Да ведают потомки...
Алексей ЛЮБОМУДРОВ
В известном стихотворении «Два чувства дивно близки нам...» Пушкин показал, чем является история Отечества для человека. Она — основа его «самостоянья», самоопределения; опора, позволяющая найти верный жизненный путь; «пища» сердца и души.
Осознание своей кровной связи с прошлым, «любовь к отеческим гробам» придают подлинное величие человеческой личности. Распространенному в его время взгляду на историю человечества как неуклонное движение от «темного» прошлого к «просвещенному» счастливому будущему, философии «презрения ко всему прошедшему» и «слепого пристрастия к новизне» Пушкин противопоставил требование «уважения к минувшему», ибо в нем заключен непреходящий исторический опыт, скрыты ценности и идеалы, необходимые современности.
Интерес к истории народа не был для поэта отвлеченно-теоретическим, он был вызван прежде всего чувством личной, живой и конкретной связи, которая зримо проступает в собственной родословной человека, позволяющей увидеть свою причастность к судьбам страны, свое место в Истории.
«Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие». Пренебрежительно-равнодушное отношение к прошлому расценивалось Пушкиным как нравственный изъян в человеке.
И вся история Руси принимается Пушкиным как нечто родное и близкое сердцу. «Ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал». Если в «Моей родословной» и «Родословной моего героя» Пушкин защищал честь своего рода, своей матери, то в письме к П.Я. Чаадаеву он отстаивает честь Матери-Родины, утверждая величие исторического пути России, указывая на ее «особое предназначение» в мировой истории.
Пушкин дает резкие отповеди «клеветникам России», беспощадно обличает исторический нигилизм: «дикость, подлость и невежество не уважает прошедшего, пресмыкаясь пред одним настоящим». Поэт высмеивает «слабоумное изумление перед своим веком», разоблачает глумливых циников: «Простительно выходцу не любить ни русских, ни России, ни истории ее, ни славы ее. Но не похвально ему за русскую ласку марать грязью священные страницы наших летописей, поносить лучших сограждан и, не довольствуясь современниками, издеваться над гробами праотцев».
Говоря об «уважении к минувшему», «уважении к преданию», Пушкин стремился утвердить в сознании современников ценность и значимость истории страны самой по себе, понять ее собственный смысл, призывал освободиться от господствовавшего тогда стремления видеть в любых исторических событиях лишь внешние аналогии, «применения» к современности. В заметке об «Истории государства Российского» Пушкин с горечью свидетельствует, что после выхода первых томов карамзинского труда «молодые якобинцы негодовали», другие требовали «какой-нибудь блестящей гипотезы о происхождении славян», то есть ждали «от историка не истории, а чего-то другого».
Между тем главное достоинство «Истории», по мнению Пушкина,— объективность, достоверность изложенного материала. Неутомимый двенадцатилетний труд Карамзина был определен Пушкиным как «подвиг честного человека». Отстаивать честь России от нападок скептиков и нигилистов можно только честным познанием ее истории. Поэтому важнейшим критерием при анализе работы как историка-ученого, так и историка-художника Пушкин считает «историческую совесть». В «Марфе-посаднице» М.П. Погодина он ценит «глубокое добросовестное исследование истины»; своего «Бориса Годунова» определяет как «плод постоянного труда, добросовестных изучений»; закончив «Историю Пугачева», напишет: «...Я по совести исполнил долг историка: изыскивал истину с усердием и излагал ее без криводушия, не стараясь льстить ни силе, ни модному образу мыслей». Добросовестность и честность — вот первые качества, необходимые историку и художнику при обращении к страницам прошлого: «Он не должен... хитрить и клониться на одну сторону, жертвуя другою. Не он, не его политический образ мнений, не его тайное или явное пристрастие должно... говорить в трагедии, но люди минувших дней, умы, их предрассудки. Не его дело оправдывать, обвинять и подсказывать речи. Его дело воскресить минувший век во всей его истине».
Художнику, разрабатывающему историческую тему, в буквальном смысле необходимо «отвлечься от себя», «себя отвергнуть», «совершенно отказаться от своего образа мыслей, дабы совершенно переселиться в век, им изображаемый».
