Путешествие к себе
Александр Муравьев
Книга стихов — в идеале — это исповедь поэта, рассказ его «о времени и о себе», как формулировал В. Маяковский. Автор ничего не утаит, расскажет и хорошее, радостное и трудное — поэзию обмануть нельзя, и притом монолог поэта обращен к современнику — умному, думающему, многоликому, многоопытному... Тем более значительный характер приобретает исповедь поэта, когда он в одну книгу собирает стихи разных лет, как бы подводя итог прожитому, сделанному. С этими мыслями открываешь новую книгу Роберта Рождественского «Радар сердца».
Уже в самом названии сборника есть ощущение отзывности поэзии на зовы своего времени. Сердце, как чуткий радар, улавливает тоны жизни. Естественно, это находит свое выражение в проблематике сборника. Здесь мы найдем и лирико-романтический порыв в стихотворении «Необитаемые острова», трогательные строки, обращенные к любимой («За что мне такая мука? За что мне такая награда?»), и мужественную, чеканную строгость поэмы «Реквием», посвященной памяти советских воинов, павших на фронтах Великой Отечественной войны. Но есть в книге и стихи прямо отражающие отношение поэта к своему труду, провозглашающие его поэтическое кредо, чувство ответственности за слово.
Листы бумаги
чистыми
четвертый день
живут, — боюсь я
слов истертых...
Так в стихотворении «Друг» заявляется высокая требовательность к себе, к работе. Эта тема, тема порой мучительно тревожного, но насыщенного и напряженного творческого состояния звучит в стихотворении «Творчество»:
Как оживает камень?
Он сначала
не хочет верить
в правоту резца...
И эта напряженность естественно переходит в подлинную страстность, придающую творчеству, в понимании Р. Рождественского, боевой, наступательный дух: «Поднимайтесь в атаку!» Такое ощущение творчества, такой душевный накал не может не находиться в глубоком единстве, органической связи с ощущением напряженных ритмов, яркости и полноты самой жизни, ибо динамичность, неистовость, что присущи таланту, формируются мировоззрением поэта, его пониманием своего места на земле, своей судьбы. Вот как сам Роберт Рождественский заявляет об этом в стихотворении «Я родился — нескладным и длинным…»:
Слава жизни!
Большое спасибо ей
за то, что мяла
меня!
Наделила мечтой богатой, опалила ветром сквозным, не поверила
бабьим картам,
а поверила
ливням
грибным!
Почти одновременно вышла другая книга поэта — «И не кончается земля...», написанная в жанре на первый взгляд несколько необычном для него — в жанре путевых публицистических очерков. Споры о том, в каком направлении развивается поэт, идет ли к большей или меньшей публицистичности, наводят на мысль, что, может быть, выход этих книг совпал не случайно. Недавно сам поэт, не таясь, сказал: «Мне труднее пишется, мне все сложнее…». Слова эти значительны, если проверить их глубиной самого поэтического слова мысли.
Вслушайтесь!
Вглядитесь!
Убивают
время.
Убивают время сообща и в одиночку.
Пожалуй, ни один современный поэт не воспринимает так обостренно само понятие время, не обращается так часто к социальным и философским аспектам этого понятия. Время у Р. Рождественского становится одним из действующих героев, и притом героем не только публицистическим, но и лирическим.
В разговоре о времени поэт использует разные интонации. Известна боевая энергия его стиха, сжатого до состояния пружины: миг — и начинается атака, бросок — Р. Рождественский не боится спорить! Проследим, как звучит, меняется поэтическая интонация стиха. Это и чуть раздумчиво-ироническое, насмешливо-ласковое:
Вы совсем не бережете ваше время...
И яростное, гневное: «Вслушайтесь!»
И пламенное, страстное, когда Время входит в соприкосновение с другим любимым героем поэта — Работой:
Скорей!
Скорей, художник!
Что ж ты медлишь?
Ты не имеешь права не спешить!
Чем объяснить такое обостренное ощущение времени, наделение его живыми чертами, почти человеческими страстями и переживаниями? На этот вопрос трудно ответить, если не обратиться к главному в поэзии Р. Рождественского, к тому, что составляет ее пафос и смысл, ее основное содержание. А оно в том, что всей своей страстью поэзия Р. Рождественского принадлежит миру, в котором мы живем. Поэт уверен, что наша эпоха — решающий рубеж времени человечества, что именно наш век решает, куда пойдут часы Истории.
Такое ощущение времени, эпохи характерно и для публицистической книги «И не кончается земля...». Поэта особенно привлекают страны, где происходит грандиозная ломка отживших социальных структур.
И в очерках публициста Р. Рождественского звучат строки, которые мог написать именно Р. Рождественский-поэт: «...Я только хочу, чтобы вы узнали то, что я знаю. Чтобы вы увидели то, что я увидел: сегодня, сейчас, на этой земле, в эту минуту, в эту секунду, когда вы смеетесь или плачете, когда вы читаете или мурлычете полюбившийся мотив, когда вы серьезны и когда вы легкомысленны, когда вы варите сталь или насаживаете червяка на крючок, когда вы говорите женщине «люблю», когда вы пишете деловое письмо, когда вы ставите будильник на семь утра — всегда, сегодня, сейчас, в эту минуту, в эту секунду и в следующую, и в любую другую на нашем с вами земном шаре —
матери
продают
собственных
детей,
чтобы спасти их от голодной смерти!..»
Как удивительно родственна и лексика и даже ритмика его поэзии и его документального очерка! И это не специально выбранный отрывок — во всей книге очень много таких мест, которые хочется порой прочесть как стихи: слова здесь точно бы сами ломают привычный, чинный строй, перестраиваясь в типично «рождественскую» строку.
