Жизнь и поэзия - одно...
Зуев Н.
«Я не следствие, а точно ученик его...» (Пушкин). «Первым моим вдохновителем был Жуковский» (А. Блок).
«Жуковский имел решительное влияние на дух нашей словесности», — писал Пушкин.
Даже если подходить к его поэтическому наследию с узкоформальных позиций, с позиций литературоведа, исследующего частные вопросы (например, стих Жуковского), то и тут мы увидим Жуковского — родоначальника русского мелодического стиха, основателя «школы гармонической точности» (определение Пушкина). Наша задача — проследить (хотя бы фрагментарно) роль и значение Жуковского в русской литературе, его нравственное влияние на русскую литературу. А для этого нужно проникнуть в «тайну» Жуковского-человека.
«В нем не было ни лжи, ни раздвоенья», — скажет Тютчев в стихотворении «Памяти В.А. Жуковского». Однако было бы неверным представлять Жуковского неким простодушным человеком «не от мира сего». Об этом сказал еще Тютчев в названном стихотворении:
Поистине, как голубь, чист и цел
Он духом был; хоть мудрости змеиной
Не презирал, понять ее умел,
Но веял в нем дух чисто голубиный.
И этою духовной чистотою
Он возмужал, окреп и просветлел.
Душа его возвысилась до строю:
Он стройно жил, он стройно пел..,
И этот-то души высокий строй,
Создавший жизнь его, проникший лиру,
Как лучший плод, как лучший подвиг свой.
Он завещал взволнованному миру
Жуковский многие годы был при дворе (хотя назвать его царедворцем довольно трудно). Порой он верил в благие намерения царя, порой серьезно сомневался в них, высказываясь всегда откровенно и прямо (см., например, его письмо Николаю I по поводу запрещения журнала «Европеец»). Важно подчеркнуть другое: независимость Жуковского была всегда спокойной и неколебимой: «Не могу покорить себя ни Булгарину, ни даже Бенкендорфу», потому что «единственный вожатый — собственная совесть...»
Жуковский нес свою трудную человеческую и художественную ношу без колебаний и без нарочитого акцентирования. Говоря о жизни и творчестве Жуковского, уместно вспомнить одно высказывание М. Пришвина:
«Русская классическая литература выделяется из всей мировой культуры тем, что наши люди называют правдой, чем питалась издавна народная наша культура и что я, пока не найдя своего подходящего слова, называю творческим поведением».
А разве, в сущности, не о том же сказал сам Жуковский: «Жизнь и Поэзия — одно»?!
В плане общественном — это твердое неприятие рабства (крестьян имения, доставшегося ему по наследству, он немедленно отпустил на волю), дружба с декабристами (характерно, что, когда декабристы предложили Жуковскому войти в их организацию, они нисколько не сомневались, доверившись «царедворцу» Жуковскому), помощь им после 1825 года, бесконечное заступничество заних перед царем, доводившее последнего до гнева, заступничество за каждого гонимого, помощь крепостной интеллигенции (десятки крепостных, в том числе Тарас Шевченко, получили свободу благодаря Жуковскому)...
В литературе Жуковский всегда шел своим, особым путем. Написав в 1820 году на своем портрете, подаренном Пушкину, «победителю-ученику от побежденного-учителя», Жуковский не подпал под влияние Пушкина, а продолжал развиваться как самобытный, великий поэт.
В 1818 году Жуковский издает книгу стихов и переводов с характерным названием: «Для немногих», которое имело принципиальный смысл, что прекрасно выразил Пушкин в стихотворении «Жуковскому» (1818):
Ты прав: творишь ты для немногих,
Не для завистливых судей,
Не для сбирателей убогих
Чужих суждений и вестей,
Но для друзей таланта строгих,
Священной истины друзей...
...Блажен, кто знает сладострастье
Высоких мыслей и стихов!
Кто наслаждение прекрасным
В прекрасный получил удел
И свой восторг уразумел
Восторгом пламенным и ясным.
