Последние поэтические циклы К. К. Случевского
А. Ю. Козырева
К. К. Случевского следует отнести к числу наименее изученных поэтов второй половины XIX в. Ни суждения современной поэту критики, ни обращения к его творчеству в наши дни не составили, за редким исключением, целостного и емкого представления об этом своеобразном таланте. Тематическая широта и формальная незаурядность поэзии Случевского вынуждала и вынуждает исследователей ограничиваться рассмотрением лишь некоторых отдельных сторон его творческой практики.
Вне научного анализа остается, в частности, последний этап творчества поэта, связанный с тремя циклами стихотворений: «Загробные песни», «В том мире» и «Смерть и Бессмертие», опубликованными в 1902-1903 гг. В них Случевский воплощает философско-мистическую систему доказательств бессмертия человеческой души, опирающуюся на данные наук и личную убежденность поэта. Насыщенные философскими рассуждениями автора, часто идущими вразрез с поэтической целостностью стихотворений, эти циклы не вызвали большого интереса, не переиздавались в России и скоро были забыты. В современном литературоведении сложилось мнение, что они лишены художественной ценности, за исключением лишь нескольких стихотворений, из первой части «Загробных песен», вошедших в издание 1988 г.
Однако анализ последних стихотворных циклов Случевского позволяет сделать вывод об их органичности и значительности в творческом наследии поэта. Сам он придавал «Загробным песням» и «В том мире» важное, завершающее значение, называя их «особым мировоззрением», формировавшимся в течение всей жизни.
Идеи и темы последних циклов обнаруживаются во всем творчестве Случевского и, в частности, в одном из наиболее известных его поэтических сборников «Песни из Уголка» (1902). Этот сборник, традиционно считающийся последним значительным произведением Случевского, создавался одновременно с «Загробными песнями» и «В том мире» как цикл, непосредственно предшествующий им. На связь «Песен из Уголка» с последующими циклами о бессмертии указывал сам Случевский в одном из писем М. М. Стасюлевичу. Посылая редактору «Вестника Европы» только что вышедшую книгу «Песен из Уголка», он замечает, что «Загробные песни» — «их прямое продолжение».
Рассматривая стихотворные циклы «Песни из Уголка», «Загробные песни», «В том мире», «Смерть и Бессмертие» как некое единство, обусловленное общей философской направленностью и общими темами, мы получаем возможность взглянуть на «Песни из Уголка» с новой точки зрения, раскрывающей более глубокие смысловые пласты сборника.
Герои стихотворения «Карфаген» — философ и поэт, молчащие во время бессмысленного торжества в честь военной победы; именно они являются для Случевского источником правды и мудрости:
... И только два лица в народе том молчали,
Во имя истинной и сознанной печали:
И были эти два — философ и поэт ...
...Но если с, детских лет забывшийся напев
Коснется нежданно притупленного слуха, —
Дают вдруг яркий цвет, нежданно уцелев,
Остатки прежних сил надломленного духа ...
«Ни слава яркая, ни жизни мишура...»
Свое творчество Случевский понимает как сочинение песен, песнопение: «Поет во мне не гордость самомненья... Нет, плач души слагается в размер…». Традиционный образ поэта-певца становится у Случевского всеобъемлющим; в стихотворении «Нет, жалко бросить мне на сцену...» поэт утверждает, что песня — единственная форма, достойная вместить его мечты и чувства:
Песнь — ткань чудесная мгновенья —
Всегда ответит на призыв;
Она — сердечного движенья
Увековеченный порыв;
Она не лжет! Для милых песен
Великий божий мир не тесен;
Им книг не надо, чтобы жить;
Возникшей песни не убить;
Ей сроков нет, ей нет предела...
Ни театр, ни проза, «ни кисти, ни резца бессмертные красоты», по мысли Случевского, не влияют на человеческую душу так, как песня, «таинственно-живой стих». Сила этого влияния заключается, прежде всего, в том, что песня обращается к глубоко личному, скрытому, лучшему в человеке. «Бестелесный» облик песни воплощает стремление к духовному возрождению, к красоте и добру, никогда не исчезающее в людях:
Смерть песне, смерть! Пускай не существует!
Вздор рифмы, вздор стихи! Нелепости оне!..
А Ярославна все-таки тоскует
В урочный час на каменной стене ...
«Ты не гонись за рифмой своенравной...»
Именно поэтому свои последние циклы поэт называет песнями («Песни из Уголка» и «Загробные песни»), вкладывая в них глубоко личное, нравственное содержание. «Загробные песни» следует читать «наедине с собою, без свидетелей», — писал Случевский А. Суворину. Свои мысли о смерти и бессмертии, изложенные в последних циклах, поэт называет «живым песнопеньем» («Здесь все мое! — Высь небосклона...»).
