О жанровом своеобразии творчества Н. Д. Телешова 90-х годов XIX века
Г. A. Зябрева
Рубеж XIX-XX вв. ознаменовал наступление нового этапа в развитии эстетического сознания. Бурная, богатая социальными катаклизмами эпоха движения самих масс обусловила обновление проблематики русского искусства и преобразование самих форм художественного мышления.
Становление в литературе новых принципов показа бытия свершалось под знаком борьбы за большую емкость изображения. Процесс активизации захватил и жанры художественного творчества, откристаллизовавшиеся в ходе длительной историко-литературной эволюции, определил существенные изменения жанрового статуса.
Прежде всего, была значительно сужена сфера влияния традиционно преобладавшей в русской классической литературе романной формы; на авансцену словесного искусства выдвинулись «малый» эпос и драма. Критика во весь голос заговорила о «кризисе» и даже «конце» романа. М. Неведомский (Миклашевский М. П.) писал: «Есть один чисто внешний, но, на мой взгляд, очень красноречивый факт, свидетельствующий об утрате прежней ясности жизнеощущения у наших художников. В эпоху реализма царят огромные итоги жизни в форме романов и эпопей Толстого, Достоевского, Тургенева. Эпоха ликвидации народолюбческих учений, эпоха критического народничества уже не знает романа и дает очерки Успенского, Гаршина, Короленко. С тех пор в нашем художестве царит именно эта форма. Чехов признает только ее. Только очерки пишут и современные наши художники».
Однако «никакого вырождения большой эпической формы в русской литературе конца XIX в. не было, происходила ее перестройка, ведущая к углублению и расширению эпического начала на основе дальнейшей демократизации реализма».
Эпическая тенденция проникает во все жанры реалистической прозы, захватывает драму. Утверждается она и в очерке, способствуя усилению его идейно-эстетического потенциала. Выполняя функцию «разведчика», «регистратора» нового содержания, очерк рубежа веков в то же время предопределяет художественные решения, в дальнейшем развертываемые в иных жанровых образованиях, намечает эстетический диапазон в воспроизведении важнейших конфликтов своего времени.
Литературную известность Телешову принес ныне незаслуженно забытый цикл «За Урал. Из скитаний по Западной Сибири» (1897). Очерки, составившие эту книгу, являют собой художественно оформленные записи путевых впечатлений автора и характеризуются стремлением к предельно точному воспроизведению увиденного. Не случайно Н. Телешов, осознавший жанровую специфику произведения, предпослал ему подзаголовок: «Дорожные впечатления, слухи, встречи».
Широкая, открытая документальность, проникающая во всю повествовательную ткань очерков, составляет неотъемлемое их качество и приобретает значение важнейшего типизирующего фактора. Насыщая произведение «трезвым реализмом» действительных обстоятельств, автор создает картину, впечатляющую своей глубокой жизненной достоверностью. Однако книга Н. Телешова не натуралистическая копия действительности, а эстетический эквивалент бытия, созданный на основе кропотливого отбора художником наиболее выразительных жизненных фактов и освещенный его нравственной личностью.
Как всякая серия путевых очерков, цикл Н. Телешова отличается проблемно-тематической многогранностью. Однако в многослойном, многоаспектном повествовании в качестве ведущей выделяется проблема народа, выступающая той центростремительной силой, которая стягивает все тематические линии в единый сюжетный узел. Наибольшую нагрузку в развитии очеркового действия несут главы, посвященные движению крестьян-переселенцев. Именно они «аккумулируют» повествовательную энергию всего цикла, обнажают отношения автора к излагаемым событиям, «проявляют» его взгляды на мир. «Передо мной, — заявляет Н. Телешов, — открылась во всей своей наготе страшная, почти неправдоподобная жизнь наших переселенцев, — жизнь на ходу, среди невзгод и лишений, голода и холода. Эта жизнь оставила на меня неизгладимое впечатление всесильной власти нужды и глубокого народного горя, доходящего иногда до полного отчаянья». Сочувственно-горькая интонация вступительных слов в дальнейшем сменится исполненным скорбного негодования звучанием авторского голоса, а прелюдия к теме развернется в объемное изображение быта крестьян в трех кульминационных очерках: «Переселенцы», «Переселенческие баржи», «Самоходы».