(Именно в это время Пушкин напишет стихотворение «К портрету Жуковского», где предскажет поэтическое бессмертие своему другу и учителю: «Его стихов пленительная сладость Пройдет веков завистливую даль...») «Пленительная сладость» стихов Жуковского пленяла человечностью — человечностью звучания, поэтического смысла — всего.
Жизнь не баловала Жуковского. Детство — «чужой среди своих», юность — смерть лучшего друга Андрея Тургенева, затем — вершинная трагедия жизни Жуковского, оказавшая определяющее влияние на тон всей его поэзии, — любовь к Маше Протасовой... Образ этой любви и любимой мы встречаем не только в великолепной лирике и в балладах, где впервые в русской литературе заговорила душа любящего, выразилась женская душа (не случайно Пушкин, создавая образ Татьяны, дважды возвращает читателя к Светлане Жуковского), но даже и в крупных лиро-эпических творениях («Ундина» и др.). Следы этой любви — во всем творчестве Жуковского.
«...Жуковский первый на Руси выговорил элегическим языком жалобы человека на жизнь... Жуковский был первым поэтом на Руси, которого поэзия вышла из жизни».
В стихотворении «Майское утро» четырнадцатилетний Жуковский говорит о жизни как о бездне слез и страданий и о счастье того, кто достиг берега и спит мирным сном... Однако не стоит преувеличивать личное начало в строках о смерти: такова была литературная традиция. Рядом с этим мы находим и другие строки, глубоко личные, выстраданные.
Для одиноких мир сей скучен,
А в нем один скитаюсь я —
так писал Жуковский в день своего двадцатилетия («Стихи, сочиненные в день моего рождения...», 1803 г.). И здесь же — стойкое ощущение самоценности человека на земле, ценности его души, его внутренней жизни: «В душе моей цветет мой рай...», «Твой рай и ад в тебе!» («К человеку», 1801) — своеобразный пролог к тютчевскому: «Лишь жить в себе самом умей».
«Поэзия чувства и сердечного воображения»— так назвал свою монографию о поэте А.Н. Веселовский, связавший Жуковского с творчеством сентименталистов. И хотя общая концепция ученого, ограничившего творчество Жуковского рамками сентиментализма, теперь не принимается, связь с сентиментализмом, особенно на раннем этапе, была прямой, а связь с гуманистическими идеями сентименталистов проявляется во всем творчестве поэта.
Чтобы уяснить эту связь, надо вспомнить, чем же был сентиментализм для русской литературы.
Значение сентиментализма в истории русской литературы трудно переоценить. Главным завоеванием писателей-сентименталистов было обращение к человеку, к его внутреннему миру. Человек — высшая ценность мира. И главное его достоинство — не общественное положение, не богатство, не знатность, а духовное его богатство, красота его внутреннего мира.
Изображение внутренней жизни человека в литературе потребовало новых форм, новых поэтических средств, коренных изменений в литературном языке (их начал Карамзин и гениально завершил Пушкин). «Писать, как говорят, говорить, как пишут» (Карамзин). С демократизацией поэтического языка тесно связана и общая демократизация литературы.
По мнению Белинского, русский сентиментализм «воспитал» русского читателя, «создал» читающую публику. Если же говорить о его роли в литературном развитии, то он стал важнейшей ступенькой «от поэзии безличной к исповеди сердца» (выражение И.Н. Розанова). «Исповедью сердца» стал романтизм Жуковского.
Важно отметить, что личность Жуковского как нельзя лучше была созвучна эпохе романтизма. «Единственный вожатый — собственная совесть», — говорил поэт. Проблема свободы человеческой личности — центральная проблема романтизма. Протест против духовной нивелировки, опасения за цельность человеческого «я» выражены в стихотворении «Прости» (1811). По мысли Жуковского, самое опасное прощание — с самим собой, измена себе самому.
Постоянство — один из главных идеалов Жуковского. Верность, постоянство порождали связь времен — прошлого, настоящего, будущего: «Для сердца прошедшее вечно. Страданье в разлуке есть та же любовь, Над сердцем утрата бессильна» («Теон и Эсхин», 1814). А связь времен рождала оптимистическое понимание человека: «Прекрасен мир, но он прекрасен нами». «Лучшее наше добро есть наше сердце и его чистые чувства», — писал Жуковский.
