25-01-2018 Уильям Сомерсет Моэм (William Somerset Maugham) 7819

Проблема характера в рассказах С. Моэма

А.А. Бурцев

Наследие С. Моэма неравноценно, и современные исследователи все больше и больше склоняются к мысли о том, что его значение и место как художника в истории английской литературы определяется вкладом в искусство малого жанра. Писатель тоже не раз подчеркивал свое особое отношение к короткому рассказу. В книге «Подводя итоги» он писал: «Мне полюбился этот жанр... Самый объем рассказа — примерно двенадцать тысяч слов — позволял достаточно полно развить тему, но притом требовал сжатости».

Лучшим подтверждением мастерства Моэма-новеллиста служат отклики его собратьев по перу. Р. Олдингтон обнаружил у Моэма «необыкновенный дар рассказчика», умение построить занимательный сюжет, ясность мысли, точность стиля, отсутствие претенциозности и формальных ухищрений. Э. Уилсон писал о «строгом совершенстве формы» рассказов Моэма, которые стали «классическим образцом английского короткого рассказа». При этом он обратил внимание на то, что Моэм мастерски создавал «иллюзию простоты»: «В его прозе есть простота, но эта простота — результат тщательной отделки... В действительности форма его рассказов необычайно сложна, и их кажущаяся простота есть продукт утонченного мастерства».

Исходным пунктом характерологии писателя является представление о необычайной сложности и противоречивости феномена человека. Моэм сомневается в том, что едва ли кто «до конца постиг человеческую природу». «Я изучал ее, сознательно и бессознательно, в течение сорока лет, но и сейчас люди для меня загадка», — писал он в книге «Подводя итоги». Аналогичную мысль мы находим в другой работе писателя: «Человек — это единственно неисчерпаемая тема. Можно всю жизнь писать о нем и коснуться лишь поверхности темы».

Моэм придерживался высокого мнения о собственном «умении пристально всматриваться в людей». Для этого нужен, как он полагал, «непредубежденный ум и большой интерес к людям». Кроме того, необходимой предпосылкой художественного анализа человека для Моэма стало медицинское образование, позволившее ему глубоко «вникнуть в человеческую природу». Писатель заявляет: «Я почти без преувеличения могу сказать, что берусь написать сносный рассказ о любом человеке, с которым провел час времени».

Подобно Стивенсону Моэм озабочен проблемой двойственности человеческой природы. Сложное переплетение добра и зла изображено в рассказе «Человек, у которого была совесть». У Жана Шарвена, героя рассказа, было «приятное, открытое выражение лица», его «глаза сияли доброжелательством». По профессии бухгалтер, он работал в крупной торговой фирме, любил читать и увлекался спортом. Репутация Жана Шарвена была безупречной, это не помешало ему предать друга и убить собственную жену, в результате он был осужден на шесть лет и стал каторжником. Не менее сложные и даже парадоксальные фигуры выведены в рассказе «На окраине империи». Мистер Уорбертон, президент в одном из отдаленных колониальных островов, зарекомендовавший себя как «Чистейшей воды сноб», вполне искренне и доброжелательно относится к местному населению и пользуется его уважением и приязнью: «Он стал умелым правителем. Он был справедлив и честен. И понемногу он искренне привязался к малайцам. Его занимали их нравы и обычаи. Он никогда не уставал их слушать. Он восхищался их достоинствами и, с улыбкой пожимая плечами, прощал их грехи». Напротив, его помощник Купер, выходец из простой семьи, ненавидящий снобов джентльменов, оказывается «заносчивым, самоуверенным и тщеславным» человеком. Более того, он сам демонстрирует снобизм презрение по отношению к обитателям колоний, и это в конечном счете становится причиной его гибели.

В порицании снобизма Моэм следует классической традиции английской литературы. Вслед за Теккереем он определяет сноба как «человека, который восхищается другими или презирает их только за то, что они занимают в обществе более высокое положение, чем он сам». К «Книге снобов» восходит включенная в рассказ история лакея, который хотел служить обязательно у титулованного человека и в конце концов добился своего, пристрастие же Уорбертона к изысканным туалетам имеет более явный источник — сатирическую «философию одежды» в произведениях Свифта и Фильдинга.

