Питер Шеффер. Амадей
(Отрывок)
Пьеса в 2-х действиях
Действующие лица:
Антонио Сальери
Вольфганг Амадей Моцарт
Констанция Вебер, жена Моцарта
Иосиф II, император Австрийский
Граф Иоган Килиан Фон Штрек, королевский гофмейстер
Граф Франц Орсини-Розенберг, директор Императорского оперного театра
Барон Годфрид Ван Свитен, префект Императорской библиотеки
Мажордом
Два Вентичелли (Первый и Второй) – «Маленькие ветерки, вестники слухов, сплетен и новостей, играют также двух кавалеров на балу в первом действии.
Мимические роли:
Капельмейстер Бонно
Лакей Сальери
Повар Сальери
Катарина Кавальери, ученица Сальери
Священник
Граждане Вены, также исполняют роли слуг, которые передвигают мебель и приносят реквизит.
Действие происходит в Вене в ноябре 1823 года и в виде воспоминания в период десятилетия 1781-1791г.г.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ВЕНА
В полной темноте театр наполняется неистовым и яростным шепотом, напоминающим свистящее шипение змей. Сначала ничего нельзя разобрать, кроме одного слова – «САЛЬЕРИ», которое повторяется во всех уголках театра. А затем и другое, еле различимое – «УБИЙЦА!»
Шепот нарастает, становится громче, создавая злобную накаленную атмосферу. Постепенно освещается малая сцена, на которой появляются силуэты мужчин и женщин в цилиндрах и кринолинах начала XIX века. Это ГРАЖДАНЕ ВЕНЫ, наперебой повторяющие друг другу последние слухи и сплетни.
Шепот. Сальери!.. Сальери!.. Сальери!..
На авансцене в инвалидном кресле спиной к нам сидит старик. Нам видна только его голова в потрепанной красной шапочке и, может быть, шаль, накинутая на плечи.
Шепот. Сальери!.. Сальери!.. Сальери!..
Двое пожилых мужчин в длинных плащах и цилиндрах того времени устремляются к нам из-за кулис с разных сторон. Это ВЕНТИЧЕЛЛИ –вестники слухов, сплетен и новостей, действующие в пьесе от начала и до конца. Они говорят быстро, особенно когда появляются в первый раз, и сцена обретает характер быстрой зловещей увертюры. Иногда они обращаются друг к другу, иногда к нам, но всегда с восторгом сплетников, узнавших новость первыми.
Первый. Я этому не верю!
Второй. Я этому не верю!
Первый. Я этому не верю!
Второй. Я этому не верю!
Шепот. Сальери!
Первый. Но говорят!
Второй. Да, слышу!
Первый. И я слышу!
Второй. Ведь говорят!
Первый и Второй. Я этому не верю!
Шепот. Сальери!
Первый. Весь город говорит.
Второй. Везде, куда не пойдешь, - говорят.
Первый. В кафе.
Второй. В опере.
Первый. В парке Пратер.
Второй. В трущобах.
Первый. Говорят, даже сам Меттерних повторяет.
Второй. Говорят, даже Бетховен, его старейший ученик.
Первый. Но почему теперь?
Второй. Когда прошло столько лет?
Первый. Через тридцать два года!
Первый и Второй. Я этому не верь!
Шепот. Сальери!
Первый. Говорят, весь день об этом кричит.
Второй. Рассказывают, что и ночью.
Первый. Дома сидит.
Второй. Никуда не выходит.
Первый. Вот уже целый год.
Второй. Нет, даже дольше, дольше!
Первый. Ему ведь под семьдесят?
Второй. Нет, больше, больше!
Первый. Антонио Сальери…
Второй. Знаменитый маэстро…
Первый. Громко об этом кричит!
Второй. Во всю глотку орет!
Первый. Нет, это не возможно!
Второй. Невероятно!
Первый. Я этому не верю!
Второй. Я этому не верю!
Шепот. Сальери!
Первый. Я не знаю, кто пустил эту сплетню!
Второй. Нет, это я знаю, кто проболтался!
Два старика – один тощий, другой толстый, выходят из толпы на авансцену с разных сторон. Это ЛАКЕЙ и ПОВАР Сальери.
Первый (указывая на одного из них) . Лакей Сальери!
Второй (указывая на другого). Да, повар его!
Первый. Лакей слышит, как он вопит!
Второй. Повар – как он плачет!
Первый. Ну что за история!
Второй. Что за скандал!
ВЕНТИЧЕЛЛИ быстро двигаются в глубь сцены в разные стороны, и каждый молча берет под руку одного из стариков. ПЕРВЫЙ быстро ведет на авансцену ЛАКЕЯ. ВТОРОЙ – ПОВАРА.
Первый (лакею). Что же говорит твой хозяин?
Второй (повару). О чем вопит капельмейстер?
Первый. Дома в одиночестве.
Второй. Весь день и всю ночь.
Первый. В каких грехах кается?