«Философия жизни и человека у Жуковского удивительно диалектична: в основе ее лежат неудовлетворенность собой и стремление к идеалу. Без этого стремления немыслимы ни жизнь, ни поэзия. «И неестественным стремленьем |Весь мир в мою теснился грудь») («Мечты», 1810). Конечно, не мир сам собою» стремится к поэту, а поэт как чуткое эхо всего мира стремится выразить себя, свое понимание жизни. Поэзия помогает увидеть жизнь в ее истинном свете, «живая жизнь» открывается только Вдохновению. (На все земное наводило Животворящий луч оно — И для меня в то время было Жизнь и Поэзия одно, — говорит Жуковский, вспоминая свою юность («Я Музу юную, бывало...», 1822 — 1824). От юношеского стремления выразить собственную душу поэт пошел еще дальше: через себя он выразил душу современного ему человека — независимого от среды, духовно богатого, внутренне свободного и оттого сочувствующего всякому чувствительному сердцу. Своеобразным поэтическим манифестом Жуковского в этом плане стало «Сельское кладбище» (1802) — стихотворение, которое можно считать первой вехой в развитии русского романтизма. Здесь мы видим Жуковского наследником гуманистических традиций русского сентиментализма; об этом говорит образ лирического героя элегии:
Он кроток сердцем был, чувствителен душою —
Чувствительным творец награду положил.
Дарил несчастных он — чем только мог — слезою,
В награду от творца он друга получил.
Казалось бы, Жуковский не выходит здесь за пределы поэтики сентиментализма. Однако в стихотворении есть и иные строки, которые являются прологом к творчеству поэта-романтика:
В туманном сумраке окрестность исчезает.
Повсюду тишина; повсюду мертвый сон;
Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает,
Лишь слышится вдали рогов унылый звон.
Лишь дикая сова, таясь под древним сводом
Той башни, сетует, внимаема луной.
На возмутившего полуночным приходом
Ее безмолвного владычества покой.
Поэтические детали романтизма здесь налицо; общее настроение, общая картина носят романтический характер.
Поэтизируя жизнь простого человека, Жуковский противопоставляет ей пустое существование «слепых рабов сует», не знающих подлинных человеческих радостей — радостей сельского труда, семьи, любви и главное — свободы, независимости от условий жизни «внешнего», светского общества. «Они беспечно шли тропинкою своей», — скажет Жуковский о «поселянах», и, хотя такие слова о крестьянах — поэтическая условность, мы понимаем, что нужны они Жуковскому для того, чтобы произнести приговор «рабам сует»:
На всех ярится смерть — царя, любимца славы,
Всех ищет, грозная... и некогда найдет;
Всемощные судьбы незыблемы уставы:
И путь величия ко гробу нас ведет!
Сон мертвых не слаще под богатым надгробием, «глас почестей» все равно не воскресит их. Зато нежная душа поэта способна сочувствовать тому, кто лежит на сельском кладбище:
Ах! может быть, под сей могилою таится
Прах сердца нежного, умевшего любить,
И гробожитель-червь в сухой главе гнездится,
Рожденной быть в венце иль мыслями парить!
Но просвещенья храм, воздвигнутый веками,
Угрюмою судьбой для них был затворен.
Их рок обременил убожества цепями,
Их гений строгою нуждою умерщвлен.
Гуманистическая мысль Жуковского ведет читателя к пониманию того, что с каждым простым человеком в силу существующих условий умер нераскрывшийся гений.
Образ поэта — мечтательного, унылого, чувствительного — типичен для сентиментально-романтической поэзии. «Прискорбный, сумрачный, с главою наклоненной, Он часто уходил в дубраву слезы лить...» Мир — юдоль испытаний, могила — «приют от всех земных тревог», очищение от грехов земных, надежда на спасение в мире ином... Вся эта философия была близка Жуковскому.