Уже на первых страницах произведения писатель проводит художественно емкое сопоставление судеб земледельцев, добровольно оставивших родной дом, и тех, кто, преступив законы общества, вместе с ними покидает родину, сопровождаемый неусыпным вниманием конвоя. Вопрос, неминуемо возникающий у свидетелей столь странного соседства арестантов и «свободных»: «А кого из них ожидает лучшая доля в Сибири?» — наполняется глубоко символическим подтекстом.
Условия, в которые попадает человек, лишенный государством всех гражданских прав, оказываются куда более приемлемыми, чем жизнь мужика под открытым небом в ожидании транспорта, когда с каждым днем призрак голода становится все неотвратимее, когда болезни все чаще уносят стариков и детей. Эстетическое воздействие нарисованной Н. Телешовым картины усиливается полностью приводимой в тексте очерка корреспонденцией о процессе продвижения жителей центральных губерний в глубь Сибири и о высокой смертности, сопутствующей этому. В свете изображенного цифры, в обилии насыщающие сухую газетную публикацию, обретают особый смысл, становятся носителями большого социального содержания. Несомненно, искусству превращения статистической информации в средство резкой критики социального строя молодой писатель учился у Глеба Успенского («Живые цифры»).
Гнетущее впечатление, вынесенное читателями из знакомства с бытом крестьян, укрепляется в главах, повествующих о самих способах переселения. Нарочитая антиэмоциональность, предельная скупость красок в воспроизведении факта чудовищного попрания человеческого в человеке позволяет Н. Телешову добиться величайшего морального эффекта: пробудить в читателе чувство острого недовольства жизнью.
Изображая посадку на баржу толпы, озверевшей от боязни в который раз не попасть в число едущих, приготовления к дальнему переходу семейной «тройки», уже семьсот верст прошедшей в упряжке, писатель сознательно избирает позицию стороннего наблюдателя этих событий, до минимума сводит роль авторских комментариев. Форма репортажа с места действия как нельзя лучше отвечает задаче запечатлеть социальную трагедию России через напитанный внутренним драматизмом факт.
Однако функции автора в очерковом произведении «За Урал» не исчерпываются поисками явлений, несущих в себе силу обобщения и исключительность индивидуально драматического. Писатель не только вслушивается и всматривается в жизнь, но активно участвует в ней, нередко становясь одним из действующих лиц описываемых событий. Заинтересованно изучая окружающее, Н. Телешов делает предметом изображения сам процесс исследования бытия.
Очерк «Рудники» концентрирует многочисленные наблюдения писателя над производственным бытом рабочих. С реалистической беспощадностью воссозданы здесь каторжные условия труда добытчиков малахита, вынужденных восемь часов в день проводить в подземелье «не по идее, не ради души, а просто — из-за насущного хлеба». Анализ социальной проблемы углубляется сюжетной линией повествователя, на себе испытавшего страшную власть капиталистического молоха. Соединение социологического и психологического пластов изображения увеличивает не только эстетическую достоверность нарисованной картины, но и взрывчатую силу объективно вытекающих из нее социальных выводов. Однако сам автор очерков «Подземелье», «Рудники», «Золотые россыпи» пока не поднимается выше морального осуждения существующего порядка. В рабочих он видит лишь несчастных, чей талант, трудолюбие, практическая сметливость гибнут в условиях жесточайшей эксплуатации. Выступая как просветитель, Н. Телешов пытается вызвать сочувственное отношение к бедственному положению трудящихся масс России.
Решение ключевой проблемы в книге «За Урал» потребовало от автора всестороннего осмысления исторических судеб родины. Думы о земле отцов, питавшиеся гуманистической верой писателя в прекрасное будущее Руси, сплетались в нерасторжимый узел с думами о народе. Они пронизывают все повествование, скрепляют его, придают отдельным очеркам цикла завершенность и внутреннее единство.