Второй. Этот старик…
Первый. Этот отшельник…
Второй. О каких ужасах вы узнали?
Первый и Второй. Скажите нам! Скажите нам! Расскажите сейчас же! О чем он кричит? О чем вопит? Кого вспоминает?
ЛАКЕЙ и ПОВАР молча указывают на САЛЬЕРИ.
Сальери (громко кричит). Моцарта!
Пауза.
Первый (шепотом). Моцарта!
Второй (шепотом). Моцарта!
Сальери. Perdonami, Mozart! Il tuo assasino – ti chiede perdono!
Первый (в изумлении). Прости, Моцарт?
Второй (в изумлении). Прости своего убийцу?
Первый и Второй. О, господи! Помилуй нас!
Сальери. Pieta, Mozart! Mozart, pieta!
Первый. Сжалься, Моцарт!
Второй. Моцарт, сжалься!
Первый. Когда волнуется, говорит по-итальянски.
Второй. Когда спокоен – по-немецки.
Первый. Perdonami, Mozart!
Второй. Прости своего убийцу!
ЛАКЕЙ и ПОВАР идут в разные стороны и останавливаются у кулис. Пауза. Глубоко потрясенные ВЕНТИЧЕЛЛИ крестятся.
Первый. Знаешь, а ведь об этом и раньше были слухи.
Второй. Тридцать два года назад.
Первый. Когда Моцарт был при смерти.
Второй. Говорил, что его отравили!
Первый. И даже убийцу называл!
Второй. Болтали, виноват Сальери!
Первый. Но не верил никто!
Второй. Все знали, от чего он умер.
Первый. От нехорошей болезни, конечно.
Второй. С кем не бывает?
Пауза.
Первый (лукаво). А что, если Моцарт был прав?
Второй. Если в самом деле его кто-то убил?
Первый. И кто? Наш первый капельмейстер!
Второй. Антонио Сальери!
Первый. Не может быть!
Второй. Совершенно невероятно!
Первый. Да и зачем?
Второй. Ради чего?
Первый и Второй. Что могло его заставить?
Первый. И зачем признаваться теперь?
Второй. Тридцать два года спустя?
Шепот. Сальери!
Пауза.
Сальери. Mozart! Mozart! Perdonami… Il tuo assasino – ti chiede perdono!
Пауза. Они смотрят на него, затем друг на друга.
Первый. Ты как думаешь?
Второй. А как ты думаешь?
Первый. Я этому не верю!
Второй. Я этому не верю!
Первый. Хотя как знать?..
Второй. Может, все же это правда?
Первый и Второй (шепотом). Неужели он все-таки убил его?
Шепот. Сальери!
ВЕНТИЧЕЛЛИ уходят. ЛАКЕЙ и ПОВАР остаются на разных сторонах сцены. САЛЬЕРИ резко поворачивает кресло и пристально смотрит на нас. Мы видим человека семидесяти лет от роду, в старом запачканном халате. Он встает, хмурится, словно хочет разглядеть кого-то в публике.
2. Апартаменты Сальери, ноябрь 1823 года.
Ночь перед рассветом.
Сальери (взывает к зрителям). Vi saluto! Ombre del Futuri! Antonio Salieri – a vostro servisio!
Часы на улице бьют три.
Как это не трудно, я почти могу разглядеть вас… Какое множество лиц! Сколько же там вас? Ждете своей очереди появиться на свет? Тени грядущего! Далекие мои потомки! Так станьте же видимы для меня! Прошу вас! Дайте мне себя увидеть! Войдите ко мне в эту старинную пыльную комнату сейчас, в ранний предрассветный час темного ноябрьского дня 1823 года… и будьте моими исповедниками! Войдите сюда и останьтесь со мной до зари. Только до зари. Ну хотя бы до шести утра!
Шепот. Сальери!
На малой сцене медленно опускается занавес, скрывая ГРАЖДАН ВЕНЫ. Теперь на нем тонкий контур высоких и узких окон.
Сальери. Вы слышите их? Вена – город злословия. Здесь все клевещут, даже мои слуги. Двое только и осталось.
Он указывает на них.
Пятьдесят лет служат у меня, с тех пор как я здесь поселился. Один – хранитель бритвы, другой – кондитер-кулинар. Один заботится о моей красоте, другой же о моем желудке!
Обращается к слугам.
Ступайте прочь! Сегодня я не лягу спать совсем!
Слуги удивлены.
Но ровно в шесть утра чтоб вы оба были тут! Я буду бриться! И вашему капризному хозяину потребуется завтрак! (Он улыбается и хлопает в ладоши, чтобы прогнать их.) Via, via, via, via! Grazie! Ступайте прочь! Спасибо!
Слуги кланяются и уходят озадаченные.