В нашу задачу не входит сравнение «оригинала» и «перевода» (как известно, «Сельское кладбище» — свободный перевод элегии английского поэта Томаса Грея). Уместно вспомнить, как Жуковский относился к переводу: «Переводчик... в поэзии — соперник». Переводы Жуковского — это качественно новые произведения, сохраняющие лишь событийную канву оригинала. Интересно, что многие иностранцы, владеющие русским языком, отмечали, что оригинальные произведения по сравнению с переводами Жуковского кажутся копиями, а его «переводы» — подлинниками, настолько они самобытны.
«Лелеющая душу гуманность» элегии Жуковского, его обращение к человеку как высшей ценности мира, сентиментально-романтическая образность — все это сделало элегию произведением этапным, знаменующим собой начало романтизма в России.
Удивительно музыкальны стихи Жуковского; помимо их мелодичности, они «музыкальны» в том смысле, какой имел в виду Фет, сказавший: «Что не выскажешь словами — Звуком на душу навей». Богатые аллитерации на шипящие звуки речи помогают нашему воображению дорисовать общую картину таинственной и страшной ночи на кладбище. За словом в нашем воображении мгновенно встает образ, возникает звук: «Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает». Полет этого вечернего жука, как и отголоски нарисованного Жуковским вечера, мы увидим и услышим в VII главе «Евгения Онегина» («Был вечер. Небо меркло. Воды Струились тихо. Жук жужжал»), как и многое у Пушкина — от Жуковского. Причем Пушкин порой сознательно указывал на Жуковского — как в уже упомянутом примере с образом Татьяны, где дважды названа Светлана Жуковского. Для чего? Чтобы вызвать у читателя дополнительные ассоциации при восприятии образа Татьяны: ведь Жуковский первым в русской поэзии выразил женскую душу.
Звук в поэзии Жуковского играет огромную роль. Вот, например, как в той же элегии «Сельское кладбище» поэтически рисуются жатва, пахота: «Как часто их серпы златую ниву жали И плуг их побеждал упорные поля». В первом случае свистящие и шипящие согласные помогают увидеть и услышать серп, срезающий колосья; во втором аллитерация на «п», «затрудняющая» звучание строки, соответствует ее теме (тяжесть упорного труда пахаря).
Н. Полевой писал о Жуковском в «Очерках русской литературы»: «Отличие от всех других поэтов гармонический язык — так сказать, музыка языка... Он отделывает каждую ноту своей песни тщательно, верно, столько же дорожит звуком, сколько и словом... Его звуки — мелодия, тихое роптание ручейка, легкое веяние зефира по струнам воздушной арфы».
Очевидно, это имел в виду Пушкин, когда писал о «пленительной сладости» стихов Жуковского, о том, что «никто не имел и не будет иметь слога, равного в могуществе и разнообразии слогу его» (письмо П.А. Вяземскому, 25 мая 1825 года). И там же: «Я не следствие, а точно ученик его, и только тем и беру, что не смею сунуться на дорогу его, а бреду проселочной».
Были времена, когда в ряде изданий по литературоведению отношения Жуковского и Пушкина искажались до неузнаваемости, что вынудило одного из крупнейших ученых, Г.А. Гуковского, выступить с таким категоричным заявлением: «Если мы откажемся от дурной привычки разоблачать поэзию Жуковского как реакционную гниль, то нам незачем будет производить мучительную операцию отторжения Пушкина от одного из его ближайших учителей, потому что именно благим желанием спасти незапятнанную репутацию Пушкина-радикала объясняются попытки доказать, что Пушкин, мол, быстро и охотно «преодолел» влияние Жуковского... На самом деле Пушкин глубоко и органически воспринял то подлинно ценное и передовое, что заключалось в творчестве Жуковского, остался верен его положительным завоеваниям на всю жизнь».
Даже в таком стихотворении, как «К Чаадаеву» (1818), которое является вершиной гражданского романтизма в творчестве Пушкина, можно увидеть не только влияние романтизма декабристов, но и психологического романтизма «школы гармонической точности» Жуковского — Батюшкова (хотя есть там и внутренняя полемика с ними). Именно это последнее влияние и делает стихотворение проникновенно-интимным, отчего «громкая» гражданская тема звучит удивительно личностно, а потому искренне, убедительно. Этому способствует романтически-интимная лексика послания («юные забавы», «томленье упованья», «верное свиданье» и т. п.).
