Метафизическая победа воинского над жреческим в Imperium Romanum

Салтанат Естемесова

Историю Древнего Рима можно схематично разделить на три периода: время царей, Республику и Империю.

Первый царь Рима – Ромул – полулегендарная личность, заложившая основы будущего государства, в которой соединяются все три функции – жреческая (Юпитер), воинская (Марс) и земледельческо-крестьянская (Квирин), поскольку Ромула после смерти отождествляли с этим хтоническим божеством. После основания на Палатинском холме, где расположились сакральные центры, Рим являет миру четкую вертикаль власти – прямое следствие развития индоевропейского общества с культом Небесного Отца. Убийство Рема Ромулом – это тоже символ победы упорядоченного и светлого аполлонического начала над тёмной стороной Рима, над его тенью.

Этруски, с которыми римляне вели многолетние войны и которых в итоге ассимилировали, по мнению Ю. Эволы, являются прямой антитезой Римскому Логосу. Во-первых, фаталистические мотивы в религиозных верованиях этрусков (противопоставление деятельному, практическому духу Мифа у римлян), несмотря на имеющиеся небесные божества у первых. Интересно такое сравнение автора «Логоса»: этруски для Рима есть то, чем были доэллинские автохтоны, в основном, пеласги, для дорически-ахейских завоевателей (греков). Во-вторых, ясная система ритуалов римлян, регулирующая отношения между людьми и богами, противопоставлена «демоническому началу», ужасам подземного мира, который обитателей Рима интересовал мало. (Ритуалы, касающиеся загробной жизни, в большинстве своём, возможно, были заимствованы у этрусков). Также замечено различие между римскими авгурами и этрусскими гаруспиками, в частности то, что, согласно легенде, искусству жречества гаруспиков обучил демон земли Тагес. В-третьих, несомненно более уважительное отношение к женщине у этрусков. Это проявлялось в том, что материнское имя шло перед отцовским, а порой детям давалось только материнское имя, что соответствует особенностям материнского права, das Mutterrecht, описанного Бахофеном. Жёсткий вертикальный римский патриархат находится в явном противоречии с остатками матриархальных обычаев, распространённых среди пеласгов и других «средиземных и азиатских доэллинских и доиндоевропейских народов». Хотелось бы ещё заострить внимание на том факте, что известная степень уважения и влияния, какая была у римских матрон, чье положение отличалось от полного бесправия, скажем, афинянок, есть следствие поглощения этрусских взглядов римской культурой.

Сравнение римлян с греками даёт новый материал для осмысления: по сравнению с яркими персонифицированными богами Древней Греции их латинизированные аналоги выражают «функцию, могущество и силу» per se. Это боги-акторы, актуальные боги, действующие причины. Ввиду сакральности действия – всякое действие наделяется священностью ритуала. Ритуал есть действие, а действие – ритуал. Акт божества и божество как акт. Религия римлян – это религия деяния, а потому политика, поле для действий, и Империя, служение которой равнозначно жреческим практикам, спаянны с религией, что коренным образом отлично от аполитичной (в сравнении с римской) греческой философии.

Так как божества не персонифицированы и не субстанционализированы, то и человек, чья природа «родственна божествам», мыслится не как что-то статичное, а как постоянно изменяющийся баланс сил. С этим связано то, что мы сегодня называем persona – это латинское слово, соответствующее греческому πρόσωπον (в современном греческом «личность» переводится как Προσωπικότητα), сначала обозначавшее маску, надеваемую во время священных мистерий, позже – театральных постановок. Лик, личность и личина – это всё значения persona, маски, указывающей на того, кого изображает актёр (но не самого актёра!). Слова «личность» и «лик» (сакральный образ) в том смысле, в каком мы понимаем эти слова сейчас, появились благодаря латинскому persona. И так как, в первую очередь, могуществом у римлян обладает бог (Юпитер, скажем), поэтому и человек «есть одна из масок божественного могущества». Не носитель статических, никогда не изменяющихся качеств, но вихрь, импульс, «деятельная функция»; не индивид, скрывающийся под маской, а «сила и частота действий». Как указывает Дугин, «личность есть содержание священных актов, из которых она созидается». Думаю, что здесь прослеживается – в качестве сакрализации действия – метафизическое влияние воинского.

Патрициат, аристократия, символизирующая вторую, воинскую, функцию, всегда играла важную роль в мире римлян. В пору Республики монархическое начало было представлено двумя консулами, аристократическое - патрициатом, а полития была выражена в комициях и гражданских правах плебеев. Но, тем не менее, ввиду своей практической ориентации на актуальных богов, все составные части римского мира мыслились как носители солнечной миссии; а подвиги легионов и легионеров, правителей, да и всего народа были выражением сакральной деятельности и божественного могущества Рима. Эйдетический образец Каллиполиса Платона приобретает непохожего на себя брата, непохожего в силу практической реализации: Империя – это не цель, а «образ жизни, мышления, повседневная этика». Видно преобладание воинского деятельного (Марс) над сакрально-жреческим (Юпитер).

Это также проявляется в том, что война в представлении римлян – это не агрессия, ссора или вражда, а всемировое упорядочивание и установление на всех покорённых землях одинаковых – универсальных – правил. Построение дорог, фортификаций, архитектурных сооружений на варварских территориях как бы говорит нам, что конечная цель легионов – не просто разграбление побеждённых, но и превращение оных и их земель в часть «единого политического пространства», глобального мира, Pax Romana. Как уже было сказано, продолжающаяся экспансия мыслится как порядкообразующая миссия, несение дикарям светлого римского Логоса. Читаем далее:

«Этот римский Логос, однако, был не столько философским или религиозным, не столько жреческим, сколько именно воинским, так как всё пространство завоёванных Римом территорий мыслилось как огромный мировой военный лагерь: в центре находились римские войска, а вокруг них простирались разнообразные этносоциальные и религиозные локальные структуры, чаще всего сохранявшие свои особенности, но подчинённые централизированной военной модели римского господства».

Но лучше всего метафизический смысл воинской функции в римском Логосе выразил Вергилий в «Энеиде» словами отца Энея Анхиса:

«Смогут другие создать изваянья живые из бронзы,
Или обличье мужей повторить во мраморе лучше,
Тяжбы лучше вести и движенья неба искусней
Вычислят иль назовут восходящие звёзды, – не спорю:
Римлянин! Ты научись народами править державно –
В этом искусство твоё! – налагать условия мира,
Милость покорным являть и смирять войною надменных!»

«Excudent alii spirantia mollius aera,
credo equidem, vivos ducent de marmore voltus,
orabunt causas melius, caelique meatus
describent radio, et surgentia sidera dicent:
tu regere imperio populos, Romane, memento;
hae tibi erunt artes; pacisque imponere morem,
parcere subiectis, et debellare superbos.”

Иными словами, пусть греки и халдеи больше преуспеют в изящных искусствах и науках, римлянина это волновать не должно: его первостепенная задача – «народами править державно», «налагать условия мира», а законы и правила Рима, общие для всех, кто является частью Империи, и есть высшее упорядочивающее начало, сакральная миссия солнечного римского Логоса, деятельного и практичного, конкретного и историчного, тесно связанного с политикой именно в силу преобладания воинского начала.

А с вами была Салтанат Естемесова, слишком пассивная для жёсткого и деятельного римского Dasein’а, но недостаточно мистериально преисполнившаяся для греческих οὐσία и эйдетических образцов.

Написано где-то на полюсе индоевропейской ойкумены, 15.07.2020 г.