Мысль о красоте и мощи Отчизны, о грядущем счастье обездоленного народа утверждается Н. Телешовым средствами «объективной» и «субъективной» поэтики. Пейзажи, отражающие огромную пространственную протяженность России, картины могучего человеческого деяния, преобразующего природу, наполняются лиризмом, и это усиливает их идейно-эмоциональную насыщенность. Именно путем синтеза и лиризма писателю удается достигнуть органической сопряженности судеб страны, народа и личности.
Носителем лирико-публицистического начала в очерках становится автор со своим, только ему присущим отношением к жизни и людям. Его оценка увиденного находит выражение в разнообразной гамме чувств, начиная с тонкой иронии и кончая страстной гражданской взволнованностью. Она становится тем нравственным камертоном, которым читатель проверяет свой взгляд на мир. Глубочайшая убежденность Н. Телешова в неизбежном жизненном обновлении придает одухотворяющую красоту, поэтичность всему документальному циклу и делает очерковое произведение явлением «высокой» литературы. Таким образом, цикл очерков Н. Телешова «За Урал. Из скитаний по Западной Сибири» характеризуется идейно-эстетической целостностью, достигаемой взаимодействием ряда содержательных и формообразующих факторов.
Содержание произведения определяется проблемно-публицистическим заданием: показать жизнь третьего сословия России, архитектоника подчинена логике раскрытия этой проблемы, сюжетный мотив путешествия позволяет расширить границы повествования, насытить его разнородными жизненными фактами. В произведении обнаруживаются важнейшие приметы эпоса: постановка острых вопросов современности, выдвижение народа на авансцену истории, многообразие человеческих типов и характеров, масштабные пространственные и временные изменения. Данное обстоятельство свидетельствует об огромных потенциальных возможностях художественно-документальных жанров в воплощении многоплановой картины жизни страны.
Углубление эпического начала в очерке способствует его перерастанию в явления синтетического характера: очерк-новеллу, очерковую повесть, очерковый роман.
Ярким примером «гибридного жанра» в литературе XIX в. стали «Переселенческие рассказы» Н. Телешова, возросшие на почве документального цикла. Фабульная канва рассказов восходит к действительным событиям, а герои имеют реальных прототипов, проецирующих черты своей личности на художественный образ.
Однако система работы Н. Телешова с жизненным материалом свидетельствует, что писателю была чужда фетишизация самодовлеющего факта. К исследуемой реальности Телешов подходил творчески, отбирая наиболее характерное в ней и преобразовывая первоначальное впечатление по законам искусства. Так создавался и рассказ «Нужда» (1898), ярко иллюстрирующий творческие принципы автора. Скупое упоминание о детях, бросаемых родителями на произвол судьбы, перерастает здесь в картину, захватывающую драматизмом внутренней борьбы.
Отец пятилетнего Николки стоит перед нравственно неразрешимой дилеммой: оставить ли заболевшего сынишку на берегу, а самим отправляться дальше, или, в надежде, что ребенок выздоровеет, пропустить долгожданную баржу и тем самым обречь всю семью на голод и неизвестность. Мятущаяся душа Матвея не может сделать выбора. Любовь к одному мальчику и нравственный долг перед остальными пятью ребятишками вступили в трагическое противоречие.
Боль от предчувствия неизбежно жестокого конца терзает и сердце матери. Ее думы предельно обобщенно раскрывают тяжкую долю крестьянки, привыкшей молча сносить любое горе. Сопротивление Арины неосознанно зреющему в душе Матвея решению рождает полную внутренней экспрессии мелодию, которая, достигнув высшей ноты, неожиданно обрывается, сменяясь более спокойным по тону и ритму рассказом о месте скопления переселенцев.
Описание переселенческого поля построено на документально-очерковом материале. Однако в рассказе писатель идет на значительные сокращения, целенаправленно отбирая и коп центрируя детали, углубляющие мотив безысходной нужды. «Поле, по которому он бродил, было все покрыто палатками и шалашами. Всюду торчали скрещенные шесты, пестрели на них одеяла, обноски и тряпки; возле палаток на помятой траве лежали и сидели люди, то вместе, то порознь; кто курил трубку, кто разводил костер,., кто чинил рубаху; тут же молодая мать кормила грудью ребенка, а рядом бились в засаленные карты безбородые парни, резвились и плакали дети, охала старуха...».