Еще отчетливее традиции Жуковского видны в стихотворении «Деревня» (1819). Первая композиционная часть — это элегия школы Жуковского. Жизненная философия лирического героя первой части — это философия свободы, независимости, такая близкая Жуковскому. В сущности, здесь воссоздан идеал свободного человека, каким он мыслился и Пушкину и Жуковскому.
«Жуковский …верил в одну лишь истину: в хорошего человека, верного своему идеалу, и ненавидел он только одно: иронию, а презирал подлость. Потому он не мог принять Гейне и активно боролся с Булгариным... Он вырос в атмосфере крушения старого мира. И его идеал не мог иметь и не имел ничего специфически дворянского. Он был лишен розовых очков, украшавших крепостническую жизнь. Он верил прежде всего в человеческую индивидуальность, высшую ценность индивидуального личного бытия»,
Глубоко ошибочным является представление о Жуковском только как о певце одиночества, грустных пейзажей и безответной любви. Его поэзия жива чувством Родины, России.
Вспомним Пушкина «Воспоминания в Царском Селе» (1814):
О скальд России вдохновенный,
Воспевший ратных грозный строй,
В кругу товарищей, с душой воспламененной,
Греми на арфе золотой!..
Эти строки посвящены Жуковскому — автору «Певца во стане русских воинов».
...Август 1812 года... Захватническая наполеоновская армия приближается к Москве. Вместе с другими русскими патриотами Жуковский записывается в Московское ополчение поручиком, участвует в Бородинском сражении, затем служит в штабе Кутузова. Шестого ноября того же года за отличие в сражениях награжден чином штабс-капитана и орденом Св. Анны 2-й степени. Сохранились воспоминания Жуковского о Бородинской битве . Но особенно ярко впечатления Жуковского выразились в поэзии. В «Певце во стане русских воинов» впервые в русской литературе был подчеркнут общенародный характер Отечественной войны 1812 года: победитель был весь русский народ, не отдельные герои.
Стихи Жуковского были на устах у всей читающей России, их переписывали, учили наизусть. Здесь впервые зазвучал гражданский голос поэта, ставшего достойным выразителем великого времени.
Отчизне кубок сей, друзья!
Страна, где мы впервые Вкусили сладость бытия.
Поля, холмы родные, Родного неба милый свет.
Знакомые потоки, Златые игры первых лет
И первых лет уроки, Что вашу прелесть заменит,
О родина святая, Какое сердце не дрожит,
Тебя благословляя?..
По наблюдениям исследователя И.М. Семенко, стиль стихотворения включает в себя и патетику оды, и сентиментально-элегические мотивы («Ах, мысль о той, кто все для нас, Нам спутник неизменный...»), и даже мечтательную одухотворенность мотивов дружбы... Именно это придало «Певцу...» огромное обаяние в глазах современников; патриотизм впервые явился здесь одновременно и гражданской и личной темой».
В «Певце...» лирический герой-поэт предстает как человек любящий, идущий в бой с именем любимой:
Ах! мысль о той, кто все для нас,
Нам спутник неизменный; Везде знакомый слышим глас,
Зрим образ незабвенный...
Строки эти глубоко автобиографичны. Еще в 1805 году Жуковский, которому было двадцать два года, стал домашним учителем своих племянниц — Маши и Саши Протасовых. И вскоре с удивлением заметил, что испытывает глубокое чувство к двенадцатилетней Маше. «Что со мною происходит, — записывает он в дневнике. — Грусть, волнение вдуше, какое-то неизвестное чувство, какое-то неясное желание! Можно ли быть влюбленным в ребенка?» Чувство было взаимным, однако мать Маши по религиозным соображениям была против этого брака (Маша — дочь сводной сестры Жуковского). Кто знает, какое счастье ждало великого поэта с этой удивительной девушкой?..
