Роберт Вальзер. Школьные сочинения Фрица Кохера​

Вступление

Молодой человек, написавший эти сочинения, умер вскоре после окончания школы. Мне стоило некоторого труда уговорить его мать, достойную и милую женщину, предоставить эти листки для публикации. По понятным причинам она была привязана к сочинениям сына, которые были для нее мучительно-сладким воспоминанием. Только заверения с моей стороны, что я опубликую сочинения без малейших изменений, в том виде, в каком они были написаны Фрицем, убедили ее передать бумаги в мои руки. Многим они могут показаться в некоторых местах слишком взрослыми, а в других — слишком детскими. Но прошу отметить, что моя рука их не касалась. Молодой человек может говорить чуть ли не в один и тот же момент очень мудро и очень опрометчиво, таковы и эти сочинения. Я распрощался с матерью со всем возможным почтением. Она рассказала мне много историй из жизни молодого человека, содержание которых совпадало с фактами из его школьных сочинений, лежащих передо мной. Ему суждено было рано уйти из жизни, этому веселому и серьезному юноше. Его глазам, которые, как представляется, были большими и блестели, не дано было увидеть большого мира, вырваться в который он так стремился. Вместо того ему было даровано увидеть свой малый мир необычайно ясно, что подтвердит и читатель, когда прочтет эти сочинения. Прощай, мой мальчик! Прощай и ты, читатель!

Человек

Человек — это тонко чувствующее существо. У него только две ноги, но одно сердце, в котором блаженствует целая армия мыслей и чувств. Можно было бы сравнить человека с прекрасно устроенным садом, если бы наш учитель позволил такое сравнение. Иногда человек пишет стихи, и в этом высшем благороднейшем состоянии его называют поэтом. Если бы мы все были такими, какими должны быть, а именно, такими, какими нам велит быть Господь, мы все были бы бесконечно счастливы. К сожалению, мы возимся с бесполезными страстями, которые только раньше времени портят здоровье и препятствуют нашему счастью. Человек во всем должен превосходить своего дальнего родственника, зверя. Но даже самый глупый школьник ежедневно может наблюдать за людьми, которые ведут себя так, как если бы были неразумными животными. Пьянство — это омерзительно, почему только человек подвержен ему? Очевидно, потому, что время от времени он испытывает потребность утопить сознание в мечтах, которых много плавает в любом алкогольном напитке. Подобное малодушие подобает такому несовершенному созданию, как человек. Мы во всем несовершенны. Наша неспособность распространяется на все наши занятия, которые были бы так замечательны, если бы не совершались только из алчности. Почему мы должны быть такими? Однажды я выпил бокал пива, но больше никогда не буду. К чему это может привести? Уж точно не к возвышенным устремлениям. Я заявляю: я хочу стать надежным дельным человеком. Все великое и прекрасное найдет во мне не только чуткого последователя, но и защитника. Я втайне восторгаюсь искусством. Но с этого момента уже не совсем втайне, потому что из чистосердечия раскрыл свой секрет. Меня можно было бы наказать в пример другим. Что может повредить признанию высоких идей? Меньше всего — наказание, выставленное на всеобщее обозрение. Что есть наказание? Это чучело, каким пугают рабов и собак. Меня пугает только один призрак: низость. Ах, я хотел бы подняться так высоко, как только позволено человеку. Я хочу стать знаменитым. Я хочу познакомиться с прекрасными дамами и любить их и быть любим и обласкан ими. Но я не растрачу нисколько от природной силы (силы творения), напротив, день ото дня я буду все сильнее, свободнее, возвышеннее, богаче, знаменитее, смелее и отважнее. За такой стиль мне следовало бы поставить «двойку». Поясню: это все-таки самое лучшее из всех написанных мной до сих пор сочинений. Все его слова исходят из сердца. Как прекрасно все-таки иметь дрожащее, чуткое, разборчивое сердце. Это самое прекрасное в человеке. Человек, который не хранит бережно свое сердце, неумен, так как лишает себя неиссякаемого источника сладкой непобедимой власти, которой он обладает над всеми тварями земными, а также полноты, тепла, в которых он, будучи человеком, никогда бы не нуждался. Сердечный человек не только самый лучший, но и самый умный, так как он имеет нечто, что ему никогда не заменила бы даже деловая хватка. Я еще раз повторю, я никогда не буду напиваться, не буду радоваться вкусной еде, ибо это скверно; я буду молиться и еще больше работать, потому что, мне кажется, работа это уже молитва; я буду прилежным и буду прислушиваться к тем, кто этого заслуживает. Родители и учителя заслуживают этого без сомнения. Вот и все мое сочинение.