Образцы усложненных характеров, раздираемых внутренними противоречиями, представлены и в целом ряде других рассказов Моэма. Но подчас интерес художника к парадоксальному сочетанию добрых и злых начал в человеке становился самоцелью и не способствовал выявлению реальной глубины и сложности характера.

Гораздо реже в произведениях Моэма появляются цельные, гармоничные характеры. Писатель объяснял это следующим образом: норма — это то, что встречается лишь изредка. Норма — это идеал, это портрет, который складывают из характерных черточек отдельных людей, а ведь трудно ожидать, что все эти черты могут объединиться в одном человеке».

К числу таких «исключительных явлений» в характерологии Моэма можно отнести героя рассказа «Сальваторе». Уникальность его фигуры констатируется в прямой авторской характеристике: нарисую для вас портрет человека, простого итальянского рыбака, у которого за душой не было ничего, кроме редчайшего, самого ценного и прекрасного дара, каким только может обладать человек... Если вы не догадались, что это за дар, я скажу вам: доброта, просто доброта». Автор-повествователь подчеркивает прежде всего его естественность, простому и непосредственность. Выросший на лоне природы, Сальвадоре привык к «вольной жизни птицы», к «тихим тропинкам, горам и морю». Он проходит нравственное испытание любовью и одерживает его. Критерием оценки героя служит его отношение к труду, к природе и особенно к детям. Но в характере Сальваторе эмоциональное начало явно доминирует над мыслительным процессом, и к тому же его восприятие мира не лишено фаталистической предопределенности, поэтому гармоничность личности героя представляется в конечном счете несколько относительной.

В гораздо большей степени гармония мысли и действия характерна для Аннет, героини рассказа «Непокоренная». Ее бесчеловечный, даже анормальный поступок — убийство собственного ребенка — явился в то же время глубоко осознанным и выстраданным актом. Это был ее вызов тем, кто оказался готов примириться с унижением родины, признать поражение и приспособиться к обстоятельствам. Только такая бескомпромиссность, какую нашла в себе Аннет, могла дать силы и волю для борьбы с ненавистным врагом. Фигура Аннет с ее святой ненавистью к врагам вырастает до масштабов символа, выражающего несгибаемый дух целого народа.

Художника интересовали и философские аспекты бытия, и тема искусства, и современная литературная борьба.В поле его зрения оказались и такие специфически английские явления, как снобизм и викторианское ханжество, и такие явления международного масштаба, как фашизм и конформизм. Д. Олдридж склонен упрекнуть Моэма в отсутствии в его произведениях «социальных идей», «убедительного социального комментария, выраженного в художественных образах», но в то же время усматривает в его творчестве «больше презрения к худшим сторонам викторианского общества, чем у его современников». Но именно в рассказах Моэма его «компромисс» с викторианским обществом, о котором говорит Д. Олдридж, нередко нарушается и отчетливо проступает критическое начало. Большой остроты достигает, в частности, порицание религиозного фанатизма («Дождь»), снобизма и лицемерия («Падение Эдварда Барнарда»), колониализма («На окраине империи»), «чистого искусства» («Источник вдохновения»), Но эта критика носит скорее не социальный, а морально-этический характер. Олдридж не без оснований усматривает уязвимое место в критической программе Моэма в том, что он «довольствуется изображением отдельного человека», объясняя общественные пороки несовершенством человеческой природы.

Писатель озабочен в первую очередь воспроизведением «человека как такового», изъятого из мира общественных связей, и лишь в том его социального статуса. Имея в виду социальную характеристику личности, Моэм писал: «На практике все люди очень похожи друг на друга». Однако каждый отдельный человеческий характер представляет собой необычайно сложный синтез противоречивых и даже «несовместимых качеств». В результате в художественном мире писателя представлены главным образом не социальные, а человеческие типы английской действительности конца XIX — начала XX в. Лишь в позднем творчестве Моэма наметилась тенденция к комплексному рассмотрению человека в единстве его «вечных» качеств и социальных функций, такой подход, в частности, характерен для рассказов «Жиголо Жиголетта», «Непокоренная».