Жуковский и Маша сроднились душами и сердцами, однако не смогли стать мужем и женой... В 1817 году Маша вышла замуж — не по любви, — а вскоре (в 1823 году) умерла... Все это было страшной трагедией для Жуковского...
Эта любовь оставила свой след в русской поэзии. Жуковский первым выразил на языке поэзии чувства любящего человека, выразил женскую душу. В день именин Маши он пишет «Песню» («Мой друг, хранитель-ангел мой...») — удивительное признание в любви, в котором впервые в русской поэзии свободно и раскованно заговорило сердце человека:
В пустыне, в шуме городском
Одной тебе внимать мечтаю;
Твой образ, забываясь сном,
С последней мыслию сливаю;
Приятный звук твоих речей
Со мной во сне не расстается;
Проснусь — и ты в душе моей
Скорей, чем день очам коснется...
В 30-е годы Жуковский создает образ идеальной девушки, женщины — в стихотворной повести «Ундина». Повесть эта — одна из вершин романтической поэзии. С другой стороны, романтическая фантастика смело сочетается в ней с правдой жизни, правдой психологических ситуаций, с глубокой жизненной философией. Полюбив, девушка обретает «душу живую»;
...Не правда ль, ужасно
Душу живую иметь?
И не лучше ль, скажи
мне, не лучше ль
Вечно пробыть без души?..
...Великое бремя,
Страшное бремя душа!
при одном уж ее ожиданье
Грусть и тоска терзает меня;
а доныне мне было
Так легко... — говорит Ундина.
И в том, какой тяжкий груз живая душа среди бездушных, «внешних» людей, Ундина убедится в дальнейшем сполна. Поэзия Жуковского не перестает удивлять нас. Поэтому так часто хочется говорить о ней в «превосходных степенях». Удивителен стих «Ундины», удивительна «музыка языка», передающая и интонации голоса героини, и монолог лесного водопада, в котором угадывается ропот воды, раскаты волны, переливы струй:
«Ты смелый рыцарь, ты бодрый Рыцарь;
я силен, могуч; я быстр и гремуч;
не сердиты
Волны мои; но люби ты, как очи свои,
молодую, Рыцарь, жену, как живую люблю я волну...» —
и волшебный Шепот, как ропот волны разлетевшейся
в брызги, умолкнул...
Жуковскому порой было достаточно одной-двух поэтических фраз, чтобы перед нами возникла психологичнейшая картинка природы, счастливое лицо молодой женщины:
Около вечера с нежностью робкой Ундина, взявши Гульбранда
За руку, тихо его повлекла за собою
на вольный Воздух. Безоблачно солнце садилось,
светя на зеленый
Дерн сквозь чащу дерев, за которыми тихо
горело Море вдали. Во взорах жены молодой
трепетало Пламя любви, как роса на лазурных
листах...
Когда-то Белинский сказал о том, что, читая Пушкина, можно превосходным образом воспитать всебе человека. Не от Жуковского ли наследовал Пушкин эту тонкость чувств, эту «лелеющую душу гуманность»?!
После разгрома декабристов нравственное влияние Жуковского в русском обществе приобрело особое значение. «Он пользовался огромным авторитетом в обществе, — пишет И.М. Семенко. — Жуковский импонировал всем — и пушкинской «плеяде», и Лермонтову, и ссыльным декабристам, и будущим революционным демократам Белинскому и Герцену, и активно действующим представителям демократической литературы...».
Изменилось и отношение литераторов-декабристов к поэзии Жуковского. Тот же исследователь пишет: «Оставшиеся в живых декабристы, пережив огромное психологическое и идейное потрясение, по-новому читают Жуковского; в их собственной лирике периода каторги и ссылки усиливаются самоуглубление и элегические мотивы. Поэзия А. Бестужева, «позднего» Кюхельбекера многим обязана Жуковскому. В свой дневник, который он вел в крепостях и в ссылке, Кюхельбекер заносит восторженные отзывы о творчестве старшего поэта. Жуковский как поэт элегического раздумья оказался теперь более им созвучен».