Цикл под названием «Песни из Уголка» появляется уже в составе шеститомного собрания сочинений Случевского (1898). В 1902 г. выходит отдельное, значительно переработанное и дополненное издание, включившее в себя стихотворения 1895-1901 гг. Оно уникально о точки зрения порядка, в котором представлены стихотворения: он указан автором дважды; с одной стороны, существует собственно текст из 184 стихотворений, с другой — они объединены в оглавлении в десять тематических разделов, которых нет в основном тексте («Уголок», «Море и сосны», «Из мира мыслей», «К будущей жизни», «Лирические» и т. д.). Старые способы группировки стихотворений, которые Случевский использует в своих сборниках прошлых лет («Думы», «Мгновения», «Из природы»), отходят здесь на второй план. Последовательность стихотворений «Песен из Уголка», подчиняющаяся развитию одной темы, одного преобладающего настроения, делает цикл более целостным. Благодаря единой линии развития, здесь появляется герой — величина большая, чем лирические герои отдельных маленьких циклов. Во многом построение «Песен из Уголка» тяготеет к форме «Загробных песен» и «В том мире», подчиненных философской идее, формирующей их структуру.
Внешне «Песни из Уголка» примыкают к традиции так называемой «старческой лирики», «последних песен»; это было отмечено еще современной Случевскому критикой.6 На рубеже веков появляется несколько сборников: «Вечерний звон» Я. Полонского, «Песни старости» и «Прощальные песни» А. Жемчужникова, «Вечерние огни» Фета. Подведение итогов прожитой жизни, настроения созерцания и раздумий, старость как «годы правды и сравнений» (Случевский) — таковы основные мотивы этой лирики. «К последнему я близок рубежу; и потому я думой ненасытной за жизнию без устали слежу», — пишет А. Жемчужников. Воспоминания, предчувствия смерти, напутствия молодому поколению — все это есть и в «Песнях из Уголка» («Да, да, когда я молод был...», «Дайте, дайте мне, долины наши ровные...», «Вот мои воспоминанья…», «Слабеет свет моих очей...», «Шестидесятый раз снег предо мною тает...» и др. Но традиционные мотивы старости и смерти окрашиваются у Случевского индивидуальным, философским тоном, тема смерти и итога жизни имеет в «Песнях из Уголка» иное значение, нежели в «Песнях старости» А. Жемчужникова или «Вечернем звоне» В. Полонского. Мысли, воспоминания, отрешенность от изменчивой и преходящей жизни являются здесь элементами системы, частицами другого, будущего замысла. Случевский как бы раздвигает — или разрушает — границы традиции «последних песен», за его «последними песнями» последовали «песни загробные». Случевский сам указывает на будущее продолжение «Песен из Уголка» в одном из заключительных стихотворений:
... Как инок на исходе дней,
Пишу последнее сказанье,
Еще одно, других ясней!
Элементы философского замысла есть уже в содержании тематических разделов («Из мира мыслей», «К будущей жизни»), но далеко не исчерпываются этим. «Песни из Уголка» — повествование, целостное философски в такой же мере, как «Загробные песни» и «В том мире», и в большей степени целостное лирически. «Песни из Уголка» связаны с последними циклами не только прямыми текстовыми сближениями. Это своего рода ввод в тему, пролог о старости, написанный с тем, чтобы за ним последовало его «прямое продолжение» —• стихотворения о бытии после смерти.
Поэтический «Уголок» отличает в «Песнях» прежде всего максимальная замкнутость, отъединенность от внешнего мира. Море, сосны, сад — все это особый, непроницаемый мир:
Мой сад оградой обнесен ...
Весь мир, весь бесконечный мир —
Вне сада, вне его забора.
Отсюда мир, весь мир, изъят
И, полный злобы и задора,
Не смея ринуться в мой сад,
Глядит в него из-за забора.
Пространственная, «географическая» замкнутость «Уголка» ведет к замкнутости лирического героя в сфере мышления, становится отрешенностью от привычных, банальных его форм и уводит в область чистой мысли — субъекта «Загробных песен». «Уголок» — особое пространство между жизнью и смертью, между жизнью и другой жизнью:
... И вот сижу в саду моем тенистом
И пред собой могу воспроизвести
Как это будет в час, когда умру я.
Как дрогнет все, что пред глазами есть.
Раздумья в духе «старческой лирики», с ее созерцательностью и пафосом вынужденного отказа от волнений и желаний жизни наполняются своеобразным философским содержанием, в них начинает проявляться «нечто вроде особого мировоззрения».