Осень

Когда приходит осень, листья падают с деревьев на землю. Надо было написать иначе: когда падают листья, это значит, что приходит осень. Мне необходимо улучшить стиль. В последний раз я получил следующий комментарий: Стиль достоин лишь сожаления. Меня это огорчает, но я не могу ничего изменить. Мне нравится осень. Воздух свежеет, разные вещи на земле разом изменяют свой облик, по утрам все торжественно сверкает, а по ночам так прохладно. Тем не менее, мы гуляем, пока совсем не стемнеет. Гора неподалеку от города окрашивается в прекрасные цвета. Становится грустно, когда понимаешь, что эти краски лишь подают знак о том, что вскоре все потеряет свой цвет. Скоро полетит снег. Снег я тоже люблю, хотя это неприятно, когда в нем увязают замерзшие мокрые ноги. Но для чего же тогда существуют теплые ботинки и жарко натопленные комнаты? У меня вызывают жалость только бедные дети, о которых мне известно, что у них в домах не бывает тепло. Как, должно быть, ужасно все время мерзнуть. Я не делал бы домашних заданий, я бы просто умер, да, просто умер, если бы я был беден. Как красивы сейчас деревья! Их ветви вонзаются в серый воздух, как острые шпаги. Можно увидеть воронов, которых обычно никогда не видно. Птиц больше не слышно. Природа все-таки прекрасна. Как искусно она меняет цвета, переменяет одежды, примеряет и сбрасывает маски! Это просто волшебно. Если бы я был художником, хотя не исключено, что я им стану, ибо человеку не дано знать своего предназначения, я бы с наибольшей страстью рисовал осень. Я только боюсь, что в таком случае мне не хватит красок. Наверное, я этого еще не могу понять до конца. И зачем переживать из-за того, что еще только должно случиться? Меня должен по-настоящему занимать только настоящий момент. Где же я слышал эти слова? Где-то я их, наверное, слышал. Возможно, от моего старшего брата, он студент. Скоро наступит зима, закружится снег, ах, как же я этому рад! Когда вокруг все белым-бело, даже как будто лучше знаешь урок. Цвета слишком заполняют память разными лишними вещами. Цвета — это слишком сладкое сумасшествие. Я люблю одноцветное, однотонное. Снег — это по-настоящему однотонное песнопение. Почему цвет не может производить впечатление как от пения! Белый цвет — это как мурлыкание, шепот, молитва. Огненные цвета, например, осенние, — это крик. Зелень середины лета — это многоголосое пение на самых высоких тонах. Это верно? Не знаю, подходят ли эти сравнения. Ну, учитель будет настолько мил, что все исправит. — Как все устроено в мире! Скоро Рождество, а там и до Нового года рукой подать, а потом, вскорости, настанет весна, и так все и идет по кругу. Только глупые люди пытаются четко посчитать эти шаги времени. Мне не нравится считать. В счете я не силен, хотя по остальным предметам у меня хорошие отметки. Я никогда не стану дельцом, я чувствую. Только бы родители не отдали меня учиться на коммерсанта. Я тогда, наверное, сбегу, и уж не знаю, что они станут делать. Достаточно ли я теперь написал про осень? Я много написал лишнего про снег. Это принесет мне хорошую отметку в табель в этой четверти. Оценки это глупое изобретение. По пению у меня «отлично», а я ни звука не могу издать. Как так получается? Лучше бы нам давали яблоки вместо оценок. Но тогда пришлось бы раздавать слишком много яблок. Эх!

