«Пускай мои деревья меня переживут...»
Владимир Бахтин
В центре села Кобона, что раскинулось на южном берегу необъятного Ладожского озера, стоят три старые березы. Они огорожены. Перед оградой — мемориальная доска. Березы эти семьдесят лет назад посадил деревенский парнишка Саша Прокофьев, впоследствии выдающийся советский поэт. Посадил возле избы, в которой родился. Избы той уже нет. А березы сохранились... Почти над самым плесом,
Почти что над волной Шумят, шумят березы,
Посаженные мной.
Они широкой кроной Стремятся к облакам…
Друзья мою деревню Зеленою зовут.
Пускай мои деревья Меня переживут...
Стихи Прокофьева никогда не спутаешь с другими. Объясняется это не только яркой личностью поэта, его индивидуальностью, но и тем, что он, как всякий истинный художник, создал для читателя свой, неповторимый мир. Он называл его по-разному: Заречье, Приладожье, Олония.
Александр Андреевич Прокофьев родился 2 декабря 1900 года.
В большой, многодетной семье он был старшим. Очень рано, с девяти лет, потянул лямку взрослой, трудовой жизни.
Помню, меня поразила в Прокофьеве одна его черта: не позволял резать веревки, любую, как бы она ни была запутана, он обязательно распутывал. Говорил:
— Дай-ка! — и принимался как-то по-особому трясти на пальцах веревку с узлами.
А это — один из самых ранних его детских навыков. В Кобоне все рыбаки. Все постоянно чинили, распутывали, развешивали сети. Сети стоили дорого, и, конечно, их берегли, узлов не резали.
Мы, ладожане, писал в одном из стихотворений Прокофьев, «из люлек вставали уже рыболовы». Вместе со старшими ходил подросток на веслах и под парусом в бурное и опасное озеро. Не раз видел перед собой белые от пены валы, не раз подвергался смертельной опасности.
Ему было восемнадцать, когда он, молодой коммунист, принял участие в боях под Петреградом против банд Юденича. После окончания гражданской войны Прокофьев поселился в нашем городе. Он полюбил Ленинград, много писал о нем. Но родины, той, малой, которая у каждого человека своя, не забыл. И вот он пишет:
Что весной на родине?
Погода.
Волны неумолчно в берег бьют.
На цветах настоенную воду Из восьми озер родные пьют.
Пьют, как брагу, темными ковшами
Парни в самых радостных летах,
Не испить ее:
она большая.
И не расплескать:
она в цветах!
Мне до тех озер дорогой длинной Не дойти.
И вот в разбеге дня Я кричу товарищам старинным:
«Поднимите ковшик за меня!»
В своих стихах Прокофьев говорит о вещах самых обыкновенных, о людях, которые заняты повседневным трудом — ловят рыбу, пашут землю. В дни Революции эти люди воевали за нее на фронтах гражданской войны. Кто не знает «Я песней, как ветром, наполню страну о том, как товарищ пошел на войну...» — это стихотворение, действительно ставшее песней, Прокофьев написал в 1929 году. Но двадцатые и тридцатью годы — это новая жизнь деревни.
В стихотворениях 1930-х годов очень хорошо показано, как рушатся старые привычки и традиции. Заболел человек — лечиться надо, а не ложиться живым в гроб и ждать смерти. Стало интересно жить! Вот почему стихотворение, хотя оно и говорит как будто бы о грустных вещах, на самом деле бодрое, веселое даже. Какой могучий старик, этот Степан Булдыгин! Вскочил из гроба и кричит: натрите мне перцем грудь!
Как-то приехал я в Кобону. Остановился в избе Натальи Ивановны Прокофьевой, тетки поэта. Стал знакомиться с соседями. Один из них представляется:
Булдыгин. Семен.
Как, — говорю, — Булдыгин? — Даже растерялся.
А тот отвечает:
Степан Булдыгин — это мой дед. Мы стихотворение Александра Андреевича знаем.
Последний раз я видел Семена Булдыгина совсем недавно — он диспетчер на автобусной станции в Кобоне.
...Наталья Ивановна, которой тогда было уже за восемьдесят, поет старинную песню, а потом, когда голоса не хватает, так проговаривает:
Заболит головушка,
Заноет сердечко у дружка милого
Все по любушке,
По сударушке прежней...
И дальше:
...Берет милый шляпушку,
Берет пуховую новую
И накинул, сам пошел.
Приходит к реченьке.
Приходит к быстрой.
Переходу искал — нет.
Нашел милый жердочку,
Нашел тонкую,
Перекинул, сам пошел.