Внимание Моэма сосредоточено главным образом на раскрытии характеров, а среда, обстоятельства, быт фактически выполют в его рассказах второстепенную роль. Свое пристрастие к характерам, а не к обстоятельствам косвенно признавал и сам писатель: «Я беру живых людей и выдумываю для них ситуации, трагические или комические, вытекающие из их характеров...».

Приоритет характеров над обстоятельствами подчас приводил тому, что противоречивость и многообразие личности демонстрировались через ее поступки и чувства, а социальные и психологические истоки сложности человеческой натуры не исследовались. Именно так обстоит дело в рассказе «Друзья познаются в беде», рассказчик утверждает, что «почти все мы полны противоречий…». Эта мысль конкретизируется на примере образа Барна, который представлялся окружающим «поистине цельной личностью»: маленького роста, щуплый, с седыми волосами, «кротким взглядом голубых глаз» и мягким голосом, он олицетворял, казалось бы, саму «доброту» и «подлинную любовь к ближнему». Но в действительности мистер Бартон оказался крайне черствым и эгоистичным, на его совести была гибель невинного человека. Эта непоследовательность и нелогичность поступков героя сопровождается соответствующим комментарием. Дается лишь «субъективное» авторское замечание: «Я мало знал его, но он занимал мои мысли, потому что однажды очень меня удивил. Если бы не услышал эту историю от него самого, я никогда бы не поверил, что он способен на такой поступок».

Среда тем не менее сохраняет в произведениях Моэма свое значение в качестве некой неодолимой силы, играющей роль судьбы, рока, фатума. Не случайно, говоря об «основных началах» своего мировоззрения, Моэм отмечал: «Я поверил, что мы — жалкие марионетки во власти беспощадной судьбы; что, подчиняясь неумолимым законам природы, мы обречены участвовать в непрекращающейся борьбе за существование и что впереди — неизбежное поражение и больше ничего».

Эта особенность восприятия мира выразилась в пристрастии художника к темам распада и гибели. Как и Джойс в «Дублинцах», Моэм в своих рассказах систематически обращается к мотиву бренности человеческого существования. Смертью главного героя завершаются рассказы «Дождь», «Заводь» и «Макинтош». Обречены на смерть персонажи рассказа «Санаторий», убийства совершаются в рассказах «На окраине империи», «Записка», «За час до файфоклока». В рассказе «Человек, у которого была совесть» изображена тюрьма, в которой отбывали срок заключенные, осужденные за убийство.

Трактовка категории трагического в рассказах Моэма сближает его с художниками конца XIX — начала XX в. В частности, Г.В. Аникин усматривал «общее» в решении проблемы трагического у Моэма и Конрада не только в «ощущении неблагополучия в мире», но и в осознании «вселенской катастрофичности и извечных начал в самом человеке».

Категория трагического обусловила разные типы поведения человека в рассказах Моэма и соответственно — различные трактовки человеческой свободы. С одной стороны, писатель подчеркнул обусловленность поступков человека социальными институтами и общественными условностями. С другой стороны, в его произведениях мы находим образцы недетерминированного поведения, проявляющегося в индивидуализме, эскепизме и неоруссоизме.

В рассказе «Мейхью» Моэм в обобщенном виде сформулировал два основных варианта художественного осмысления свободы личности и свое отношение к носителям этих разных типов Общественного поведения: «Жизнь большинства людей определяется их окружением. Обстоятельства, в которые ставит их судьба, они принимают не только с покорностью, но и охотно. Они похожи на трамваи, вполне довольные тем, что бегут по своим рельсам, и презирающие веселый маленький автомобиль, который шныряет туда-сюда среди уличного движения и резво мчится по деревенским дорогам. Я уважаю таких людей: это хорошие граждане, хорошие мужья и отцы и, кроме того, должен же кто-то платить налоги; но они меня не волнуют. Куда интереснее кажутся мне люди — надо сказать, весьма редкие, — которые берут жизнь в руки и как бы лепят ее по своему вкусу».