Удивились?.. Ну что ж!... Я еще не так их завтра удивлю! (Он щурится и пристально вглядывается в публику, стараясь разглядеть ее.) О, так вы не желаете сюда ко мне пожаловать? А вы так отчаянно нужны мне сейчас! Ведь вас об этом умоляет… смертник! Что сделать, чтобы все-таки увидеть вас? Во плоти воссоздать, чтобы вы стали моими самыми последними зрителями?.. Может быть с помощью заклинания?.. В операх всегда к ним прибегают. Конечно! Без этого не обойтись! Другого средства-то нет! (Он поднимается.) Попробую заклинаниями вызвать вас к жизни сейчас же! Духов далекого будущего… Вот тогда я погляжу на вас.
Он встает с кресла и, склонившись над фортепьяно, начинает петь высоким, срывающимся голосом, подыгрывая себе в конце каждого куплета, в стиле Recitativo Secco. В зале постепенно нарастает свет.
(Поет.) Призраки грядущего!
Тени новых времен!
От вас труднее избавиться,
Чем от наваждений прошлого!
Появитесь с мерой сочувствия,
Ниспосланного все вышним!
Появитесь сейчас же…
Еще не рожденные!
Еще не испытавшие ненависти!
Еще никого не убившие!
Появитесь сюда ко мне из Вечности!
Свет в зале достигает наивысшего накала и больше не меняется.
(Переходит на разговор.) Так, получилось! Теперь я вас вижу! В таких делах я мастер! Вызывать духов к жизни заклинаниями я научился у кавалера Глюка, которому это всегда прекрасно удавалось. В его время люди и ходили-то в оперу, чтоб только увидеть, как будут появляться то боги, то духи… Теперь же, когда на сцене господствует Россини, публика предпочитает им приключения парикмахеров.
Пауза.
Scusate. Простите. Устал. Вызывать духов заклинанием – изнурительное занятие. Надо бы и подкрепиться! (Он идет к вазе с пирожными.) Мне и самому как-то неловко, что первый грех, в котором следует вам признаться, - чревоугодие. Да, я – сластена! Мое итальянское обжорство, несомненно, детская слабость. Истина в том, дорогие друзья, что, как я ни старался, одолеть свое пристрастие к кондитерским изделиям Северной Италии, где я родился, мне так и не удалось. С трех и до семидесяти трех лет жизнь моя проходила под аккомпанемент жареных орешков в сахаре. (Сладострастно.) Миланские пирожные! Ореховое безе! Яблоки в тесте с фисташковой приправой! Не судите меня слишком строго! Мы все храним в душе какие-то патриотические чувства… Родители мои – подданные Австрийской империи – оба родом из Ломбардии. Отец был купцом в маленьком городке Леньяго, где мы жили. Представления о мире у отца с матерью не простирались за его пределы. Я же только и мечтал его покинуть. Понятие о божестве у них сливалось с обликом высочайшего императора Габсбурга, обитавшего в райских кущах чуть дальше Вены. И нужно им было лишь одно, - чтобы монарх оставил их в безвестности, ничем не нарушая их мещанское благополучие. Мне же требовалось ничто совершенно иное.
Пауза.
Мне нужна была Слава. Не скрою, что, подобно горящей комете, я хотел пронестись через всю Европу! Но прославиться я желал только с помощью музыки! Одной несравненной музыки! Музыкальная нота звучит либо чисто, либо фальшиво. Даже время не изменит этого. Ибо музыка дана нам от бога! (Он взволнован воспоминаниями.) Уже в десять лет музыкальный аккорд мог буквально вскружить мне голову. Чуть не до обморока. А в двенадцать я бродил по лесам и долам, напевая свои арии и гимны господу. Больше всего мне хотелось стать одним из тех итальянских композиторов, кто славил его в прежние эпохи. Каждое воскресенье в церкви я вглядывался в лик его на стенке, с которой осыпалась штукатурка, и ощущал на себе его горящий взгляд. Я не имею ввиду Христа. Христос в Ломбардии – простак с ягненком на руках. Нет. Я говорю о закопченном лике Бога в пурпурных одеждах, взирающего на мир с высоты своей глазами сутяги. Купцы водрузили его туда. Эти глаза заключали сделки – реальные, необратимые. «Ты даешь мне то – я даю тебе это!» Ни больше, ни меньше. (В своем волнении он жадно пожирает сдобное печенье.) В ночь, когда я собирался навеки покинуть Леньяго, я пошел проститься с ним и сам заключил такую сделку. Мне уже исполнилось шестнадцать. Дерзость моя граничила с отчаяньем. Преклонив колени перед богом коммерции, я молился намалеванному образу всей силой своей страстной души. (Он становится на колени. Свет в зале начинает медленно гаснуть.) Signore, дайте мне стать композитором! Даруйте мне столько славы, чтобы я мог ею упиться. Я же, в свою очередь, буду вести праведный образ жизни. Стану образцом целомудрия. Буду стремиться облегчать участь ближних. Имя ваше буду славить музыкой до конца своих дней! И когда я сказал «Аминь», то увидел, как загорелись его очи.
От имени бога.
