «На пиру Иродовом ядят людей, а пьют их кровь и слезы... И ныне во многих господах чуть не так же поядают и пиют кровавые труды человеческие, а бедных крестьян своих немилосердно мучат. Господам и до пресыщения всего довольно есть, а крестьянам бедным и укруха худого хлеба нестает. Они объедаются, а тии алчут; сии упиваются, а тии разве водою жажду свою утоляют; они веселятся, а тии плачут на правежах». Общеизвестно отрицательное отношение к царю Ироду в русском фольклоре.

Обличение немилосердных господ ведется не в социальном, а в морально-этическом плане. Тем не менее в приведенных строках отражается народная точка зрения на несправедливость положения, в которое поставлены труженики, народная ненависть к господам-мучителям, народное уважение к труду.

Проповедь гуманности, человеколюбия, защита бедных — все эта определяет прогрессивное звучание многих выступлений Дмитрия.

Антитеза, подчеркивающая контрастность положений сословий, подсказывалась самой жизнью. Она характерна и для устного народного творчества.

Дмитрий отрицательно относился к тунеядцам, «которые ленятся, да воровством питаются, или токмо... от подаяния людского ищут питатися и в глаза людем что смола лезут», и к тем, кто «поискал Иисуса не для Иисуса, а для хлеба куса». В приведенных примерах народный фразеологизм «в глаза смолою лезть» и пословица «Поискал Иисуса не для Иисуса, а для хлеба куса» передают презрение автора, служат средством сатирического обличения.

В ряде проповедей Дмитрий выражает свое отношение к разным начинаниям Петра I. К «Слову в субботу четвертый недели великого поста» проповедник взял текст «Поминайте наставники ваша». В этой проповеди автор одобряет поездки за границу с образовательными целями: «Хвалю добрый той нынешних времен обычай, что многие люди в иныя государства ходят учения ради: из-за морей во умудрении возвращаются». В проповеди, прочитанной 19 июня 1701 г. (после нарвского поражения), Дмитрий доказывает необходимость упорства, силы духа и немалых трудов для достижения победы: «...во время начинания какого трудного, каково есть дело воинское, тут надобно силы, надобно сердца; надобно защинения и покрова».

Затем он прибегает к образной символике. Слезы молящихся, говорит проповедник, образуют облака. Несомненно, был прав И. Шляпкин, когда писал, что символизм «не был явлением, чуждым тогдашним слушателям: он был близок к символизму народной поэзии».

В поучении 18 октября 1701 г. на тему «Любите враги ваша» Дмитрий поясняет, что эта заповедь не относится к тем врагам, «иже воюют на отечество наше». Дмитрий неоднократно славил Петра I, «подставляющего грудь неприятелям», однако осмеливался публично и осуждать даря за проявление необузданного гнева, за кутежи. Так, в уже упоминавшейся проповеди от середины августа 1701 г. Дмитрий упрекает царя за то, что он не вместе с армией.

20 сентября 1705 г. по вызову Петра и в его присутствии Дмитрий Ростовский служил в Москве в Преображенском соборе и завершил службу очень яркой проповедью «Терпением стяжите души ваши». С присущей народным сказкам простотой, аллегоричностью и медлительностью повествования проповедник воспроизвел наглядную картину произвола и беззаконий, творимых сильными мира. Царство небесное ищет места, где бы поселиться ему: «Приходило оно в сокровища царская, и в сокровища князей, боляр и прочиих могутных людей, узрело тамо многая богатства неправедная, собранная от грабления, хищения, от обид и слез людских... Пошло царство небесное в ряды, идеже торговых людей премногие драгоценные купеческие товары... Смотрит небесное царство, как делается продажа и купля, и се видит великую обману... не мешкая, убо там небесное царство прочь оттуду исходит... Пошло небесное царство в приказы, в ратуши, мысля в себе... тамо судии правду творити поставлены: тамо убо вселюся... самовидцем бывши судов неправедных, на мзде творимых, отиде оттуду...». Поиски завершаются тем, что царство осталось в голодном селе, где «овыя в последней нищете бедствующие, овыя гладом тающие, овыя на правежах биемые... и уже едва в ином душа теле держится: то видя небесное царство, возлюбило на селе жити, рече к себе... зде вселюся». Этот рассказ навеян не только легендами о странствующем Христе, но еще больше народными сказками, герой которых ищет желаемое, разочаровывается, если обретенное не соответствует его идеалу, и, наконец, обретает то, чего ищет.

Интересен «Летописец» Дмитрия Ростовского. В освещении событий чувствуется патриотизм автора, гордость силою и славою славян, русского народа. Создавая свой «Летописец», Дмитрий Ростовский опирается не только на церковные и светские литературно-исторические источники, но и на народные легенды, предания и анекдоты.

В 1705 г. в Ярославле в одной из церквей к нему подошли два человека и, пожаловавшись на указ о бритии бород, сказали, что они «готовы головы... за брады положити... да отсекутся наши главы, неже да обриются брады наши». Что же советует им митрополит? «Аз же нечаянному и внезапному вопросу тому удивихся и, не возмог, что от писания отвещати, противу вопросих их... Что отрастет, глава ли отсеченная или брада обриенная?» (Ср. пословицу: «Борода — трава, скосить можно».) Письмо к Феологу, хотевшему переписывать «Летописца», все пересыпано пословицами: «Рада душа в рай: грехи не пускают, рад писать — здоровье худо. <...> Не таковому ему быть, как теперь. <...> Секира при корне, коса смертная над головою».

От витиеватой велеречивости Дмитрий стремился избавиться, освобождая свои проповеди от излишних поэтических фигур и аллегорий, черпая изобразительные и выразительные средства из устного народного творчества. Эта тенденция кажется плодотворной при оценке историко-литературного значения Дмитрия Ростовского.

Л-ра: Вестник Белорусского государственного университета. Сер. 4. – Минск, 1977. – № 1. – С. 11-16.

Биография

Произведения

Критика