Жердочка сломилася,
Шляпочка свалилася У дружка.,,
Постойте, постойте! — говорю. — Ведь эти строки из песни есть у Александра Андреевича:
Ты песню скорее запеленай,
Как парень по жердочке шел за Дунай.
Дид-ладо, Дид-ладо, село Кустанай,
Как шел он по жердочке через Дунай...
Как следом за парнем летела беда:
Жердочка сломилась,
Шляпушка свалилась,
Ой, какая синяя вода!
—Правильно! — сказала Наталья Ивановна. — Та самая песня. Она была любимой у его дяди Ивана. Саша-то сколько раз слыхивал ее.
Стихотворение называется «Дядя», оно и посвящено мужу Натальи Ивановны — Ивану Прокофьевичу Прокофьеву.
В этом же стихотворении есть строки: «Цветная метель, не стихая, метет туда, где за речкой Хромуха живет...»
Как же, как же, была Хромуха, Нюрка Моничева, — смеется Наталья Ивановна.
Прокофьев писал с натуры — про свою родню, соседей. Его стихи так и называются: «Мой братенник», «Парни», «Рыбацкая». В стихотворении «Васька Тюрин» упомянуты приятели юности (в том числе Ленька Мотчев). Их потомки и сейчас живут Кобоне, носят те же фамилии.
Но писать с натуры — это не значит изображать единичный факт или явление. Среди многих прекрасных стихотворений о Ладоге в книге «Приглашение к путешествию», удостоенной Ленинской премии, находим и стихотворение «Дед».
Дед мой Прокофий Был ростом мал,
Мал да удал,
Да фамилью дал.
Дал на деревню,
На весь уезд,
Дал для сынов И еще для невест;
Дал как поставил Печать с гербом!
А что на печати?
Да дед с горбом!
С каждой строкой смысл стихотворения углубляется, расширяется. И вот мы уже видим: поэт говорит о судьбе народа.
Стихотворным памятником русскому крестьянину назвал это произведение Николай Тихонов.
Прокофьев довольно рано, как мы знаем, ушел из деревни. Но вынес из детства многое. Он на всю жизнь сохранил знание северной речи, запомнил песни и частушки.
Мама, мамушка!
Не разбить, не свалить,
Не согнать с тебя камушка
И огнем не спалить...
Помню слезы горючие.
Провожая в твой путь,
Работящие рученьки
Положили на грудь,
Что не пастели силою,
Знали труд испокон —
Какое оно, грустное, задушевное это стихотворение, как тревожит оно сердце. Это высокая, общечеловеческая лирика.
Сам Прокофьев любил петь. Он прекрасно исполнял «Ваньку-ключника», свадебные песни, хорошо знал частушки, особенно мужские, рекрутские:
Некрута вы, некрута,
Вам дороженька куда?
Вам дорожке во прием —
Зелена крыша, белый дом.
Загремела медна мера Над моею головой.
Мне приемщики сказали:
— Принят, парень молодой!
А у самого поэта читаем:
Загремела медна мера,
Заревем тетя Вера.
Мы сказали тете Вере:
Тетя вера, не реви!..
Поэт не просто берет куски из песен и частушек, он их использует творчески применительно к своему замыслу. Песни и частушки о проводах парней в царскую армию всегда были очень грустными, рекрутов оплакивали, как покойников. А Прокофьев, обращаясь к частушке, придает ей совсем другое звучание. Он изображает и, нужно подчеркнуть это, пропагандирует новое мироощущение людей. Парень-новобранец уговаривает родных не печалиться.
Конечно, Прокофьев, проживший полвека в Ленинграде, объездивший подсвета, писал и о других краях, писал о большой Родине, общей для всех нас. Но о чем бы ни шла речь в его стихах — об Италии, о героях Великой Отечественной войны шестерых братьях Шумовых, — на все Прокофьев смотрел как бы из родных мест; новое, иное поэт воспринимал и описывая через образы, пейзажи Севера.
В 1960 году мы с Прокофьевым путешествовали по Сибири, были на Байкале, на огромном стокилометровом байкальском острове Ольхон. И вскоре родилось прекрасное по своей живописности и могучей силе стихотворение «На Ольхоне». Поэт рисует Байкал то спокойным («Он зеленый, он и синий, голубой-преголубой...»), то гневным...
У меня в руках большой том стихотворений Александра Прокофьева. Он открывается циклом 1927 года «Песни о Ладоге»» А последние строки книги написаны в 1971 году, в год смерти: «Олония, Олония, я с детстве бью поклоны ей..»
Только и есть у человека, что родная земля. Только и остается после нас дело наших рук...
Пускай мои деревья
Меня переживут...
Л-ра: Аврора. – 1980. – № 12. – С. 126-131.
Произведения
Критика