Жуковский поддерживает отношения со ссыльными декабристами, пытается смягчить их участь, постоянно обращается с просьбами к Николаю I, соответственно настраивает наследника престола, который, став царем, немедленно освободит оставшихся в живых декабристов. С Николаем I отношения у Жуковского были холодные. Известен ответ Николая I на одно из заступничеств Жуковского: «А за тебя кто поручится?» Многие считали Жуковского чуть ли не вождем либеральной партии. Благодаря вмешательству Жуковского был освобожден из ссылки (и вскоре уехал за границу) Герцен, и царь не раз подчеркивал, что Герцена он Жуковскому никогда не забудет...
Иван Киреевский писал своей матери: «Удивительный человек этот Жуковский: хотя, кажется, знаешь необыкновенную красоту и возвышенность его души, однако при каждом новом случае узнаешь, что сердце его еще выше и прекраснее, чем предполагал».
Огромна роль Жуковского в спасении литературного наследия Пушкина. Известно резкое и открытое письмо Жуковского Бенкендорфу, написанное после разбора бумаг Пушкина: «В ваших письмах (Пушкину. — Н.3.) нахожу выговоры за то, что Пушкин поехал в Москву, что Пушкин поехал в Арзрум. Но какое же это преступление? Пушкин хотел поехать в деревню на житье, чтобы заняться на покое литературой, ему было в том отказано под тем видом, что он служил, а действительно потому, что не верили. Но в чем же была его служба? В тем единственно, что он был причислен к иностранной коллегии. Какое могло быть ему дело до иностранной коллегии? Его служба была его перо... Государь император назвал себя его цензором. Милость великая... Но, скажу откровенно, эта милость поставила Пушкина в самое затруднительное положение... Вы делали изредка свои выговоры, с благим намерением, и забывали об них. А эти выговоры, для вас столь мелкие, определяли целую жизнь его». В этом письме Жуковский, противореча придворной клике, игнорировавшей значение Пушкина для России, утверждает: «Он просто русский национальный поэт, выразивший в лучших стихах своих, наилучшим образом все, что дорого русскому сердцу».
Читая это письмо, невольно забываешь, что написал его не только великий друг, учитель Пушкина, но и страшно уставший человек, потрясенный гибелью Пушкина, потрясенный цепью расправ правящей верхушки над любым проявлением свободомыслия, над всем подлинно ценным, что было в русской национальной культуре и общественной жизни тех лет. Пожалуй, один такой поступок, как это письмо, способен оправдать целую жизнь. А таких поступков в жизни Жуковского было немало.
Главнейший труд Жуковского последних лет — «Одиссея». «Одиссея» привлекала поэта богатством своей личностной тематики — любовь, верность, разлука, стремление к встрече, радость свидания. И здесь Жуковский нашел возможность выразить свои заветные идеалы (вспомним: «Переводчик в прозе — раб, в поэзии — соперник»). Перевод Жуковского справедливо считается лучшим. Незадолго до смерти Жуковский пишет свою лебединую песню — стихотворение «Царскосельский лебедь» — грустную и гордую балладу о старом лебеде, который, прощаясь с жизнью, поет «гимн свой лебединый»:
А когда допел он — на небо взглянувши
И крылами сильно дряхлыми взмахнувши —
К небу, как во время оное бывало,
Он с земли рванулся... и его не стало
В высоте... и навзничь с высоты упал он;
И прекрасен мертвый на хребте лежал он,
Широко раскинув крылья, как летящий,
В небеса впервые взор, уж не горящий.
«Душа настоящего человека есть самый сложный и самый нежный, и самый певучий музыкальный инструмент, — писал А. Блок. — Таких душ немного на свете... И есть в мире люди, которые остаются серьезными и трагически-скорбными, когда все кругом летит в вихре безумия; они смотрят сквозь тучи и говорят: там есть весна, там есть заря». Слова эти с полным правом можно отнести к Жуковскому, прекрасная душа которого нашла такое полное, законченное воплощение в его поэзии.
...И этот-то души высокий строй.
Создавший жизнь его, проникший лиру,
Как лучший плод, как лучший подвиг свой,
Он завещал взволнованному миру.
Источник: Литература в школе. – 1983. -№ 1. – С. 51-56.