В заметках и записях Пушкина, размышляющего об исторической литературе, выявляется диалектика научного изучения материалов, использования источников — и вдохновенного интуитивного постижения исторической правды. «Догадливость, живость воображения» — эти составляющие таланта позволяют писателю верно домысливать то, что не зафиксировано источниками, открывать истины, не поддающиеся рациональному вычислению. Пушкин отмечает, что исторически-конкретный облик народа в 1612 году верно «угадан» Загоскиным; что Погодиным «угадана дипломатика русского вольного города». «Дух века» постигается творческой интуицией художника, но это откровение возможно только вследствие большого архивного труда, длительного врастания в эпоху. Работая над историческими источниками, Пушкин собирал обширный материал, осмысливал его, погружался в исторический мир — и только тогда сущностные исторические истины, узловые черты эпохи постигались уже не рассудком, но открывались гению-поэту в цельном художественном образе. «Я пишу и размышляю. Большая часть сцен требует только рассуждения: когда же я дохожу до сцены, которая требует вдохновения, я жду его...» — так рассказывал Пушкин о работе над «Борисом Годуновым». Для Пушкина эта точность не была чем-то внешним и необязательным по отношению к высоким истинам. Вдохновенное «угадывание» вовсе не исключает достоверности деталей, наоборот, ощущение исторической реальности и предопределяет успех творческого постижения правды истории.
Пушкин видел сущностное свойство нового реалистического метода: выявлять большую правду эпохи в конкретной детали, быте, языке. Его уже не удовлетворяют «Думы» К.Ф. Рылеева, в которых герб Руси перенесен из XV века в X; в рецензии на роман М.II. Загоскина «Юрий Милославский» он находит нужным указать на анахронизмы и «погрешности противу языка и костюма».
П ристальное внимание Пушкина привлекали конкретные исторические лица, их неповторимые характеры, судьбы, деяния. Само имя героя способно стать могучей вдохновляющей силой, знаменем в борьбе с врагами, символом патриотизма и высоких нравственных начал. В письме к Н.И. Гнедичу он называет тех национальных героев, чьи подвиги должно запечатлеть перо художника-историка: Владимир, Мстислав, Донской, Ермак, Пожарский.
Как должен воплощаться в литературе образ исторического лица? Сегодня писателю порой ставится в заслугу то, что он создал «своего», непохожего на «прежних» имярек, приспособив его для решения определенных авторских задач. Пушкин-реалист стремился к раскрытию подлинного облика исторического деятеля, к единственной и неповторимой правде его характера. Он спорит с И.И. Лажечниковым «за Василия Тредьяковского»: «Вы оскорбляете человека, достойного во многих отношениях уважения и благодарности нашей»; доказывает, что Мазепа в «Полтаве» действует «точь-в-точь как и в истории, а речи его объясняют его исторический характер»; сожалеет, что не вполне точно воплотил в «Борисе Годунове» образ Иова: «патриарх действительно был человек большого ума».
Итак, воссоздание, а не пересоздание минувшего, воскрешение его во всей его истине, а не в нескольких штрихах исторического «колорита» — таковы основополагающие принципы Пушкина-историка. Историческое творчество было для него неотделимо от общего призвания художника — служения единой и подлинной Правде, требующей смирения своей воли и субъективности, того служения, которое запечатлено в последней строфе «Памятника», в последних строках «Пророка».
Способность слышать голоса самой истории, слушание и послушание ей позволила Пушкину в его исторических произведениях постигнуть правду истории глубже, чем историкам-профессионалам. Для многих поколений писателей пророческими оказались слова поэта: «В век, в который хотят они перенести читателя, перебираются они сами с тяжелым запасом домашних привычек, предрассудков и дневных впечатлений».
Всякая жесткая «концептуальность» устаревает, рано или поздно обнаруживая свою ограниченность, лишь вдохновенно-доверчивый «отклик» минувшему позволяет выявлять в полноте жизненной картины непреходящий смысл исторических закономерностей. Подтверждением этому может служить «Капитанская дочка», в которой воплощена не какая-либо «философия», но сама живая история, общечеловеческие, бытийные вопросы, исторически-конкретный облик времени.
«Беспристрастный, как судьба» — этот идеал историка-художника Пушкин черпал в глубинах отечественной культуры, в облике древнерусского писателя, сознательно отказавшегося от всяких личных претензий на обладание абсолютной истиной, но направлявшего все свое творчество на служение этой истине, объективной правде, находящейся вне его самого: «Описывай, не мудрствуя лукаво...» Древнерусская культура и литература, проникнутая сознанием неразрывности времен, с присущим ей чувством живого участия прошлого в современности в значительной мере сформировала творческую позицию и мироотношепие Пушкина-историка.