Рассказ «Падение Эдварда Барнарда» демонстрирует и тот, и другой вариант трактовки свободы личности. Фигура Бэйтмена Хантера при всех его сомнениях и колебаниях представляет собой образец запрограммированных поступков и чувств, целиком обусловленных джентльменским кодексом бытия. Под маской благородства и честности скрывается эгоист и сноб, который боится попасть в «неподходящее» общество, боится показаться смешным среди естественных и открытых жителей островов. Все его существо протестует против этих людей, живущих другой, непонятной ему жизнью, свободной от морали его общества. Бэйтмен не понимает, что человеку нужно нечто большее, чем заложенная в него им же сформулированная программа: «Исполнять свой долг, упорно трудиться, выполнять все обязательства, которые накладывает на тебя твое положение в обществе». Напротив, Эдвард Барнард способен на свободное волеизъявление. Его русистский идеал «опрощения» и «естественности» является не чем иным, как попыткой утверждения автономности своей личности. Такое же стремление отстоять свою индивидуальность характерно и для Нейлсона, «сентиментального человека», порвавшего, подобно Эдварду Барнарду, с цивилизованным обществом. По национальности швед, выпускник Стокгольмского университета, имевший ученую степень доктора философии, но страдавший тяжелой болезнью легких, он приехал на острова, чтобы насладиться, по его словам, «всей красотой мира» за то короткое время, что осталось ему до смерти. И именно в этом первозданном мире Нейлсону суждено было не только поправить свое здоровье, но испытать прекрасное чувство, постигнув тем самым «реальность жизни».

Мотив фатальной предопределенности судьбы человека трагическими обстоятельствами жизни с особой силой проявился в образе цирковой артистки Стеллы, героини рассказа «Жиголо Жиголетта». Эта маленькая мужественная женщина, постоянно рискующая жизнью на потеху богатых бездельников, изображена с неподдельной симпатией. Но в то же время ее судьба безысходна. Чтобы подчеркнуть бесперспективность существования героини, автор ввел в рассказ супружескую пару старых цирковых артистов, жизнь которых была похожа на судьбу Стеллы и ее мужа Котмена. Именно эти образы выражают одну из программных мыслей Моэма о бесцельности, безнадежности человеческого существования. Женщину, которая была когда-то «первой звездой» цирка и считалась «настоящей достопримечательностью, все равно как лондонский Тауэр», никто уже не помнил. Зато всем были известны миссис Баррет, скучающая светская дама, обладательница огромного состояния, «русский князь, питающий серьезные намерения сделать миссис Баррет княгиней, а покуда спекулирующий шампанским, автомобилями и полотнами старых мастеров», «графиня-итальянка, которая не была ни итальянкой, ни графиней» другие «прожигатели жизни». Они не задумывались над тем, что за смертельным цирковым трюком стоит человеческая жизнь, а хотели лишь одного — сильных ощущений.

Основной пафос рассказа заключается в изображении тщетности усилий человека в борьбе за свое существование. Всей логикой развития действия автор констатирует безысходность положения героини. Не случайно через весь рассказ проходит мотив смерти. Стелла вынуждена продолжать свой смертельный марафон; сильный, мужественный человек оказывается безнадежно слабым перед лицом трагических обстоятельств. Но ощущение непрочности человеческого существования, признание роли фатума не приводили Моэма к характерному для декадентского искусства тотальному пессимизму, к разочарованию в человеческой природе вообще.

Подход Моэма к категории характера, воспроизведение реальной сложности и многогранности человеческой личности свидетельствуют о его тяготении к реалистическому искусству. Об этом не раз говорил сам писатель. Теоретические декларации Моэма непосредственно вытекали из его художественной практики. Так, в рассказе «Человек, у которого была совесть» мы находим следующее авторское суждение: «Я как-никак реалист и в своих произведениях стараюсь быть верным жизни. Я тщательно избегаю всего причудливого и фантастического — равно как и писательского произвола». А в работе «Подводя итоги» писатель подчеркнул свою приверженность к «жизни в самом неприкрашенном виде». Рассказы Моэма подтверждают эти программные заявления.

Л-ра: Филологические науки. – 1991. – № 3. – С. 80-86.

Биография

Произведения

Критика