“Bene. Хорошо, - сказал он. – Ступай, Антонио. Послужи мне и людям и будь отныне благословен.» «Grazie!» – закричал я в свою очередь. «Я буду служить тебе всю свою жизнь!» (Он встает на ноги.) На следующий день неожиданно приехал друг семьи, который отвез меня в Вену и оплатил мои занятия музыкой. Вскоре я был представлен императору, который отнесся ко мне благосклонно. Мне стало ясно, что сделка моя с господом состоялась.
Пауза.
Но в том же году, когда я покинул Италию, в Европе появился блистательный музыкальный гений, чудо-виртуоз десяти лет от роду. Вольфганг Амадей Моцарт.
Пауза.
(Он улыбается зрителям.) А теперь начнем, пожалуй! Милостивые дамы! Достопочтенные господа! Разрешите предложить вам спектакль, единственный в своем роде: мое последнее сочинение, озаглавленное «Смерь Моцарта», или «Виноват ли я?..» Посвящается вам, мои далекие потомки, в эту последнюю ночь моей жизни.
Он низко кланяется, расстегивая свой старый халат.
Когда он выпрямляется, сбрасывая старое платье и шапочку, - перед нами молодой человек в расцвете сил, в голубом камзоле и элегантной одежде знаменитого композитора восьмидесятых годов восемнадцатого столетия.
3. Возвращение в восемнадцатый век.
Тихо звучит музыка. Это струнный квартет Сальери. Входят слуги. Один уносит старый халат и шапочку, другой ставит на стол подставку с напудренным париком, третий приносит стул и оставляет его с левой стороны в глубине сцены.
На малой сцене поднимается и раздвигается голубой занавес. Мы видим ИМПЕРАТОРА ИОСИФА II с придворными в золотых лучах, на фоне огромного золотого камина и золотых зеркал. Его величество восседает в кресле, держа в руках свиток и слушая музыку. Ее слушают и приближенные: ГРАФ ФОН ШТРЕК, ГРАФ ОРСИНИ-РОЗЕНБЕРГ, БАРОН ВАН СВИТЕН, а также безымянный СВЯЩЕННИК в сутане. Входит очень старый придворный в парике и садиться за клавиши. Это капельмейстер БОННО. САЛЬЕРИ берет парик с подставки.
Сальери (молодым, уверенным голосом). Место действия – Вена. Год, с которого мы начинаем, - 1781. Это все еще век Просвещения, безоблачное время, до тех пор, пока во Франции не заговорила гильотина и расколола наши жизни надвое. Мне тридцать один год. Я уже признанный композитор при дворе Габсбургов. У меня почтенный дом и почтенная жена Тереза.
Входит ТЕРЕЗЕ, полная невыразительная дама. Она держится очень прямо и усаживается на стул в глубине сцены.
Я говорю без тени иронии, уверяю вас, потому что единственное качество, которое ценили в домашних, - это отсутствие пылкости. Тереза заметно этим отличалась. (Церемонно надевает напудренный парик.) И была у меня еще замечательная ученица – Катарина Кавальери.
С противоположной стороны вбегает КАТАРИНА. Это красивая девушка лет двадцати. Тихо звучит вокальная музыка. Мы слышим концертную арию в исполнении сопрано. Роли ТЕРЕЗЫ и КАТАРИНЫ без слов. Последняя, появившись на сцене, останавливается у фортепьяно и начинает изображать мимикой вдохновенное пение. Престарелый БОННО восхищенно аккомпанирует ей.
Она была бойкой девицей с веселыми глазками и соблазнительными губками. Я был очень влюблен в Катарину – во всяком случае она волновала меня. Но я был верен своей жене, потому что дал обет богу. Я не касался Катарины даже пальцем, если не считать, что на уроках пения иногда – вот так – чуть-чуть нажимал ей на диафрагму, чтобы лучше звучал голос. Мое честолюбие горело неугасимым огнем, и заветной мечтой было желание получить должность Первого королевского капельмейстера. В ту пору ее занимал Джузеппе Бонно. (Кивает на него.) Ему было уже семьдесят лет, но казалось, он обладает даром бессмертия.
Все, кто на сцене, кроме САЛЬЕРИ, застывают на месте. Он же обращается к зрителям.
Когда вы появитесь на свет, вам будут рассказывать, что музыканты восемнадцатого века были на положении чуть ли не лакеев. Что они, мол, с готовностью служили аристократам. Это чистая правда. Но и чистая ложь тоже. Да, мы все были в услужении у богачей, но мы были учеными слугами! И ученостью своей восславляли заурядные жизни окружавших нас людей.
Звучит торжественная музыка. ИМПЕРАТОР продолжает сидеть, но остальные четверо мужчин – ШТРЕК, ВАН СВИТЕН, РОЗЕНБЕРГ и СВЯЩЕННИК – выходят на основную сцену и важно шествуют вдоль нее, а затем к своим прежним местам. СВЯЩЕННИК, ТЕРЕЗА и КАТАРИНА уходят.