В истории России главное внимание Пушкина было направлено на XVIII век, что также вполне попятно: столетие это было хорошо «документировано» источниками, многие события были еще свежи в народной памяти. Однако поэт смог, опережая время, «прорваться» сквозь XVIII век и в мир русского средневековья, постичь древние духовные корпи России. Связи Пушкина с глубинами отечественной истории и культуры еще недостаточно осмыслены, а между тем они проявились не только в «Борисе Годунове», но и во многих стихотворениях, коснулись самых основ пушкинского мировосприятия, определили направление интересов Пушкина — критика и публициста.
С тех пор, как Петром было прорублено «окно в Европу», окно в русское средневековье прочно и надолго захлопнулось. Допетровская Русь представлялась большинству современников Пушкина мрачным царством усобиц, жестокости, косности и невежества. Мировоззрение средневекового человека было чуждо и непонятно «обществу»; нравственные ценности и идеалы далекого прошлого казались примитивными, наивными, устаревшими. Культурные, духовные сокровища этого мира были утрачены и забыты.
Но в это же время начинается и встречное движение. Стремясь определить исторический облик страны, основы народного характера, литераторы и историки обращаются к глубинам отечественной истории и культуры. Пробуждению национального самосознания способствовал патриотический подъем 1812 года. Для образованных людей огромную роль здесь сыграл выход в свет «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина. «Светские люди бросились читать историю своего отечества, — писал Пушкин. — Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка Колумбом». Однако континент этот предстояло осваивать, обживать, всходить на вершины человеческого духа, наводить мосты между берегами разных миросознаний.
Первой великой вехой на этом пути стала трагедия Пушкина «Борис Годунов». Каким образом смог проникнуть поэт в сокровенный смысл событий далекого, забытого прошлого? «История» Карамзина пробудила исторический интерес Пушкина, дала основу для драмы. Наряду с «Историей» Пушкин читает и первоисточники — летописи, сказания, жития, причем в них ему важна также не только событийная канва: «...в летописях старался угадать образ мыслей и язык тогдашних времен». Он хочет уловить «дух века», увидеть мир глазами средневекового человека, проникнуть в его сознание, освоить язык, в котором отражаются понятия времени. Но значение древнерусских повестей этим не ограничивается. Литературные памятники эпохи Смутного времени определили все важнейшие философские, нравственные, психологические узлы, составляющие основу трагедии.
Мы привыкли считать, что тема преступной совести властителя, значение народа, его исторической активности в судьбах страны — открытия художественного гения Пушкина. Однако сегодня отчетливо видно, что своей историко-философской глубиной бессмертный шедевр мировой классики обязан прежде всего древнерусской литературе. Подлинное величие пушкинского гения в том, что он смог увидеть в ней эту глубину, понять направление исторической и философской мысли писателей XVII века. В детальном исследовании этих «корней» «Бориса Годунова» О.А. Державина показывает, что даже не столько «История» Карамзина, сколько сами сочинения времен Смуты формировали идейное ядро трагедии. Современники событий той поры не раз свидетельствуют, например, что Борис царствовал «совестию внутрь обличаем и аки копнем прободаем». Если обратиться к источникам эпохи, яснее становится смысл неоднократно подчеркиваемого Пушкиным «безмолвия» народа. «От копх разлияся грех земля наша,— спрашивает один из авторов,— не бессловесного ли ради молчания?» «Обличает Бориса у Пушкина только юродивый...» — точно отмечает исследователь, говоря об этом всеобщем «безумном молчании».
Стремление постичь историческую судьбу России, судьбу народную Пушкин унаследовал от писателей той эпохи. Исторические причины Смуты, убежденность в причастности Годунова к гибели царевича, соотнесенность вины правителя и вины народа, попускающего злодеяниям, значение народного «мнения», сложный характер и судьба Бориса, облик других исторических лиц — все это содержалось в литературных памятниках Смутного времени, и Пушкин точно воссоздал и увековечил это содержание в новой форме — в реалистической исторической драме.
В «Борисе Годунове» два образа были особенно близки и дороги Пушкину — Пимен и Юродивый. Оба они полностью и до конца посвятили себя служению истине, оба отреклись от всего личного ради возможности говорить правду. Инок-летописец и юродивый — традиционные и важные в древнерусской культуре «типы» личностей, существовавшие на протяжении многих веков. Пушкин сумел увидеть их нравственную высоту, выразить подлинную суть этих фигур далекой истории, представлявшейся его современникам миром темных, льстивых монахов и сумасшедших кликуш.
Создавая образ Пимена, Пушкин гениально проник в суть мироотношения древнерусского писателя: «совершенное отсутствие суетности пристрастия», постоянная соотнесенность с надличностными идеалами и ценностями, глубокий патриотизм. Летописец Пимен воплощен Пушкиным как совесть народа, совесть чистая, не запятнанная лицемерием.
