«Взыскующий бессмертия» (Политик в зеркале великого романа)
И. M. Бусыгина
Перед нами — роман «Бессмертие» Милана Кундеры, знаменитого еще со времен создания «Невыносимой легкости бытия». Автор не случайно называет свою книгу «пиршеством со множеством блюд». Ради модного сейчас интертекстуального анализа мы можем заняться выписыванием ключевых для этого романа понятий, между которыми, как между берегами, лежит его текст. Слово «бессмертие» неизбежно окажется у нас на первом месте; и вскоре мы встретимся со словом «политик» или «политики».
«Бессмертие» и «политики». Для придания картине некоей законченности нам не хватает еще одного слова — «забвение». Политик, убегая от забвения, взыскует бессмертия.
Свойство политика par excellence — стремиться к бессмертию, даже вожделеть его. Для него оно столь же неотъемлемо и естественно, как для розы — цвести или для пчел — давать мед. (Вряд ли уместное сравнение с розой показывает лишь то, что в подобном свойстве нет ничего уничижительного и уж, конечно, позорного — такова природа политика, значит, об упреке не может быть и речи.) Потому на вопрос «кто есть политик?» среди бесконечного множества ответов возможен и этот: «Политик — человек, взыскующий бессмертия», достигаемого во власти и через власть, что тоже важно. Однако «слово слов» для политика — не «властвование», а все-таки «бессмертие». Тем более вторичными будут другие характеристики, как, скажем, непременная жажда повергнуть соперника наземь или огромное самолюбие. При рождении политика по призванию, видимо, и звезды должны располагаться особым образом.
Первична для политика одержимость бессмертием или, что одно и то же, спасение от забвения любой ценой. Для самого Кундеры бессмертие делится на «малое» и «большое». Понятно, что в нашем случае речь идет не о «малом» — как продолжении себя в памяти близких: его политик как раз не приемлет, а о «большом» — о непреодолимом желании жить в мыслях других поколений, стать частью истории, оставить непреходящую память. Это своего рода врожденное пристрастие к «большому» бессмертию. Скажите политику о посмертном забвении как о необходимом условии блестящей прижизненной карьеры, и кто из них не ужаснется? Бессмертие и забвение для политика — как рай и ад. Ставя на бессмертие, политик бесконечно рискует: век его недолог, особенно по нынешним временам. Иными словами, политик делает ставку не на саму жизнь, а на жизнь после жизни. Поэтому у каждого настоящего политика складываются свои особые отношения с бессмертием.
Великий творец бессмертен, ибо его жизнь продолжена в его творениях. В этом он неизмеримо выше и сильнее политика: с кажущейся легкостью он достигает вечного существования, даже противясь ему (об этом — в разговоре Гёте и Хэмингуэя, воображенном Кундерой) и тем более не будучи одержимым им. Политику эта обманчивая простота вовсе недоступна: даже самые его могучие усилия бесплодны, ибо предпринимаются ради бессмертия как такового. В случае с творцом — почти побочное следствие, а для политика — самоцель. Бессмертие, похоже, мстит политику, нередко заражая его бесплодием особого рода.
Схватка за бессмертие — это борьба без исхода, ибо почти невозможно остановиться, успокоиться, перевести дух. Ведь забвение поглотит политика сразу же; оно всегда наготове и подстерегает. «Il se retira à la chartreuse de Parme» («Он удалился в Пармскую обитель») — последняя фраза романа Стендаля. Кундера же пишет о том, что в наш век нет такой обители ни для кого вне мира и людей. Для политика тихой «пармской» гавани не может быть никогда.
Все ли одержимые бессмертием непременно приходят в политику? Не-политик тоже может быть охвачен страстными устремлениями, но, скорее всего, не бессмертием, а тем, что несравненно меньше ценой, — славой, к примеру. При этом в распоряжении самых нетерпеливых всегда имеются книга рекордов Гиннесса, конкурсы красоты, ТВ-передача «Я сама» и Бог весть что еще. Слава почти сиюминутна, хотя бывает и доброй, и худой. Бессмертие же знака не имеет. He-политики желают остаться в нашем мире и с нами со славой; политики — не с нами — в бессмертии.
Большие политики могут осенять крылом своего бессмертия, не умаляя его, и других соприкоснувшихся с ними; и женщин, с которыми связывают имя политика Клинтона. И в отношениях не-политика Гёте и Беттины фон Арним речь шла не о любви, а о бессмертии.
«Бессмертие — это вечный суд», — говорит Гёте в беседе с Хэмингуэем. Такой «вечный суд», от которого бедный американец «дрожмя дрожит», открывает для политика свою другую сторону, означая и вечную память. Приговор же в этом суде почти всегда неокончателен — вполне возможен и его пересмотр, причем неоднократный. Так что и этапов жизни политика в бессмертии может быть немало; и вряд ли здесь нужны примеры хотя бы из не столь уж отдаленной отечественной истории.