Замкнутость в сфере чистого мышления, обостренной духовности есть состояние покоя и чистоты, совершенствующих душу в преддверии высшей жизни: «светом внутренним, глубоким могу я сам себе светить...».
Я мыслить жажду, потому что в этом —
Живой покой, святая тишина,
Все полно ясным, нетревожным светом,
В душе легко, и ясно даль видна!
Спеши, спеши в спокойствие мышленья...
Абсолютная погруженность в область «ясной мысли» и явлений: духа создает особое пространство, почти материальный мир, где можно существовать, странствовать («любовно я люблю за мыслью вслед бродить...»):
... Вокруг лежит
Как бы действительность, мир нашему чужой,
Безличный в личностях, ни мертвый, ни живой...
Чудесен путь по области идей…
Мотив путешествий, странствий («Во сне мучительном так долго я бродил...», «Я видел Рим, Париж и Лондон...», «Не померяться ль мне с морем?»), по всей видимости, играет важную роль в творчестве Случевского в целом. Он организует циклы «Черноземная полоса», «Мурманские отголоски», «В пути», а в «Загробных песнях» и «В том мире» он становится способом повествования, характерным для литературной традиции изображения загробного мира; герой блуждает в запредельных сферах, встречается с другими душами и т. п. Характерно, что в «Песнях из Уголка» преобладает состояние покоя и отсутствия движения; это скорее предчувствие пути («Не померяться ль мне с морем?») или отказ от определенности и направления, свойственные более ранним циклам:
А души моей — что бабочки искать!
Хорошо теперь ей где-нибудь порхать,
Никогда ее, нигде не обрести,
Потому что в ней, беспутной, нет пути...
Лирическое «я» пребывает в мире видений, грез, раздумий. Душа наделена способностью «свободной быть самой в себе»: «Родник таинственный — ты сам себе природа, и мир души твоей, как Божий мир, велик...».
В «Песнях из Уголка» Случевский опять возвращается к своей излюбленной мысли о возможности силой воображения сочетать несочетаемое — времена, эпохи, пространства, краски, чувства:
Хотелось бы, чтоб степь вокруг меня легла,
Чтоб было все мертво и царственно молчанье,
Но чтоб в степи река могучая текла,
И в зарослях ее звучало трепетанье.
Ущелий Терека и берегов Днепра,
Парижской толчеи, безлюдья Иордана,
Альпийских ледников живого серебра,
И римских катакомб, и лилий Гулистана.
Ты можешь все иметь в желании одном...
«Негаданные сближения» рождают красоту — таков один из принципов поэзии Случевского. В «Песнях из Уголка» мощь воображения и чистой мысли являются силой, способной преодолеть пространственные и исторические расстояния и соединить в самодовлеющей, отрешенной душе богатства прошлого и настоящего («Во мне спокойно спят гиганты...»):
И что за звон, и что за грохот,
И что за жизненность картин,
Тогда несущихся по мыслям, —
Им счета нет — а я один!
Поэтому на страницах «Песен из Уголка» появляются персонажи, характерные для баллад и фантазий Случевского (разделы «Картинки», «Портреты» и др.); фараоны, рыцари, финикийцы здесь так же естественны, как море и сосны, окружающие поэта; они — неотъемлемая принадлежность духовного мира, нерасчлененного на пространственные и временные отрезки. В последних циклах Случевского этот мотив приобретает особую остроту, загробный мир в них — именно «сокровищница», средоточие «скитаний» и «светлых побед» духа, культуры, истории; в этом мире все одновременно, как и в Уголке, мире воображения и мыслей.
«Свободна и светла лишь только жизнь умов!» — таков вывод «Песен из Уголка» и одна из тем «Загробных песен». В предельной освобожденности мышления прозреваются истины иной жизни, бессмертия и абсолютной ценности человеческого «я». Обитатель Уголка максимально приближен к иному бытию, это состояние перехода, за которым начинаются «Болезнь. Смерть. Первые впечатления» (первая часть «Загробных песен») — «я не ношу вериг земли», «меня в загробном мире знают... там я свой».
Уже в первых стихотворениях «Песен из Уголка» очевидна и другая тема будущих «Загробных песен» и «В том мире» — требование сочетать свободу мысли с высоким нравственным чувством; смысл достигнутого в Уголке душевного покоя — в согласии между умом и сердцем, мощью разума и добром:
Я добр — умом...
И ты в мой сад не приходи
С твоим озлобленным мышленьем…
Тут люди кротки и добры,
Живут без скучных пререканий;
Их мысли просты, не хитры...