Последняя часть произведения остро драматична. Она являет собой калейдоскоп сцен, исполненных беспощадной правдивости. Задержка фельдшером семьи, чей ребенок болен дифтеритом, возвращение с баржи женщины, в котомке которой нашли девочку, пораженную оспой, предваряют трагический исход Николкиной истории.
Резкие перебивы ритма, преднамеренные паузы между отдельными эпизодами, меняющиеся оттенки и интонации авторской речи усиливают предчувствие надвигающегося несчастья. В последнюю минуту «страх затравленного зверя», желание выжить во что бы то ни стало толкнули Матвея к барже, и этот шаг навсегда обрек его страждущую душу на крестные муки, укоры совести, неразрешимые сомнения.
Таким образом, опираясь на жизненные факты как первооснову художественного творчества, Н. Телешов создает произведение, в котором вступают в сложное взаимодействие воссоздающее начало, домысел и вымысел. Типическая ситуация обретает в его художественной практике индивидуально-неповторимое воплощение благодаря мастерскому совмещению социологического и психологического ракурсов изображения.
Являясь средством озарения социального, психологизм писателя направлен не на развертывание «личностного» в характере, а на познание «массовидного», обусловленного классовой принадлежностью персонажа. Этой же задаче подчинены и собственно очерковые зарисовки в повествовании. Они органично вплетаются в общую стилевую ткань, мотивируя психологические перипетии, обнажая определяющую роль Нужды в судьбе любого крестьянина. Образ Нужды становится у Телешова символом разрушительного давления социальных сил на нравственную природу человека.
Беспощадная трезвость аналитического взгляда не заслоняет, однако, сочувствия писателя обездоленным. Не выражаясь столь прямо, как в очерке, отношение автора облекается в форму «скрытого» лиризма, который изнутри накаляет каждый эпизод. Пути перерастания очерков, составивших книгу «За Урал», в рассказы переселенческого цикла лежат в «беллетризации» документальных фактов, в переосмыслении их в свете сложившегося миропонимания художника. В «новеллистических» очерках усиливается роль сюжетности и психологизма, происходит изменение соотношения «выразительного» и «изобразительного» пластов, переакцентировка их эстетической функции.
В качестве доказательства авторской мысли сценка, зарисовка в очерке постоянно сопровождались комментариями рассказчика. В произведениях «синтетического» жанра публицистичность отступает на второй план либо вовсе исчезает, заменяясь объективным изображением, которое из средства иллюстрации общественно важной проблемы превращается в средство мотивации поведения персонажа. Все это обусловливает существенные композиционные смещения. В рассказах-очерках откинут принцип «ассоциативной» структуры, свойственный «чистому» очерку. Конструкция произведения определяется движением психологического сюжета. Однако и в психологической коллизии фокусируется социально характерное. Стараясь резче оттенить типизм воссозданной ситуации, автор вводит в «рас- сказовую» канву очерковый материал. В одних произведениях обе линии вовлекаются в общую стилевую систему («Елка Митрича», «Домой!»). В других — столь тесного сращения не происходит («На ходу», «Лишний рот»). Беллетристический и документально-публицистический слои сосуществуют в них параллельно. Сохраняется здесь и образ рассказчика, с гражданской страстностью отстаивающего принципы гуманизма и справедливости.
Таким образом, в эпоху острых социальных разломов, когда романный жанр был «потеснен» «малыми» формами прозы, очерк пролагал пути художественной литературе. Поднимая в новых исторических условиях вопросы высокого общественного накала, он масштабно развертывал драматический материал современности, определял конкретный эстетический срез в осмыслении важнейших жизненных конфликтов.
Л-ра: Вопросы русской литературы. – Львов, 1980. – Вып. 1. – С. 127-133.
Критика