Мы служили малоприметным людям – толстозадым банкирам, заурядным священнослужителям, бесталанным военачальникам и государственным деятелям – и увековечивали их тупость. Мы окрашивали их дни струнной музыкой divisi, заполняли их ночи музыкой chitarrone. Создавали пышные процессии для их важной поступи, серенады для прикрытия их похоти. Звенящими рожками знаменовали охотничьи праздники. Громом барабанов прославляли их воинские доблести! Фанфары возвещали их рождение. Стенание тромбонов – их похороны! Когда они умирали, аромат прожитых ими дней сохранялся лишь потому, что были Мы, и наша музыку еще долго хранила о них память, когда уже никто не помнил об их политических доктринах.
ИМПЕРАТОР передает свиток ШТРЕКУ и уходит. На малой сцене остаются похожие на три иконы – полный и надменный ОРСИНИ-РОЗЕНБЕРГ, шестидесяти лет, чопорный и благородный ФОН ШТРЕК, пятидесяти пяти лет, и пятидесятилетний ВАН СВИТЕН, ОБРАЗОВАННЫЙ И СЕРЬЕЗНЫЙ. Освещение сцены несколько уменьшается.
Вот и скажите мне, прежде чем вы осмелитесь называть нас лакеями, кто же кому служил? И кто теперь, хотел бы я знать, в ваше время, сможет обессмертить вас?
ВЕНТИЧЕЛЛИ, появившиеся из-за кулис с разных сторон, быстро устремляются на авансцену. Они теперь тоже молоды, в париках и одеты по моде конца восемнадцатого столетия. Их манера стала еще более конфиденциальной.
Первый (обращается к Сальери). Сударь!
Второй (обращается к Сальери). Сударь!
Первый. Сударь! Сударь!
Второй. Сударь! Сударь! Сударь!
САЛЬЕРИ жестом просит их подождать.
Сальери. Я стал самым преуспевающим молодым маэстро в городе музыкантов. И вдруг, без всякого предупреждения…
ВЕНТИЧЕЛЛИ нетерпеливо подходят с обеих сторон.
Первый. Моцарт!
Второй. Моцарт!
Первый и Второй. Приехал Моцарт!
Сальери. Это мои вентичелли. Мои «маленькие ветерки», как я их называю. (Дает каждому по монете из своего кармана.) Секрет успеха, если живешь в большом городе, состоит в том, что бы всегда знать, что твориться у тебя за спиной.
Первый. Он покинул Зальцбург.
Второй. Собирается давать концерты.
Сальери. Я, конечно, знал о нем давно. Молва о его виртуозности обошла всю Европу.
Первый. Говорят, первую симфонию он сочинил пяти лет от роду.
Второй. Я слышал, что первое Кончерто, - когда ему было только четыре.
Первый. А первую оперу – в четырнадцать лет.
Второй. «Митридат, царь Понта» называлась.
Сальери (обращается к ним). Сколько же ему лет сейчас?
Второй. Двадцать пять.
Сальери (вкрадчиво). И как долго он здесь пробудет?
Первый. Он не собирается уезжать.
Второй. Он приехал насовсем.
ВЕНТИЧЕЛЛИ исчезают.
4. Шёнбрунский дворец.
На малой сцене освещается три надменные застывшие фигуры – РОЗЕНБЕРГА, ШТРЕКА и ВАН СВИТЕНА. ГОФМЕЙСТЕР передает ДИРЕКТОРУ ОПЕРЫ бумагу, только что полученную от ИМПЕРАТОРА. САЛЬЕРИ стоит на авансцене.
Штрек (Розенбергу). Вам поручено заказать герру Моцарту комическую оперу на немецком языке.
Сальери (зрителям). Это Иоган Киллиан фон Штрек, королевский гофмейстер. Истый придворный, до кончиков ногтей.
Розенберг (высокомерно). Почему на немецком? Оперы исполняются только на итальянском.
Сальери. Граф Франц Орсини-Розенберг. Директор оперы. Имеет пристрастие ко всему итальянскому. Особенно благоволит ко мне.
Штрек (натянуто). Его величеству дорога идея создания национальной оперы. Он пожелал услышать сочинение на чистом немецком языке.
Ван Свитен. Да, но почему комическую? Музыке не пристало быть смешной.
Сальери. А это барон Ван Свитен. Префект императорской библиотеки. Приверженец Свободных масонов. Чувством юмора не наделен. За пристрастие к старомодной музыке удостоен прозвища Лорд Фуга.
Ван Свитен. На прошлой неделе я слушал примечательную и серьезную оперу Моцарта «Идоменей, царь Крита».
Розенберг. Я тоже. Совсем молодой человек, а замахнулся на тему явно не по плечу. Слишком остро! Слишком много нот!
Штрек (говорит Розенбергу настойчиво). И тем не менее будьте добры передать ему заказ сегодня же.
Розенберг (нехотя берет контракт). Сдается мне, что с этим молодым человеком хлопот не оберешься.