Призвание, «профессия» этого героя нераздельно связываются, таким образом, с его человеческой сущностью. Для Пушкина в облике Пимена были важны прежде всего его человеческие черты: «кротость, простодушие, нечто младенческое и вместе мудрое...», которые и придают его фигуре подлинное величие, приближают его к идеалу не только историка, писателя, по и просто человека. Пушкин воплотил мудрость простоты, простодушие гения, которому чужда всякая «сложность» — и ложность лукавого мудрствования.
Найдя такой характер в глубине родной истории, Пушкин стремился показать красоту и величие этой «младенческой мудрости», напомнить современнику о забытых, утраченных, но все-таки «родных идеалах»: «Мне казалось, что сей характер все вместе нов и знаком для русского сердца...»
Однако мало кто из современников Пушкина оказался способен принять этот образ «сердцем». С Пименом повторилась та же история, что и с трудом Карамзина: подвиг историка и подвижничество Пимена, «беспристрастие» и «простодушие», верность того и другого правде не были поняты; «обратили внимание на политические мнения Пимена»,— с горечью пишет Пушкин. Отклики критики дают представление о том, насколько чуждым и далеким был для нее мир Древней Руси. Н.И. Надеждин, в целом положительно оценивший трагедию, отказывал сцене в келье в исторической истине. В «чудовском отшельнике» критик увидел «наследника идей Гердеровых». Иван Киреевский — один из немногих, кто поверил в «характер века» и в «характер Пимена», воссозданные в трагедии, сделал точное наблюдение: «Привычка смотреть на русскую литературу сквозь чужие очки иностранных систем до того ослепила наших критиков, что они в трагедии Пушкина не только не заметили, в чем состоят ее главные красоты и недостатки, но даже не поняли, в чем состоит ее содержание».
Даже В.Г. Белинский не смог выйти за рамки распространенного тогда представления о допетровской Руси как царстве невежества и застоя. Например, в ответ на переиздание «Сказания о Мамаевом побоище» — шедевра древнерусской литературы, он с недоумением замечал: «Не понимаем, каких ради причин и потреб издана эта книжечка снова и без всяких примечаний?» Впрочем, и сама Куликовская битва, по мнению Белинского, «осталась без решительных последствий». Уже через двадцать лет после создания «Бориса Годунова» он укорял Пушкина за слепое уважение к преданию и считал: «Пимен уж слишком идеализирован в его первом монологе, и потому, чем более поэтического и высокого в его словах, тем более грешит автор против истины и правды действительности: ни русскому, но и никакому европейскому отшельнику-летописцу того времени не могли войти в голову подобные мысли...»
Это характерное «но» отражает суть острой борьбы, развернувшейся в 1830—1840-е годы вокруг вопроса о национальной самобытности и ценности древнерусской культуры. Историки начинают извлекать из архивов, исследовать, публиковать памятники древней словесности, открывать их богатство и глубину — и в это же время питаемые западными школами «скептики» М.Т. Каченовский, И.И. Давыдов и др. отрицают саму возможность существования развитой культуры на Руси, отрицают подлинность «Слова о полку Игореве», «Русской правды», «Повести временных лет». Само присутствие Пушкина в этой борьбе, его позиция, созданные им художественные образы, критические и литературные заметки, рецензии имели великое значение для постижения сокровищ отечественной культуры.
Пушкин призывал современных писателей и критиков наследовать нравственную высоту, свойственную древнерусским книжникам. Приводя начало поучений Георгия Кониского, в котором выражена традиционная для средневековья авторская позиция и самооценка, Пушкин советует литераторам перенять ее суть: прежде, чем учить чему-либо других, начать с себя, принести «искреннее покаяние в слабостях, нераздельных с природою человека вообще и журналиста в особенности».
Пушкин знал и ценил такое замечательное произведение древнерусской литературы, как Киево-Печерский патерик. Он делает выписки из Патерика, в которых встречается имя знаменитого «Нестора-летописца»; советует В.А. Жуковскому читать «легенды о киевских чудотворцах», конспектирует «Четьи-Минеи» и восхищается этой книгой; просит друзей: «Нельзя ли мне доставить или жизнь Железного колпака, или житие какого-нибудь юродивого... очень нужно» (1825), «Пришлите мне ради бога стих об Алексее божием человеке и еще какую-нибудь легенду. Нужно» (1836) — интерес к древнерусской литературе был устойчивым и постоянным.
Можно предположить, что знаменитое стихотворение «Два чувства дивно близки нам...», появившееся в ту же пору, что и отзывы Пушкина о Патерике (1831), и «Бородинская годовщина» навеяны чтением Патерика.
