Метафорический строй лирики И. Бродского
Язык И. Бродского, сложный, пронизанный субъективными ассоциациями, выражает эпоху XX века, характеризующуюся напряжением общественных, социальных и психологических процессов и обусловившую вследствие этого новые тенденции в стиле поэзии. Его стилистика интересна не только с сугубо лингвистической точки зрения — она представляет собой нечто большее, то, что Б. Пастернак, анализируя форму в искусстве, оценивал как «свидетельство нового восприятия и философского понимания единства и полноты жизни...», «выражение единственности бытия».
В разветвленных, соприкасающихся или перекрещивающихся метафорических полях лирики И. Бродского центрами являются концепты Слово, Язык, Книга, Время, Пространство и др.; среди них важное место в образной парадигме поэта принадлежит слову-понятию Вещь, одному из наиболее частотных. Интенсионал этого образа обширен и многообразен. Его частью становятся концентрированно представленные в микротексте названия предметных реалий. Синтаксическая позиция этих лексем выявляет их главенствующее положение, а характеристическая лексика направлена на вызывающе подчеркнутую «депоэтизацию»:
Слава голой березе, колючей ели,
лампочке желтой в пустых воротах,
Слава всему, что приводит в движение ветер!
В зрелом возрасте это — вариант колыбели.
Однако с другим эстетическим заданием — для выражения контраста — в одном ряду у поэта, в амплификационной структуре, представляющей собой внешне безразличный, нейтральный перечень, могут оказаться и названия «прозаических» предметов, — в образной парадигме И. Бродского уже в полном смысле вещью, обладающей предметной, ощутимой телесностью:
Кто был тот ювелир, что [...]
нанес в миниатюре на них тот мир,
что сводит нас с ума, берет нас в клещи,
где ты, как мысль о вещи, мы — вещь сама?
Вещь, входя в круг абстрактных понятий и в то же время намечая пункты, материализующие движение времени, формирует контекстуальную связь со словом тело («Физ. отдельный предмет в пространстве») и с другими лексемами той же тематической группы. Компонентный ее состав расширяется в перечне однородных членов:
Там, за нигде, за его пределом,
черным, бесцветным, возможно.
В окружении фамильярных, разговорных единиц, и высокая лексика, звучащая как всплеск светлого чувства. Такова словесная архитектоника стихотворения «24 декабря 1971 года», написанного в предновогодние, предрождественские дни и сочетающего описание житейских хлопот с торжественностью настроения накануне великого праздника:
Сетки, сумки, авоськи, кульки, шапки, галстуки, сбитые набок.
Запах водки, хвои и трески, мандаринов, корицы и яблок. [...]
И разносчики скромных даров в транспорт прыгают,
ломятся в двери, исчезают в провалах дворов,
даже зная, что пусто в пещере: ни животных, ни яслей,
ни Той, над которой — нимб золотой.
Резкое эмоциональное переключение является разновидностью приема метаморфозы — весьма выразительной специфической приметы идиостиля И. Бродского.
Как показывает анализ, доминантное, ключевое слово вещь становится элементом текстов и другого характера: фрагментам, подобным рассмотренному, противополагаются такие, в которых вещь, являясь мерилом времени, частично подвергается абстрактному осмыслению: Зимой [...] вещи становятся старше на год.
Концепт вещи, в философском его истолковании, выражает у И. Бродского мысль о единстве многообразного мира. Бабочка (одноименное стихотворение в сборнике «Часть речи»), названная поэтом из-за ее невесомости лишь мыслью о вещи, ставится в один ряд с человеком:
есть какая-то вещь, предмет.
Может быть, тело. («Лагуна»)
Сгущение материальных характеристик в двух последних строках образует резкий контраст с двумя первыми, уравновешивая их отвлеченное, «духовное» содержание. Подобные выразительные сопоставления, заметим, вообще принадлежат у поэта к стилистическим приемам, несущим значительную функциональную нагрузку в двучленных и многочленных словесных объединениях.
В синтагматических текстовых связях номинация абстрактного понятия подпадает под влияние рядом стоящего названия реального, воспринимаемого органами чувств объекта и поэтому ситуативно также конкретизируется:
(Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле...).
Тематически сближенные слова используются в образах топологических измерений космоса, соседствуя с такими обозначениями, как Вселенная, космос, планета, светило, миры, звёзды, внеземная орбита, воздух, небо (небеса) и земля, земная поверхность; широко представлены реалии земного ландшафта — равнины, ледниковые гряды, пустыни, горы; технические приспособления — телескоп; проявления жизни — существовать и т.д. «Тяга к предельности, к космизму, к последнему целому», как определил М.М. Бахтин эту черту у Рабле, вообще является одной из наиболее ярких и своеобразных характеристик художественного мышления И. Бродского:
Всякое тело, рано или поздно,
становится пищею телескопа:
остывает с годами, удаляется от светила.
Время есть мясо немой Вселенной. […]
Вас убивает на внеземной орбите отнюдь не отсутствие кислорода, но избыток Времени в чистом, то есть без примеси Вашей жизни виде.
Применение И. Бродским лексемы вещь, хотя и основывается на общих, системных закономерностях, опирается на них, все же остается индивидуальным. Слово у него приобретает, благодаря неожиданности контекстных связей, новые значения и оттенки, обогащается особыми живыми красками, функционируя в денотативном пространстве, границы которого по воле автора расширяются. Коннотативные приращения смысла отмечаются и там, где словоупотребление, на первый взгляд, просто воспроизводит модели разговорного стиля, в котором слово устойчиво выполняет только дейктическую функцию — у И. Бродского же оно и в таких текстах актуализирует, в результате диффузии лексико-семантических вариантов, первичное, конкретное значение:
Во избежанье роковой черты,
я пересек другую — горизонта,
где лезвие, Мари, острей ножа.