РОЗЕНБЕРГ покидает малую сцену и подходит к САЛЬЕРИ.
В детстве он был вундеркиндом. Это никогда не предвещает ничего хорошего. Отец его, Леопольд Моцарт, известный музыкант в Зальцбурге, служит у епископа и, говорят, большой педант. Он без конца таскал мальчишку по Европе. Заставлял играть на клавесине с завязанными глазами, затем одним пальцем и все в таком роде. (обращается к САЛЬЕРИ.) Все вундеркинды отвратительны – non e vero, Compositore?
Сальери. Divengono sempre sterili com gli anni.
Розенберг. Precisamente. Precisamente.
Штрек (подозрительно). Вы это о чем?
Розенберг (беззаботно). Так, ни о чем, герр гофмейстер… Niente, Signore Pomposo!
Удаляется в радужном настроении. За ним уходит ШТРЕК. Он весьма раздражен. На авансцену выходит ВАН СВИТЕН.
Ван Свитен. Значит, встречаемся завтра в комитете по пенсиям для престарелых музыкантов?
Сальери (подобострастно). С вашей стороны очень любезно, барон, что вы пожелали присутствовать.
Ван Свитен (снисходительно). Вы, Сальери, весьма достойный человек. Вам следует войти в наше масонское братство. Мы бы с радостью приняли вас.
Сальери. Весьма польщен, барон!
Ван Свитен. Если хотите, я позабочусь и вас определят в мою ложу.
Сальери. Не знаю, достоин ли я такой чести?..
Ван Свитен. Ну что вы! В нашей среде одаренные люди из всех сословий. Я даже собираюсь молодого Моцарта привлечь. Если, конечно, он произведет хорошее впечатление.
Сальери (кланяется). Разумеется , барон. Честь имею.
ВАН СВИТЕН уходит.
(Зрителям.) Но честь, надо сказать, небольшая. В те годы почти все влиятельные люди были масонами. А ложа барона считалась самой модной. Что же до Моцарта – признаюсь, его приезд меня растревожил. Уж слишком его расхваливают. Захвалили совсем.
ВЕНТИЧЕЛЛИ появляются с разных сторон и быстро подходят.
Первый. Какой неукротимый дух веселья!
Второй. Какая легкость в манерах!
Первый. Врожденное обаяние!
Сальери (обращается к Вентичелли). Разве? А где он поселился?
Первый. На Петер-плац.
Второй. Дом номер одиннадцать.
Первый. Хозяйка пансиона мадам Вебер.
Второй. Сатана в юбке.
Первый. Комнаты сдает только мужчинам, потому что у нее целый выводок дочек.
Второй. Моцарт был обручен с одной из них.
Первый. Певицей по имени Алойза.
Второй. Но она отказала ему.
Первый. Теперь он волочится за другой сестрицей.
Второй. Констанцией!
Сальери. Уж не хотите ли вы сказать, что он был обручен с одной из сестер, а теперь хочет жениться на другой?
Первый и Второй (вместе). Вот именно!
Первый. Мамочка очень торопиться со свадьбой.
Второй. Чего не скажешь об отце.
Первый. Папочка просто покой потерял!
Второй. Каждый день пишет ему из Зальцбурга.
Сальери (обоим). Хочу с ним познакомиться.
Первый. Он будет завтра у баронессы Вальдштатен.
Сальери. Grazie.
Второй. Там будет исполняться его музыка.
Сальери (обоим). Restiamo in contato. Держите меня в курсе дела.
Первый и Второй. Certamente, Signore!
Уходят.
Сальери (зрителям). И я отправился к баронессе Вальдштатен. Этот вечер изменил всю мою жизнь.
5. Библиотека в доме баронессы Вальдштатен.
На заднике малой сцены два элегантных занавешенных окна, обрамленных красивыми неброскими обоями. Двое слуг вносят стол, заставленный тортами, пирожными и десертами. Двое других вносят большое глубокое кресло с высокой спинкой и церемонно устанавливают его слева.
Сальери (обращается к зрителям). Я зашел в библиотеку, отведать угощения. Великодушная хозяйка выставляла здесь самые изысканные сладости, если знала, что я могу пожаловать. Sorbetti-caramelli - щербет крем-брюле! И особенно восхитительный crema al mascarpone - попросту говоря, сладкий сырок с ромом – совершенно неподражаем! (Он берет полную розетку с вазы для сладостей и садится в глубокое кресло, стоящее лицом к публике. Тем, кто появляется в глубине сцены, его не видно.) Я только устроился в глубоком кресле с высокой спинкой, чтобы полакомиться божественными яствами, в надежде, что меня никто там не увидит, как вдруг…
За сценой слышен шум.
Констанция (за сценой). Пик! Пик! Пик!