Политики придумали много способов инвестирования в собственное бессмертие, в чем им хорошенько помогают имагологи. Вот некоторые из приведенных Кундерой. Первый — знаменитая «малая фраза» — «une petite phrase»: «Политики произносят долгие речи, в которых без зазрения совести бубнят одно и то же, зная, что совершенно все равно, повторяются они или нет, ибо до широкой общественности так или иначе дойдут лишь те несколько слов, какие будут цитировать из их выступлений журналисты. Дабы облегчить им задачу и чуть направить их в нужное русло, политики вставляют в свои все более единообразные речи одну-две короткие фразы, которые до сей поры никогда не произносили, — это уже само по себе столь неожиданно и ошеломляюще, что «короткая фраза» вмиг становится заметной. Искусство политики ныне состоит не в управлении polis (они управляются самой логикой своего темного и неконтролируемого механизма), а в придумывании «petites phrases», по которым политик будут увиден, понят и поддержан на плебисците, равно как избран или не избран на предстоящих выборах». «Une petite phrase» вполне может быть при этом почти вовсе лишена смысла. Это своего рода «жест речи», который Кундера и называет «взыскующим бессмертия». Мы хорошо знаем сегодняшних российских мастеров «малой фразы», так что «смешное» или «скандально-смешное» бессмертие им обеспечено почти неизбежно.
Роль «малой фразы», этой ловкой отмычки к дверям бессмертия, с успехом может сыграть даже не словосочетание, а просто улыбка, например, знаменитая, поставленная хорошими имагологами улыбка политика: «Американские президенты отходят в вечность, скрываясь за демократической судорогой смеха». Роль «отмычки» может выполнять удачно найденная деталь туалета, например, всем известная демократическая кепка, десятилетия назад принесшая немало в копилку бессмертия одного своего счастливого владельца, а сейчас делающая сверхузнаваемым другого.
Второй способ — организация церемоний, т. е. специально и тщательно подготовленных постановок, неких магических действ. Кундера пишет о церемонии после избрания Ф. Миттерана президентом Франции в 1981 г., которого, видимо, больше, чем других европейских политиков, занимала мысль о бессмертии. «Миттеран ...хотел походить на мертвых, ...ибо смерть и бессмертие — точно неразлучная пора влюбленных, и тот, чей лик сливается у нас с ликами мертвых, бессмертен уже при жизни». В нашем же Отечестве вкус к такого рода действам обозначился еще в советское время; однако выясняется, что по-настоящему политики стали получать от этого особо рафинированное удовольствие только сейчас. […]
Способ номер три войти в ареопаг — встретиться, например, с Гёте, как это сделал Наполеон, великий муж, совершенно сознательно работавший на бессмертие. Однако подобная «тяжелая артиллерия» мало кому доступна в наше время — армия политиков многажды превышает число творцов.
Политикам сейчас так остро не хватает, условно говоря, Гёте. […]
Понятно, что все эти способы отомкнуть врата бессмертия нуждаются в режиссерах-постановщиках, иными словами, в имагологах. Свой имаголог, по словам Кундеры, был еще у Гитлера. Хлопоты о собственном образе естественны для любого человека и тем более для политика. Однако драматичность ситуации состоит в том, что именно над собственным образом мы не властны, он сокрыт от нас, а потому почти бесполезны и наши усилия по его созданию или изменению. В особой заботе об имидже заключена и уязвимость публичных политиков, и тут на политической сцене появляются во всей своей беспощадности столь нужные им имагологи. Да, политики вожделеют бессмертия, иной раз действительно становясь частью истории, как генерал де Голль, но, похоже, что каждодневно вмешиваются в историю их имагологи.
Между тем угроза забвения для современных политиков выглядит все реальнее, хотя бы потому, что скорость наполнения копилки вечной памяти увеличивается. Значит, и усилия политиков, направляемые на достижение бессмертия, неизбежно должны быть более мощными. Мир уже не говорит политику радостно: «Смотрите, кто пришел, чтобы изменить меня к лучшему!». Напротив, публика лишь цинично ожидает чего-то новенького и интересного. Но это полбеды. По-настоящему большая беда для политиков заключается в том, что горизонты для каждого из нас стремительно расширяются. Политических фигур — много, и возможности для выбора быстро растут. Значит, конкуренция за бессмертие неизбежно становится острее и жестче. Последствия для политика могут быть только роковыми: угроза забвения всегда стоит у порога его офиса.
Но все-таки! Отдадим должное политикам — ловцам бессмертия. Доля их тяжела, поскольку они истощают себя в схватке за бессмертие. О, эта жизнь, полная риска, наперегонки с политическими соперниками и забвением! Только это — не жизнь, а всего лишь борьба за вечную память, в запале которой политики промахиваются мимо настоящей жизни.
Жажда бессмертия, как это прекрасно показал Милан Кундера, естественна для политика, но достижение бессмертия без познания жизни вызывает горечь.
Л-ра: Полис. – 1999. – № 2. – С. 61-64.
Произведения
Критика