Над этой вещью голову держа [...]
гортань... того... благодарит судьбу.
«Двадцать сонетов к Марии Стюарт». Вещь у поэта называет все — и Космос, и Землю, и человека, и природу, и предметный мир. Всеобъемлющий термин объединяет разнообразнейшие реалии, которые в обыденном сознании не соотносятся друг с другом:
Я увидел новые небеса и такую же землю. Она лежала, как это делает отродясь плоская вещь: пылясь.
«Колыбельная Трескового Мыса». Ветер находит преграду во всех вещах: в трубах, в деревьях, в движущемся человеке. […]
Реки и улицы — длинные вещи жизни («Темза в Челси»).
Поэт не без иронии называет мраморную статую человека («Корнелию Долабелле», сборник «Пейзаж с наводнением») одушевленной вещью из недр каменоломни, резко сталкивая на основе оксиморона характеризующее определение с остальными компонентами развернутой метафоры. В излюбленных у И. Бродского «перевертышах» вещи, олицетворяясь, приравниваются к людям (... просто / у вещей быстрее, чем у людей, / пропало желание размножаться). Метонимические связи мира Человека и мира Вещи не ограничиваются поверхностно преломленной смежностью — они выявляют ведущее к отождествлению глубинное родство концептов — понятий материала (составляющих элементов, частиц), психологии, настроения и под.:
Одиночество учит сути вещей, ибо суть их то же одиночество. Кожа спины благодарна коже спинки кресла за чувство прохлады. Вдали рука на подлокотнике деревенеет. Дубовый лоск покрывает костяшки суставов. Мозг бьется, как льдинка о край стакана.
Связи по смежности трансформируются, перерастая во временную перспективу, высвечивающую общие процессы бытия, изображение которых у поэта обретает трагическую окраску: От великих вещей остаются слова языка, свобода в очертаньях деревьев, цепкие цифры пущ; также — тело в виду океана в бумажной шляпе.
Лирический герой стихотворения «С натуры» (сборник «Пейзаж с наводнением»), ощущая свою обреченность, приближение конца, вдыхает
... сильно скукожившейся резиной легких чистый, осенне-зимний […]
местный воздух, которым вдоволь не надышаться,
особенно — напоследок! пахнущий осовбожденьем клеток от времени.
Приведенная многоступенчатая перифрастическая метафора в пересечении «вещественных» и отвлеченных смысловых составляющих во многом типична для стиля И. Бродского. Она включает, в частности, глагол пахнуть в его прямом, конкретном значений, содержащем сему вещество как производитель запаха, однако позиция объекта при глаголе замещается отвлеченным существительным, контрастирующим со следующим компонентом метафоры — биологическим термином клетка простейшая единица строения живого организма.... Значение термина, так или иначе входя в концептуальную сферу ключевого словесного образа вещь, опять возвращает читателя к нему, усиливая семантические и ассоциативные «предметные» характеристики.
Роль вторичных, периферийных слагаемых интенсионала образа вещи возрастает вследствие иррадиации семантических признаков в художественном целом. Периферийные фрагменты семантического поля создаются в окказиональных сочетаемостных моделях.
Тело сыплет шаги на землю из мятых брюк...
«Темза в Челси».
...увидишь улыбку льва
на охваченной ветром, как платьем, башне...
«Лагуна».
Овеществление, иначе говоря — материализация, часто идет и через сравнение:
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,
кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах спуститься. («Сретенье»)
Одним из важных слагаемых образа вещи является пространство. Эта связь не случайна: в математике тело определяется как «Часть пространства, ограниченная со всех сторон». Четко очерченной пространственной фигурой предстает у поэта воздух: он ... входит в комнату квадратом. Концепт вещи подается И. Бродским как оформленное пространство:
...три человека вокруг младенца стояли, как зыбкая рама, в то утро, затеряны в сумраке храма («Сретенье»).
Эти представления материализованы даже тогда, когда идея пространства элиминируется — пространство преломляет себя через пустоту, полное отсутствие чего-либо:
И в качестве ответа
на «Что стряслось?» пустую изнутри
открой жестянку: «Видимо, вот это».
Пустота опредмечивается и тогда, когда она символизирует полное концептуальное отрицание. «Предметное» значение слова формируется в зависимой позиции в составе подчинительных сочетаний, главными в которых являются слова вещественной семантики:
... Бобо моя, ты стала
ничем, точнее, сгустком пустоты.
Что тоже, как подумаешь, немало.
Здесь образ пустоты, в предельном выражении семантических признаков, — это подчеркнуто выраженная суть, реальное нечто, такая же явленность, как и вещь: оба эти антиподы возможны лишь в едином, взаимно предполагающем друг друга сосуществовании.
Итак, концепт вещи в его многообразных образных гранях и связях является одним из ключевых в составе метафор лирики И. Бродского. Сложно осмысляясь, он становится одним из важнейших элементов затрудненной поэтической формы, знаменующей новые тенденции в развитии стилей и охарактеризованной Б. Пастернаком: «...искусство всегда переполнено (это его свойство) условностями формы, которые, однако, не самоцель, а, наоборот, только помехи, через которые надо, не соприкасаясь, прорваться, которые надо, не устраняя с пути, осилить». Изучение особенностей формы, языковой структуры, безусловно, будет способствовать творческому постижению мысли автора, адекватному «прочтению» художественного текста.
Л-ра: Русский язык и литература в учебных заведениях. – 2003. – № 1. – С. 31-34.
Произведения
Критика