Из глубины сцены выбегает КОНСТАНЦИЯ. Это хорошенькая девушка лет двадцати, в нарядном платье, полная жизни. Сейчас она изображает мышку, быстро бежит через всю сцену и прячется под фортепьяно. За ней неожиданно выбегает небольшого роста, очень бледный большеокий молодой человек в роскошном парике и ярком дорогом платье и останавливается в центре, застывая, как кот перед прыжком, чтобы схватить мышь. Это ВОЛЬФГАНГ АМАДЕЙ МОЦАРТ. По мере того как мы знакомимся с ним в следующих сценах, мы узнаем, что это очень нервный, непоседливый молодой человек, у которого руки и ноги почти постоянно находятся в движении. Его голос, чистый и высокий, переходит в резкий незабываемый смех, напоминающий смех ребенка.
Моцарт. Мяу!
Констанция (выдает себя). Пик!
Моцарт. Мяу! Мяу! Мяу! Мяу!
Он падает на четвереньки, делает страшное лицо, начинает шипеть и фыркать, загоняя в угол добычу. «Мышка» хохочет и визжит от удовольствия, но вырывается и бежит от «кота» через всю сцену. У кресла, где скрывается САЛЬЕРИ, она поворачивается, не зная куда броситься дальше. «Кот» приближается к ней все ближе и ближе.Вот возьму да как прыгну! Схвачу мышку-норушку! А потом – ам, ам, ам – где моя мышка-глупышка?! Я разорву и проглочу ее без остатка! Констанция. Нет, не надо! Моцарт. Схвачу-проглочу! Растерзаю! Этими страшными когтями-ногтищами! Вот ведь как!
Ловит и валит ее на пол. КОНСТАНЦИЯ визжит.
Сальери (к зрителям). Я не успел подняться, а уж теперь не встанешь!
Моцарт. Возьму и разорву тебя пополам своими белыми клычками-пятачками… Свою малютку – Станцы-ванцы-банцы!
Она с удовольствием смеется. Он прижимается к ней.
Да ты дрожишь!.. Мне кажется, ты испугалась своего киску-проказника!.. Я, верно, до смерти тебя напугал?! (Интимно.) Ты даже панталончики, наверное, запачкала?!
Она визжит, но сказанные слова ее не шокируют по-настоящему.
Замарашка моя ненаглядная! Смотри, не наделай на пол!
Констанция. Ш-ш-ш-ш! Тебя кто-нибудь услышит!
Он имитирует непристойный звук.
Да перестань же, Вольферл! Ш-ш-ш-ш!
Моцарт. Такое амбре разведем! Умрешь!
Констанция. Да нет же!
Моцарт. Конечно, конечно, уже началось! Видишь – слышаться раскаты грома! И на ноте этой грустной мы разгрузим наш багаж!
Он опять повторяет непристойный звук, но медленней.
КОНСТАНЦИЯ заливается смехом.
Констанция. Сейчас же перестань! Глупости какие! Просто невероятно!
САЛЬЕРИ полон охватившей его гадливости.
Моцарт. Послушай, а что такое Трацом!
Констанция. Чего?
Моцарт. Трацом. Что это такое?
Констанция. Откуда мне знать?
Моцарт. Это Моцарт наоборот, умница-разумница! И если ты когда-нибудь выйдешь за меня замуж, ты будешь Констанция Троцом!
Констанция. Нет, не буду.
Моцарт. Нет, будешь. Потому что когда я женюсь, у нас будет все наоборот. И мне захочется целовать не только щечки своей жены, но и кое-что совсем другое!
Констанция. Ничего не придется тебе целовать! Твой отец никогда не даст согласия на свадьбу.
Вся его веселость моментально исчезает.
Моцарт. А кому требуется его согласие?
Констанция. Тебе. Без него ты ни на что не решишься.
Моцарт. Не решусь?
Констанция. Конечно, нет. Потому что ты ужасно его боишься. А я знаю, что он обо мне говорит. (Торжественно.) «Если ты женишься на этой ужасной девице, ты кончишь на соломе! А дети твои по миру пойдут».
Моцарт (импульсивно). Выходи за меня замуж!
Констанция. Не говори глупостей.
Моцарт. Замуж за меня выходи!
Констанция. Ты что? Серьезно?
Моцарт (бурно). Да!.. И ответ дай сию же минуту – да или нет! Скажи «да!», и тогда я отправлюсь домой, залезу в кровать, от радости описаю матрац и заору: «Наконец-то получилось!». (Он с восторгом бросается на нее в приступе неудержимого резкого хохота.)
В глубине сцены появляется чинный МАЖОРДОМ.
Мажордом (невозмутимо). Ее сиятельство готовы начинать концерт.
Моцарт. Ах, да!.. Конечно!.. Хорошо!
Он поднимается в смятении и помогает КОНСТАНЦИИ встать. Обращается к ней, стремясь сохранить достоинство.
Пожалуйте, моя дорогая. Музыка ждет.
Констанция (подавляя смех). Конечно, конечно… Герр Трацом!
Он берет ее под руку. Они идут, пританцовывая. За ними следует не одобряющий их МАЖОРДОМ.
