Женские характеры в романе-мифе М. Пришвина «Осударева дорога»

Л. А. Мямлина

Тема предназначения России, ее особой судьбы, волновавшая многих философов и писателей, в творчестве М. Пришвина получает весьма характерную интерпретацию. Стремясь к постижению мировой "стихийной души", он, прежде всего, обращается к истокам национального характера, к душе России, сложной, противоречивой, глубокой и чуткой. Все его творчество проникнуто чувством сопричастности ко всему национальному, ибо не понаслышке судил о русском характере, о его "загадочной антиномичности" (Н. А. Бердяев), и в поисках "последней правды" оставался человеком подлинно русским. Впитавший с детства запах родной земли, звуки материнской речи, в поисках "корневой жизни русского сознания" шел от себя, своего опыта, своей судьбы.

Все его бесчисленные герои: охотники, рыболовы, странники, богомольцы, многочисленные "бедные люди", кажется, знают какую-то им одним ведомую тайну. Во всех пришвинских героях есть что-то цельное, глубинное, твердое. Уж если идут они "по обещанию", то идут до конца, не колеблясь, не оглядываясь назад. Таков помор Михайло, старик-юровщик из очерка "За волшебным колобком", человек высокого духа, таковы и героини романа-мифа "Осударева дорога": Мария Мироновна и Маша Уланова.

В романе-сказке "Осударева дорога" писатель показал, как под напором новой жизни уничтожается "край непуганых птиц", однако повествование носит преимущественно светлую окраску. Сказывается вера писателя в душу русского человека, в ее несокрушимость. Умирает старый мир с апокалиптическими ожиданиями старообрядцев, покорностью природным стихиям, где невозможна даже мысль об изменении окружающего мира: "Но только, ребятушки, никому не говорите, что можно падун запереть: смеяться будут" (7, т. 6, с. 125). Для Пришвина важно, чтобы новое не сокрушило лучшего в человеке: его духовные силы, чувство долга и нравственную чистоту. Таким образцом нравственной чистоты и духовности предстает в "Осударевой дороге" Мария Мироновна, прототипом которой послужила "мирская няня" Любовь Степановна, которая была "такой большой ревнительницей старой веры, что в свое время собрала все ценные остатки Даниловского монастыря и перевезла их к себе на Карельский остров" (7, т. 6, с. 91). Рассказывая в своем предисловии к роману-мифу "Осударева дорога" об этой замечательной женщине и удивительной метаморфозе, приключившейся с нею, писатель раскрывает тайну образа "мирской няни", Марии Мироновны, проникнутой мистическим ужасом ожидания конца мира.

Будучи ярчайшим воплощением многих черт русского характера, этот персонаж глубоко антиномичен. С одной стороны, Мария Мироновна выступает как яростный и непримиримый противник "табашников" и их "государственного дела", с другой стороны, она – нежная "мирская няня", заботливо и самоотверженно выхаживающая больных детей для этой "ненавистной" новой жизни: "Вот то и было всем на Выг-озере дивно и непонятно, как это она ждет светопреставления, проповедует конец света, а только где заболеет ребенок – вся убьется, вся изведется, только бы жило дитя. С одной стороны – свет кончается: лежит в гробу в ожидании конца для всех людей, с другой стороны – у того же самого человека душа так образуется, будто свет только что начинается: сидит у постели ребенка" (7, т. 6, с. 97).

Жители Выг-озера представлялись ей большой семьей, взрослые члены которой помогали ей, а за младшими ходила она словно мать.

У нее особое отношение ко всему: к людям, к окружающей природе и к власти. Все готова понять отзывчивая ее душа, кроме слабости. А слабостью она считает привязанность человека только к этому миру. Слабость – это все то, что заставляет человека забыть о главном предназначении "жить для Бога, а не для мира". Даже любимый брат, увлекшийся "делами государственными", кажется ей чужим. Любовь к людям у Марьи Мироновны жертвенная, но не всепрощающая.

Антиномично и отношение "мирской няни" к земной власти, "власти кесаря". Оно глубоко национально, ибо русская душа, по свидетельству Н. А. Бердяева, не хочет власти: "…все боялись власти как нечистоты. Русская душа хочет священной общественности, богоизбранной власти" (2, с. 10). Марья Мироновна, называя Петра I Антихристом, тем не менее винит в произволе и греховности не его, а всеобщую людскую слабость, понимая, что судить его мерками обычными нельзя – он царь: "Это, деточки, по вере мы считали царя за Антихриста, а по делам он прошел как отец благоутробнейший, оставляя сердце свое в руках всемилостивого небесного отца, человеколюбиво милующего пустыню сию" (7, т. 6, с. 104).