Удивительной прозорливостью отмечены суждения Пушкина о том значении, которое имела византийская культура, «искры византийской образованности» для складывания исторического облика страны и народа: «греческое вероисповедание, отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер». Отделившись от католического мира и заслоняя собой европейскую цивилизацию от ордынских набегов, Русь вела «совершенно особое существование». Современные исследования показывают, насколько справедлива была мысль Пушкина об особенном историческом облике русского народа, вынужденного на протяжении столетий вести непрерывную борьбу с захватчиками, и о великой роли культурно-идеологических связей с Византией: в XIV веко, например, проникновение паламитских идей на Русь, как сегодня установлено, дало народу дополнительные духовные силы для борьбы с Ордой и помогло России выполнить ее, по словам Пушкина, «высокое предназначение».
Начавшиеся в пушкинскую эпоху споры об истоках, питавших русскую культуру, не смолкают и по сей день: на международном форуме видный западный ученый провозглашает ее наследницей «мракобесного мира византийского монашества». В идеологической борьбе с дискредитацией корней отечественной культуры и сегодня актуален убежденный голос Пушкина — мыслителя и историка, обладавшего гениальной исторической интуицией: он решительно возражает П.Я. Чаадаеву, видящему в Византии «нечистый» и «презренный» источник, и отстаивает «высоту предания» культуры, усвоенной Русью.
Пушкин, таким образом, одним из первых приблизился к самому центру древней русской культуры. Его идеи и образы в немалой степени определили и направили процесс постижения сокровищ минувших эпох. Вот только несколько примеров. В труде с выразительным названием «Нестор» (1839) М.П. Погодин одерживает решительную победу над «скептиками». Лекции С.П. Шевырева полагают начало новой научной дисциплине — истории древней русской литературы. Пушкинские мысли о значении «византийской образованности» и о том, что история России «требует другой мысли, другой формулы», чем история Запада, развиваются в статьях II.В. Киреевского, открывших современникам высоту той философии, которая вдохновляла древнерусских мыслителей.
Ф.М. Достоевский, отмечая «бесспорную правду» образа Пимена, говорил: «О типе русского инока-летописца, например, можно было бы написать целую книгу, чтобы указать всю важность и все значение для нас этого величавого русского образа, отысканного Пушкиным в русской земле, им выведенного, им изваянного и поставленного перед нами теперь уже навеки в бесспорной, смиренной и величавой духовной красоте своей...» Действительно, пушкинский летописец стал символом древнерусской культуры, символом эпохи русского средневековья, вобравшим ее самые сущностные, самые высокие черты. Воплощение образа русского летописца отражает восприятие писателем-историком этой культуры, определяет степень осмысления прошлого, отношения к нему.
Сегодняшние исследования подтверждают гениальную историческую интуицию Пушкина. «Летописец прозревает особую, стоящую над частными событиями историческую правду»,— пишет Д.С. Лихачев; «замечательным свойством русского летописания оставалось его стремление охватить все русские события, всю Русскую землю», служить идее единства Руси, проповедовать высокие надличностные идеалы.
Последние дни, последний путь великого человека часто обретают символическое значение. Утром в день дуэли Пушкин случайно раскрыл «Историю России в рассказах для детей» и «поневоле зачитался». «Вот как надобно писать!» — ложатся на бумагу последние пушкинские строки... Писать об истории Родины, приобщать к ней новые поколения русских людей — таков последний завет великого русского поэта.
Глубоко символично и то, что могила Пушкина находится в тех местах, где особенно ощутима связь с глубинами отечественной истории. «...Сердце оставляю вам», — писал юный Пушкин, покидая холмы Тригорского. Совершая свой великий путь по эпохам и странам, погружаясь в глубины человеческой души и восходя на высоты духа, поэт все острее ощущал свою кровную связь с святогорской землей, все сильнее становилась тяга к тем местам, где он услышал «песни родины», где «воскрес душой»:
Но ближе к милому пределу Мне все б хотелось почивать.
«Пищей сердца» называл поэт «любовь к родному пепелищу», а для Пушкина таким «пепелищем» был, конечно, погост Святогорского монастыря. Здесь, провидя близкую кончину, покупает он место для могилы за несколько месяцев до смерти. Прах поэта нашел покой в стенах древней русской обители, в той земле, которая приобщила его к многовековой родной истории, наполнила его душу светом высоких непреходящих идеалов.
Источник: Литературная учеба. – 1987. - № 3. – С. 165-171.
Краткая биография Александра Пушкина
Популярные произведения:
Критика
