Поэтика барокко в новейшем лирическом сознании (учение Якоба Бёме и стихотворение И.Р. Бехера «Душа огня»)

С. М. Шаулов

Статья посвящена выявлению роли традиций барочной литературы в становлении немецкого экспрессионизма на материале творчества Якоба Бёме и И.Р. Бехера.

Ключевые слова: поэтика барокко, немецкий экспрессионизм, Якоб Бёме, И.Р. Бехер, символика огня, символика света.

Известно воздействие лирико-философских построений Бёме на романтизм, в особенности на Новалиса1. Однако романтической эпохой влияние его философии на немецкую поэзию не ограничивается. Наблюдения, представленные ниже, относятся ко времени зарождающегося экспрессионизма, когда его лицу ещё, возможно, недостаёт определенности, оно ещё во многом неоромантическое, но уже лихорадочно черпает энергию преображения и преодоления формы в порыве к сущности у поэтов барокко. Бёме, как нам представляется, воспринимается здесь как поэт онтологической и этической мысли.

В его философии природы есть целый пласт огненно световой символической образности, разрабатывая которую, он выстраивал некое подобие спекулятивной системы, которая на поверку представала поэтической картиной. Одним из таких образов-терминов, заимствованным у Бёме2, молодой Бехер озаглавил стихотворение, которым открыл свой сборник «Милость весны» («Gnade eines Frühlings», 1912), - «Feuerseele»3 («Душа огня»).

Огонь у Бёме функционально связан с символами света и тьмы и обозначает процесс качественного перехода, движения. Природа, по мысли философа, - это промежуточная субстанция в процессе самопознания Бога (который есть свет, добро, «чистое ничто») через Его саморазделе- ние во влечении стать «нечто», которое одновременно «тьма» и «огонь». Свет, рождаемый этим огнем, - это свет, в котором Бог осознает себя4, он-то и называется «душой огня». Природа, таким образом, вся - движение, переток из света в свет через огненную тьму; непрерывно длится творение, «свет Бога присутствует всегда (Gottes Licht ist gegenwärtig), хоть и сокрыт для природы», принимающей его силу; Бог - ее исток и исход, и душа человека - «из вечной природы, в которой стоит божественное рождение»5. Отсюда - этический пафос Бёме.

Евангельский мотив «Царство Небесное силою берется»6 становится суггестивным лейтмотивом страстной проповеднической риторики многих его сочинений. «...вложи все Твое вожделение в сердце Бога, тогда проникнешь силой, как вечная Мать-природа. Так станет с Тобой, как говорит Иисус: Царство Небесное терпит насилие, только те, кто применяет насилие, восхищают его себе»7. Состояние человека, не видящего «света», он определяет как «слепоту» (Blindheit)8.

«Душа огня» Бехера, задавая тон «Милости весны», выглядит прямым откликом на мыслительные построения Бёме и логику их символизма. Стихотворение словно вступает с ними в диалог: там, где философ, обращаясь к человеку, говорит «Ты», поэт, обращаясь и небу, говорит «я»; где Бёме призывает человека волевым усилием слиться с небом («светом Бога»), - Бехер воспроизводит это усилие и самый миг единения с «небесной душой огня».

«Ничто не стоит к Тебе ближе, чем небо, - учит философ XVII века, - лишь Ты стоишь перед дверью неба»9. И поэт XX века отвечает: «Deine Wunder, Himmel, /.../ Warten... / Daß ich sie erfassen könnte, / Still in mir vollende». Это противостояние небу определяется в стихотворении как прошлое, «детство» и «слепота» («Das war das Lied meiner Kindheit, / Meiner unglaublichen Blindheit»). «Слепой» по отношению к «чудесам» неба живет в сфере внешней видимости явлений: Einst war ich Kind.

War kühl, war Wind,

War Lüftchen hinter Damm, Gemäuer...

Беглое перечисление образов восприятия звучит как отголосок преодолеваемой импрессионистической манеры первых поэтических опытов. В «слепом» воссоздании холодного однолинейного мира взгляд скользит от одной детали к другой, не приближая человека к его сущностному предназначению. В рамках этого мира человек не полон, частично человек: «Einst war ich Kind, ein Stück Mensch,..»

Этому прошлому противопоставлено настоящее, в котором «я» «целиком другой» (ganz anders). В этом состоянии нет отдельных ощущений: «Heute bin ich das Dunkel, / Das große Dunkel: Gott und die Welt». Объединяя в себе полюса, Бога и мир, человек уже на пути к небу, и этот путь - процесс горения: «Heute bin ich: Sturm, Flamme, Feuer...»