Рваный ритм, ломаная строка... Может быть, этот элемент творческой манеры способствовал мифу о превалировании публицистичности над лирикой в поэзии Р. Рождественского? А ведь и рваный ритм и ломаная строка не пугают лирику. Наоборот, они придают ей ту обостренность, которая и свойственна чувствам нашего века.
Взял билет до станции Первая любовь.
Взял его негаданно.
Шутя.
Или другое:
С ума сошла роща.
Переезжает
роща.
Деревья взволнованы...
И еще:
Будь, пожалуйста, послабее.
Будь,
пожалуйста.
И тогда я вымахну — вырасту,
стану особенным.
Из горящего дома вынесу
тебя,
сонную.
В книге избранных стихов вопреки сложившемуся стереотипу поэт располагает стихи не в хронологическом порядке. Почему? Точно на это сможет ответить только сам автор. Но кажется, что, пересматривая свои поэтические годы, поэт стремится создать картину цельную. Для него не так важна эволюция, развитие поэтической души — он хочет и стремится сопоставить оттенки своего мироощущения, совместить с запальчивостью и чистотой юности мудрость и понимание лет прошедших. Поэт стремится воссоздать чувство во всей его полноте. Примером этому — пожалуй, наиболее ярким — могут служить поставленные рядом «Я уехал от весны...» (почти юношеское) и «Будь, пожалуйста, послабее...». Одно и то же чувство, — во всяком случае, единство это акцентировано соседством, — но какой большой путь прошел поэт, хотя любовь его, в сущности, осталась той же самой! Если в первом случае рассказ о любви по-юношески романтичен и ярок, то во втором стихотворении о том же сильном чувстве размышляет уже человек взрослый, доживший, для которого в этом мире, кроме огромной любви, любви неизменной, открылись и ценности труда, гражданского кипения, работы...
И вдруг в мир Р. Рождественского, мир кипящих будней, яростного дня, входит тишина:
Как тихо в мире!
Как тепло...
Лирическое чувство его напряжено, он весь во власти любви, тревоги за любимую. Настолько, что даже останавливает время, — он тот, кто чувствует себя ответственным за каждую минуту, прожитую миром! И внезапная остановка приобретает в книге как бы усиленно нежное звучание, потому что в нее вложена боль дня.
А теперь попробуйте «разорвите» лирику и публицистику в поэзии Р. Рождественского — вряд ли получится: они органично сплавлены, взаимосвязаны и диалектичны.
Боль дня... Острый взгляд поэта видит ее через неожиданные детали: «На главной площади — кавалерийская часть. Прямо около памятника борцу за независимость Уругвая — Артигасу. Тот тоже на коне. Только на бронзовом... Бронзовый конь, «пасущийся» посреди живых полицейских лошадей...»
Так мог увидеть только поэт.
Что принес Р. Рождественский-поэт в документальную свою журналистику?
Может быть, это: «А вообще-то, доложу я вам, зрелище это само по себе почти мистическое: машины! смотрят! кино!..»
Много писалось о своеобразной разговорной интонации поэзии Р. Рождественского.
Один из тех, кто писал об этом, удачно назвал ее «беседующей». Это, безусловно, верно, и в книге путевых очерков эта особенность бесспорно проявилась во всей своей широте и откровенности. Рождественский-очеркист получил прекрасную возможность беседовать не только со своим читателем, но и со своими героями. Разговор с ними, зачастую с симпатичным ему оппонентом, особо удается Р. Рождественскому в рассказе о встрече с молодым «бунтующим поколением» и позволяет довольно выпукло показать всю противоречивость, всю сложность современного молодежного движения за рубежом.
Но и вот что думается: совершенно справедливо отмечая эту особенность поэзии Р. Рождественского, иногда как бы упускают из виду такой важный, необходимый аспект, как лексика этого разговора. Обращаясь к «парням с поднятыми воротниками», поэт говорит с ними на их языке, используя словечки и интонации, им понятные, доступные. Не в этой ли способности поэта — ключ доверия молодежи к поэзии Р. Рождественского?
И здесь необходимо затронуть проблему, которая, как нам кажется, несколько искусственно навязывается Р. Рождественскому. Существует мнение, что есть две категории поэтов: первые творят по принципу: «Всем путешествиям я предпочитаю путешествие в самого себя», вторые же создают стихи только в результате тесного соприкосновения с «практической» действительностью, так сказать, в поездах. И вот Р. Рождественскому усиленно навязывалась вторая роль. В одном из своих интервью поэт прямо сказал, что не причисляет себя ни к первым, ни к последним, что, по его мнению, можно очень удачно совмещать «путешествие в самого себя с путешествиями во времени и пространстве».
В поэзии путешествует прежде всего душа поэта, его творческое воображение. Но для Р. Рождественского это опять же обязательно связано с Временем:
На улице смотрите: по утренней земле идут часы!
Неслышные, торопятся минуты, идут часы,
стучат ко мне в окно.
Идут часы, и с ними разминуться, не встретить их живущим не дано...
Чего же больше в этом поэтическом образе: лирики или публицистики?!
Поэт не может дозировать в своем творчестве, раскладывать по полочкам лирику, публицистику и так далее. Поэзия — сплав всех эмоций, которые владеют душой поэта. И если он берется за создание книги документальной, публицистической и пишет ее с тем же поэтическим жаром души, что и книгу стихов, то вывод может быть только один: размышляя над судьбами мира, над жизнью стран и народов, поэт такой страстной гражданственности, как Роберт Рождественский, закономерно обчищается к той литературной форме, которая близка его поэзии по духу. Одновременный выход двух его книг надо признать важной вехой в развитии его поэтического таланта.
Л-ра: Знамя. – 1972. – № 11. – С. 248-251.
Произведения
Критика
