Река и песок. Памяти Дмитрия Авалиани

Борис Колымагин

Родился в 1938 году. Учился на географическом факультете МГУ, работал сторожем. Выпустил четыре книги стихов, палиндромов и экспериментальных текстов. Погиб 19 декабря 2003 года.

Дмитрий Евгеньевич Авалиани. Маленький человек с горбом, с большой папкой под мышкой. А в папке – бесконечные листовертни. Прочитаешь выведенные витиеватыми иероглифами слова: «Река и песок». Перевернешь лист на 180 градусов. И вот уже «Адам и Ева». Хотя вроде бы те же самые буквы-закорючки. Интересно. А Авалиани вытаскивает еще один лист и крутит перед самыми глазами, еще один…

Митя любил крутить – в разных местах, в разных компаниях. Ему как воздух нужны были общение, среда, свой круг.

Но круга как такового не возникало. Так, множество разных знакомых, соприкосновений по касательной.

Мы познакомились с ним в издательстве НЛО, куда он вместе с Герой Лукомниковым пришел сторожить. Конечно, на поэтических вечерах я встречал его и раньше, но до разговоров дело не доходило.

Авалиани-сторож появлялся, как правило, в начале двенадцатого. В железной двери скрежетал ключ, он вваливался – заросший, в не совсем чистой одежде – бродил видно где-то. И мы шли с ним на кухню – чаевничать. Здесь он охотно показывал последние произведения: анаграммы, моностихи и даже чашку с запечатленным на ней листовертнем «Выпей» «чайку». Рассказывал – о том, как поднимался вверх на воздушном шаре в Тверской области, как придумал слоган для рекламы, как участвовал в составлении антологии минимализма.

Ночью редакция становилась для него мастерской: Авалиани работал, активно используя принадлежащие издательству бумагу, принтер, ксерокс. На этом однажды и погорел: Ирина Прохорова, владелец сего предприятия, случайно прознала про эту особенность творческого метода Дмитрия Евгеньевича и прогнала, как сокрушенно заметил Олег Асиновский, «батюшку».

Дмитрий Евгеньевич в редакции не только трудился, но и гулял. С тем же Асиновским однажды они после принятия соответствующих доз пошли проветриться в ближайший лесок и заблудились, Дмитрий Евгеньевич ночевал холодной ночью под деревом. И заболел.

«Ай-яй-яй» - сказали бы мы нашкодившим детям. Но справедливости ради стоит заметить, что с Митей подобные происшествия случались редко. И богемный образ жизни его не увлекал. Во всяком случае, я гораздо чаще сталкивался с другим Дмитрием Евгеньевичем – доверчивым, легко ранимым, по детски открытым.

Помню, как он приехал на самокате в «Библио-Глобус» и зашел к Асиновскому в гости – прямо с самокатом в офис на второй этаж. В этом жесте был весь Авалиани.

По-детски он смотрел на мир, по-детски устремлялся вверх. Как происходило это в доме у священника Стефана Красовицкого. Дмитрий Евгеньевич буквально карабкался по приставной лестнице на чердак, где совершалось богослужение. О. Стефан принадлежал к «зарубежникам», Московский Патриархат считал «безблагодатным» и служил у себя в домовой церкви. Авалиани жил на даче у брата неподалеку и нередко приходил на службу к борцу за чистоту православия.

Красовицкий был поэтом, о котором ходили легенды. Дома у него стояла пишущая машинка Ахматовой, появлялись многие деятели. И, видимо, не случайно, что пути Авалиани и Красовицкого пересеклись.

Но это пересечение не имело под собой канонической почвы. Дмитрий Евгеньевич заходил «к Стасю» просто потому, что жил рядом и видел в нем собрата по цеху. В духовном плане он был больше связан с кругами о. Александра Меня, хотя церковь посещал довольно редко – раз или два в год.

О духовной жизни мы как-то раз говорили в Фирсановке, на берегу лесного озера. Авалиани только что проиллюстрировал рисунками мой сборник «Прогулки». И мы отправились отметить это чрезвычайно важное для мировой культуры событие в лес. Помнится, я жаловался на одиночество, мол, не с кем даже погулять. И он сказал: «Вот, теперь есть я».

Мы сидим в нескольких метрах от воды на поваленной березе. Авалиани прислонился к стволу. Сгорбился. Я непрерывно вскакиваю, подбрасываю ветки в огонь, помешиваю в котелке суп.

Перед едой читаю русифицированный «кочетковский» перевод «Отче наш» с окончанием «избавь нас от зла» (вместо церковнославянского «от лукавого»). Авалиани оживляется: «Это отец Георгий перевел? Меня всегда это место смущало. Так лучше».

Мы едим, пьем пиво, смотрим на чаек над озером. Дмитрий Евгеньевич подробно рассказывает о последней поездке с Аркадием Ровнером на юга. Ровнер – махровейший оккультист, организатор школы духовного совершенствования. После долгого пребывания в Штатах он нашел нужных спонсоров для «проработки» своего проекта. Авалиани поехал в качестве преподавателя, и побывал на море, можно сказать, на халяву. Тогда мне еще было невдомек, что за подобный подарок «мага» придется платить. Авалиани погиб, возвращаясь со свадьбы Ровнера. Его сбила машина в двух шагах от дома.

По пути на станцию заходим к моему знакомому Игорю Эшенбаху. Они ровесники, но живут в параллельных мирах. Впрочем, есть у них и что-то общее: близость кур. Ни Игорь, ни Митя эту живность не держат. Но куры разгуливают в непосредственной близости от места дислокации моих знакомых.

Дмитрий Евгеньевич жил в то время на даче у брата в районе платформы «47 километр» Ярославского направления. Мы с Асиновским однажды добрались-таки до его хором. На участке – ели, березы, к которым привязаны качели, пруд. К дому примыкают сарай и отгороженная площадка для кур. Сосед, присматривающий за домом, заботится о сих созданиях.

Дмитрий Евгеньевич обитает на втором этаже. Здесь он организовал и свой небольшой музей – какие-то свитки, черепки, майки и даже кресло – то ли место для медитаций, то ли музейный экспонат. Недавно здесь побывала съемочная группа из Японии. И Митя, видимо, под впечатлением визита, увлеченно вычерчивает иероглифы.

Мы пьем вино на широкой веранде, читаем стихи. Он почему-то вспоминает Грузию, свою еврейско-грузинскую кровь, говорит, что из мира уходит дружба.

Еще раз мы приехали с Асиновским сюда через год после смерти Авалиани. Постояли перед калиткой. Вышли на мартовскую, покрытую настом поляну. И выпили за Дмитрия Евгеньевича, за Митю.