Сальери (потрясенный, обращается к публике в зале). И тут же начался концерт. Я слушал через дверь – какая-то серенада. Музыка звучала отдаленно, ничем поначалу не привлекая. Я был слишком потрясен, чтобы к ней прислушаться. Однако вскоре звуки стали нарастать, и полилось торжественное адажио.
Звучит адажио ми-бемоль из серенады для 13-ти духовых инструментов. К.361. САЛЬЕРИ говорит тихо и медленно на фоне музыки, сидя в кресле с высокой спинкой.
Начало было совсем простое: в нижних регистрах запульсировал фагот… и басетгорн, как хриплый старый орган. Это могло произвести комический эффект, но замедленный темп придавал мелодии торжественность. И тут вдруг высоко запел гобой…
Мы слышим его.
Казалось, эта нота повисла в воздухе, тонкая и прямая, пронзив меня насквозь. Я чуть не задохнулся. Звуки кларнета вернули меня к жизни, смягчили боль и привели в такое восхищение, что я затрепетал от восторга. Закачалось пламя свечей, глаза мои затуманились! (С нарастающим чувством и силой.) Орган застонал еще громче, а на его фоне запричитали заливистые трели высоких инструментов, погружая меня в море звуков, вызывающих неутолимую щемящую боль. Ах, эта боль! Это неизведанное доселе страдание! Я обратился к своему хитрому старому богу, потому что хотел знать – что это? Откуда? Но орган продолжал свое пение, и мое страдание становилось все глубже, все пронзительнее, проникая в мой воспаленный мозг, и тут я вдруг не выдержал, сорвался, побежал…
САЛЬЕРИ срывается с кресла, бежит в бреду через всю сцену и забивается в самом дальнем углу справа. Библиотека исчезает, превращаясь в ночную сцену на улице: появляются силуэты маленьких домов под рванными облаками. Музыка продолжается, но звучит уже тише.
… вырвался наружу через боковую дверь, бестолкова скатываясь по крутым ступеням лестницы вон, на улицу, в холодную ночь, стараясь сохранить, не утратить искры угасающей жизни.(В страшной агонии кричит.) Что это? Откуда? Скажите же мне, господин, мой Синьор! Откуда взялась эта боль? Откуда эта потребность звука? Которую невозможно утолить, но которая исполняет душу восторгом! Может быть, эта потребность исходит от Тебя? Может быть, Ты ниспослал ее нам?
Пауза.
Из окон салона музыка звучала теперь приглушенно… Тускло сияли звезды над пустынной улицей, и я вдруг испугался. Мне показалось – я услышал глас божий, нот исходил он от того существа, чей голос я слышал незадолго до этого… Голос непристойного ребенка!
Освещение сцены меняется. Вид улицы исчезает.
6. Апартаменты Сальери.
Сцена продолжает оставаться затемненной.
Сальери. Я кинулся домой и от страха зарылся в работу. Набрал столько учеников, что их уже стало тридцать или сорок. Заседал часами в благотворительных комитетах… Писал еще больше церковных мотетов и гимнов, прославляя ими господа. А по ночам молился только об одном. (В отчаянии он преклоняет колени.) О, боже! Всели в меня глас Твой!.. Дай мне служить Тебе во славу Твою!.. Снизойди до меня! (Пауза. Встает.) Что же касается Моцарта, я старался с ним не встречаться и тайно посылал своих вентичелли раздобыть, где только возможно, любые его партитуры. Так, для интереса.
ВЕНТИЧЕЛЛИ входят с рукописями. САЛЬЕРИ сидит у фортепьяно. Они поочередно показывают ему ноты, пока слуги незаметно уносят стол и кресло из предыдущей сцены.
Первый. Есть сонат для фортепьяно, сочиненный в Мюнхене.
Сальери. Умно.
Второй. Две в Мангейме.
Сальери. Они все казались мне умными.
Первый. Парижская симфония.
Сальери (зрителям). Но в то же время представлялись такими пустыми!
Первый. Дивертисмент ре-диез.
Сальери. То же самое.
Второй. Кассазионе соль-диез.
Сальери. Не оригинально.
Первый. Великая литания ми-бемоль.
Сальери. Даже скучно. (Зрителям.) Сочинения скороспелого щеголеватого юнца, сына Леопольда Моцарта, и ничего больше. Серенада, несомненно, была исключением из правила. Таки исключением, которое в счастливый день могло выпасть на долю любого музыканта.
ВЕНТИЧЕЛЛИ уходят с нотами.
Неужто меня просто так поразило… что этот грязный подонок вообще оказался способен сочинять музыку?.. Я вдруг почувствовал облегчение! И решил сам найти его и оказать ему почести по случаю приезда в Вену.
Произведения
Критика
- Архетип «блудного сына» в драмах-притчах Питера Шеффера и Гарольда Пинтера
- Питер Шеффер. Две пьесы
- Питер Шеффер. Летиция и лавровый лист
Поделиться