Ум без сердца, сердце без ума — одинаково порочны: признание высшей ценности бессмертной человеческой личности в системе Случевского предполагает гармоническое равновесие умственного и нравственного:
Все сумасшедшие, что быстро так плодятся,
В ком нет ума — уходят вглубь больниц...
В ком сердца нет — тем радостно кататься,
Взирать на мир с их пышных колесниц!
Сердец раздайте! Чтоб они стучали
Во всех грудях, чтоб им был полный счет,
Чтоб те, что есть, в конец не замирали, —
Чтоб чувствам был прямой и полный ход...
Это требование сочетать душу и мышление подчас выражается в «Песнях из Уголка» максимально концентрированными средствами: «мысль души»; о «нищих духом» — «нет чувства бездн для их умов» (там же).
В «Песнях из Уголка» «мысль», как всегда у Случевского, соседствует с «мечтой», творческим проявлением личности, приобщающим человека к истинам красоты и добра. Как и мысль, мечта — в том индивидуальном философском смысле, который вкладывает в это слово Случевский — способна сочетать в себе разнородные, разновременные явления:
Мои мечты — что лес дремучий,
Вне климатических преград,
В нем — пальмы, ели, терн колючий,
Исландский мох и виноград.
Но нет у них чередованья,
Законы путаются зря;
Вдруг в полдень — месяца мерцанье,
А в полночь — яркая заря!
Именно здесь Случевский ближе всего подходит к проблематике «Загробных песен». Наиболее ценным для него является то в человеческой природе и жизни души, что позволяет прозревать запредельную будущую жизнь (мечта, творчество), все то, что открывает духовные дали, отрывает от «гнилых и ветхих зауряд». Слабость и смертность человеческой плоти (естественная тема «старческой лирики») преодолеваются в системе Случевского способностью духа подниматься над низкой жизнью, «быть богом» в мечте и мысли:
... Я буду умирать! Со мною, обмирая,
Но все еще живя, сверкая и звеня,
Мечта и мысль, законам уступая,
Начнут вдруг отходить куда-то от меня.
И может быть, тогда, как эха отклик нежный,
В иной загробный мир я им вослед пройду —
Как и они, живой, свободный, безмятежный —
И личностью своей вполне не пропаду...
Таким образом, уже при жизни человек, по мысли Случевского, постигает бессмертие. Мысль и мечта, а точнее, умственное и нравственное содержание личности — это то, что не умирает, надо только принять истины этой несложной философии, «построить дом» или «ладью» для последующего путешествия. Уголок — тот промежуток, в котором осуществляется «строительство дома», утверждается гармония с миром — этим и будущим: «Я дом воздвиг в стране бездомной, решил задачу всех задач...». В одном из стихотворений «Загробных песен» Случевский повторит эти слова с еще большей определенностью:
В долговременном исканье
Я дом воздвиг в своем сознанье…
«Здесь все мое! — Высь небосклона, и солнца лик, и глубь земли», — читаем в заключении «Песен из Уголка». «Мне — свежесть волн, мне — жар огня...». То же чувство «чудного обладанья» миром продолжает звучать в «Загробных песнях», но только на более высоком, космическом уровне: «Мне шепоты миров, мне шалости зарницы, и шумы тех пространств, где Бог еще творит...» (Загробные песни). Развитие души, направленное к гармонии и красоте, здесь достигает своей наивысшей точки.
«Песни из Уголка» — постепенный уход в другое состояние, преодоление зависимости от «шуток бытия». Это отрезок времени, развитие души-бабочки, проходящей различные стадии роста: «это — куколки от бабочек былых, след заметный превращений временных». Случевский создает цикл, в котором подводит итог духовным поискам ценности и смысла жизни.
Философский замысел, часто у Случевского ломающий внутреннюю целостность произведения, здесь еще не преобладает, совпадая с традиционными поэтическими темами, с раздумьями о жизни и смерти, характерными для поэзии вообще. Но целиком и глубже «Песни из Уголка» прочитываются только в ряду последующих циклов — «Загробные песни», «Смерть и Бессмертие», «В том мире», в которых, по словам самого Случевского, поэзия отступает на второй план, а главную роль начинает играть «особое мировоззрение» и задачи нравственного и философского характера.
Разумеется, художественное своеобразие и содержание «Песен из Уголка» далеко не исчерпываются вопросом об их связи с последними циклами Случевского о бессмертии. Однако предложенный здесь подход к этому сборнику позволяет объяснить некоторые темы и поэтические особенности «Песен из Уголка».
Л-ра: Вестник Санкт-Петербургского университета. – Сер. 2. – 1992. – № 23. – Вып. 4. – С. 68-75.
Критика