«Душа огня» - это то, что, пережив огонь, становится в результате горения, - дух, свет. Ни того, ни другого слова (Geist, Licht) в стихотворении нет, но их значение, отдаваемое «небу» и «душе огня», присутствует и в восторженно-одухотворенном тоне, и по контрасту к «слепоте» и «тьме», и благодаря настойчивой звукописи уже в первой строфе:

Feuerseele himmlische!

Himmel! Wie jauchzt dein Glück!

O o o aus tausend Augen

Schauen deine blauen Wunder

Mit lächelndem Blick

Auf mich herunter,

Lächeln Glück,

Alle alle alle Glück...

Заключительная строфа повторяет мотивы зачина, сталкивая их с альтернативой «детства» и «слепоты», и выражает как реальное лирическое переживание волевой порыв и мгновение слияния с высшей сущностью, данной человеку («ожидающей» его) и открытой им для себя. К такому напряжению всех сил ради открытия и воплощения в себе («восхищения» себе) божественности призывал человека Бёме: «...и Ты станешь воистину подобием, образом и средоточием (Eigentum) Бога»10. «Средоточием» «души огня», ею самой становится лирическое «я» в стихотворении Бехера:

Feuerseele himmlische!

Himmel, wie jauchzt dein Glück!

In meine Kindheit zurück?

In meine Blindheit zurück?

O neinneinnein!!

Feuerseele will ich sein! Feuerseele

(Пять тире - графическое и, по сути, эмблематическое обозначение паузы, границы, порога преображения, за которым признаки «души огня» выступают уже как свойства «я»:)

Feuerseele! O mein mein

Hauch! O mein, mein

Zündender Blick! –

Feuerseele himmlische!

Wie jauchzt mein Glück!!!

Так, в частности, проявлялся общий настрой эпохи с ее обостренным интересом ко всему дои послепросветительскому, вне- и нереалистическому в искусстве, к выразительности вместо изобразительности, к интуиции вместо логики. И главное - это стремление к сущности, к скрытому смысловому центру мироздания, к собственно человеку, в каковом стремлении и прорисовывалось все более определенно лицо экспрессионизма. И Бёме воспринимался здесь естественным соседом Ангелуса Силезиуса с его призывом «Человек, стань сущностен!» («Mensch, werde wesentlich!»), так же внятным экспрессионистам11.

Приобщение к онтологии двоемирия имеет свою логику: смысл найденного «слова» шире личной судьбы. Осознание его общезначимости неизбежно и стремительно. Уже в «Милости весны» «горящая тьма» - общая - удел не только «я», но всей земли («Meine Erde! Dein Dunkel kommt! Mein Dunkel... / Doch sieh! wie, oh, dein Dunkel brennt, / Ewig-endlos,..» - I, 34), а появившаяся в 1913 году поэма в стихах и прозе «De Profundis Domine»12 представляет личные переживания как знак всемирного движения к гибели и преображению. Поэтический двухтомник «Распад и Торжество» задает одну из глобальных формул, которыми зрелый экспрессионизм определяет переживаемый исторический момент.

Примечания:

О влиянии Бёме на натурфилософию Новалиса см.: Габитовa Р.M. Философия немецкого романтизма. - М.: Наука, 1978. - С. 268-269.
См., напр., в: Böhme J. De Signatura Rerum // Ders. Werke. / Hrsg. von Ferdinand van Ingen. - Bibliothek der frühen Neuzeit. Bd. 6. - Frankfurt am Main. 1997. - S. 599, 611, 645, 652, 697, 711 и др.
Becher, Johannes R. Gesammelte Werke. Band 1: Ausgewählte Gedichte 1911-1918. - AufbauVerlag Berlin u. Weimar, 1966. - S. 15-16. (Далее указываются том и страница).
Подробнее об этом см.: Фейербах, Л. Собр. произв. в 3 т. Т. 1. - М., 1974. - С. 195-200.
Цит. по: Ланда Е.B. Хрестоматия по немецкой литературе XVII века. На нем. яз. - Л.: Просвещение, 1975. - С. 103. (Курсив в цитатах всюду мой. - С.Ш.)
Матф., 11: 12; ср.: Лук., 16: 16.
Там же. - С. 103.
Там же. - С. 101, 102.
Там же.
Там же.
См., напр.: Stadler, Ernst. Der Spruch // Menschheitsdämmerung. Ein Dokument des Expressionismus. - Leipzig, 1972. - S. 215.
Нескладица в заголовке («Из глубины Господи»; ср.: «De profundis clamavi ad te, Domine», то есть: «Из глубины взываю к Тебе, Господи». - Псалт., 129: 1. Или: «Aus der Tiefe rufe ich, Herr, zu dir». - Psalt., 130: 1) - результат оплошности. См. воспоминания издателя: IX, 574.