В романе очень рельефно выписан и другой образ – Маши Улановой. Являясь антиподом "мирской няни", Уланова тем не менее воплощает в себе лучшие качества русского характера: жертвенность и доброту. Она принадлежит к новым и даже враждебным для "мирской няни" людям, строителям канала. В ней ощущается и ярко выражено фольклорное сказочное начало, и недаром Зуек видит в ней сказочную красавицу Марью Моревну: "Приезжая женщина сняла с плеч свою котомку, вынула из нее сумочку кожаную, открыла ее, достала маленькое круглое зеркальце, привесила его на стене, зацепив за гвоздик. Зуек первый раз видел такое: это была хорошо ему знакомая Марья Моревна. Чудесным было только одно: как могла она из сказки выйти сюда" (7, т. 6, с. 118). Красавица, с "веселыми и печальными и все понимающими глазами", Маша хочет здесь, на земле, жизнь устраивать "хорошо и прочно" (7, т. 6, с. 121), отдавая "государственному делу" все свои силы. Помыслы ее обращены не к Судному дню, не к концу, а к новому, как ей представляется, строительству лучшего мира. Эта несокрушимая вера в лучший мир здесь, на грешной земле, служит опорой и оправданием. В Маше Улановой Пришвин воплощает личность, осознавшую в себе глубочайшую ответственность, свободу и творческие силы для "дела государственного", для "социальной соборности". Вектор устремлений пришвинских героинь противоположен: у Марии Мироновны все помыслы обращены к небу, у Маши – к земле. Но многое их объединяет. И, прежде всего, глубокое, самоотверженное чувство долга. Очевидно, Пришвин разделял мысль Н. А. Бердяева о том, что "Россия будет выздоравливать от повышения до высочайшей степени ответственности каждого лица" (1, с. 388).

Русская душа со своей сложностью проявляется и во внешности героинь: "Уланова как будто сейчас только вдруг для всех открыла свои глаза, большие, карие и как бы одновременно печальные внутрь себя и веселые к людям. У русских людей это бывает, и у самой Мироновны раньше в молодости были такие глаза: сразу и печальные к себе и веселые к людям" (7, т. 6, с. 117). На наш взгляд, такое амбивалентное отношение, веселое к людям, печальное к себе восходит к христианскому отношению к миру. "Веселые к людям" потому, что Уланова не пытается найти недостатки в людях, не осуждает: "Не судите, да не судимы будете" (4, Мат. 7:1), принимая такими как есть. Для Марьи Моревны основным жизненным принципом является Любовь, священное чувство Агапе: "Любите друг друга, как Я возлюбил вас" (4, Ин. 13:34). Только сильный характер способен на такое чувство притом, что одновременно глаза "печальные внутрь себя", то есть личная жизнь у героини не сложилась. И это тоже одна из особенностей русского характера. Будучи несчастным, русский человек готов сделать счастливым весь мир: "ибо русскому скитальцу необходимо именно всемирное счастие, чтобы успокоиться: дешевле он не примирится" (6, с. 122).

Нельзя назвать счастливой и судьбу Марии Мироновны: "…была она у нас в молодости красавицей молодицей, первой краснопевкой на селе, а тут муж у ней возьми да и утони, да еще, как на грех, вскорости сыночек ее единственный годовалый помер…" (7, т. 6, с. 130). Не потому не может найти счастье вдова, что умер муж (хотя поэтому тоже), а потому, что осталось неудовлетворенным материнское чувство. Ведь русская женщина, по преимуществу, - мать и лишь потом - жена и женщина. Трагична судьба и тех женщин, которые ошиблись в выборе мужа, отца для своих детей. Если есть хотя бы какая-то надежда на то, что станет он достойным, тем, кому можно покориться, кому можно доверить все самое святое, "русская женщина смело пойдет за тем, во что поверит" (6, с. 126). Марья Уланова шла за Степаном до тех пор, пока верила ему: "И какого человека Змий погубил! Ах, бабушка, <…>какой это был человек!" (7, т. 6, с. 133). Как только призрачным стало счастье, не смогла Марья Моревны быть покорной Степану, даже из сострадания: "Не идти же ей за ним из сострадания, чтобы только потешить его, чтобы хоть на время подарить призрак счастья <...>, есть глубокие и твердые души, которые не могут сознательно отдать святыню свою на позор, хотя бы из бесконечного сострадания" (6, с. 128-129).

Для нее важнее всего чувство гармонии, цельности с любимым человеком, и, когда оно нарушается, сказочная Марья Моревна не может собрать себя по капельке, летает как пчелка от одного цветочка к другому в поисках живой воды для расколотой на кусочки души: "Так вот я тоже пчела, лечу на каждый цветок, все думаю: не он ли?" (7, т. 6, с. 134). Собрать себя по частичкам, стать единой со всем светом, чтобы близкий человек не мешал, а способствовал этому единению, вместить в себя всего человека, стать всечеловеком - вот заветное желание Марьи Улановой: "И в этом мелькнувшем лице вдруг соберется и определится весь человек на улице как единое существо, и ты веришь и знаешь, что человек един и мерным шагом идет все вперед" (7, т. 6, с. 143).

В связи с этим становится понятно стремление мирской няни Марии Мироновны вынянчить, выходить всех заболевших детей на острове. Для нее все они слились в образе одного, единственного, утраченного ею. Невозможно воскресить родное дитя, однако ежедневные победы жизни над смертью становятся для нее моральным правом на дальнейшую жизнь. И это движение по кругу, эсхатологическая идея сменяется стремлением к возрождению: "Шифры Иного ярче там, где есть точки соприкосновения, где есть надежда на преодоление смерти в вечности" (5, с. 148).

Примечания

1. Бердяев Н. А. Духовные основы русской революции. СПб, 1999.
2. Бердяев Н. А. Из книги "Русская идея"//Русская душа. Тысяча лет отечественного любомудрия. М., 1994.
3. Бердяев Н. А. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. М., 1990.
4. Библия. М., 1992.
5. Борисова Н. В. Жизнь мифа в творчестве М. М. Пришвина. Елец, 2001.
6. Достоевский Ф. М. Пушкин (Очерк) // Русская душа. Тысяча лет отечественного любомудрия. М., 1994.
7. Пришвин М. М. Собр. соч.: В 6 т. М., 1957.