Пожар

Через ночной луг шагает одинокий путник. Звезды над его головой — его проводники. Он идет, размышляя, внезапно обнаруживает в небе темно-красное сияние. Он замирает, одумывается и поворачивает обратно в город по той же дороге, что и пришел: он знает, случился пожар. Он ускоряет шаги, но он слишком далеко ушел от города, чтобы оказаться там скоро. Мы оставляем его в пути и видим, как относятся жители города к пожару, разгоревшемуся в самом центре. Какой-то мужчина бежит по тихим переулкам и будит спящих своим рожком. Каждый узнает своеобразное, жуткое звучание пожарного рожка. Все, что может вскочить, вскакивает, одевается, продирает глаза, приходит в себя, поднимается на ноги и бежит по ожившим тем временем переулкам к месту пожара. Это на главной улице, один из самых богатых домов общины. Огонь охватывает все вокруг, как будто у него сотня гладких и цепких рук. Пожарная команда еще не прибыла. Пожарная команда всегда действует медленно, особенно в нашем городе. Ну, теперь ей уже пора бы приехать, а то становится страшно. Огонь, как и все прочие дикие стихии, не имеет разума и действует абсолютно безумно. Почему же человеческие руки, способные его обуздать, еще не рядом? Неужели в такую ужасную ночь люди могут оставаться равнодушными? На площади стоит много людей. Действительно, и я, и господин учитель, и все ребята из класса тоже здесь. Все в недоумении глядят на пожар. — Наконец приезжает пожарная команда, кажется, что она еще одурманена сном, и начинает свои приготовления. Пока что они заключаются в бесполезной беготне туда-сюда и криках. К чему весь этот крик? Приказ и молчаливое исполнение, это было бы намного лучше. Огонь теперь разгорелся с неистовой силой. Нельзя было давать пожару времени разгореться. Он пожирает, рвет, шипит, неистовствует, он похож на разгоряченного раскрасневшегося пьяницу, который опустошает и крушит все, что только попадается ему под руку. Дом, в любом случае, не спасти. Все прекрасные товары, сложенные там, сгорели, большая потеря, даже если ни один человек не погибнет. Но кажется, что может произойти самое ужасное. Из дыма и языков пламени слышен крик девочки. Бедное создание! Внизу на улице ее мать падает в обморок. Ее поддерживает какой-то коммивояжер. О, если бы я был большим и сильным! С каким удовольствием я бы дал отпор пламени и спас девочку как герой! Героев нет? Это прекрасная возможность показать себя храбрым и мужественным мужчиной. Но что это? Молодой, худощавый, бедно одетый человек лезет по высокой лестнице прямо в дым, в жар, его снова видно в жутких отсветах пламени, затем он снова пропадает и возвращается — какой момент! — с девочкой в одной руке, спускается по лестнице и передает девочку матери, которая уже пришла в себя и чуть ли не душит ее в объятиях. Какой момент! О, если бы я был этим смелым мужчиной! О, быть бы мне таким мужчиной, стать бы таким! Дом сгорает дотла. На улице стоят, обнявшись, мать и дочь, а тот, кто спас девочку, бесследно исчез.

Дружба

Дружба — это прекрасный цветок. Без нее не сможет долго прожить даже сильный человек. Сердцу необходимо другое близкое родное сердце, как лесная поляна, где можно прилечь отдохнуть и поболтать. Друга никогда нельзя переоценить, если он настоящий друг, и никогда нельзя покинуть его достаточно быстро, если он обманывает нас. О, такие ложные друзья существуют, они стремятся лишь к тому, чтобы нанести рану, навредить, уничтожить! Есть люди, которые так сильно хотят казаться нашими друзьями только для того, чтобы тем бессердечнее и глубже ранить нас или причинить вред. У меня не было таких друзей, но они знакомы мне по книгам, которые, разумеется, не могут врать, так приятно и понятно они написаны. У меня есть друг, не хочу его называть. Этого достаточно, чтобы я мог считать его своим, абсолютно своим. Где еще есть счастье, покой, наслаждение, сопоставимое с этим? Я такого не знаю. Не знаю такого покоя. Мой друг, конечно, думает на этом уроке обо мне, это так же точно, как и то, что я пишу о нем. В его сочинении я так же играю главную роль, как и он в моем. О, какая близость, какой союз, какое взаимопонимание! Мне этого не понять, но я как раз поэтому и думаю, что это хорошо и мило. Мое неопытное перо даже не может выразить, насколько это хорошо. Это должен описать настоящий писатель, уж ему это будет по плечу. Существует много видов дружбы, так же, как существует много возможностей предать. И не стоит путать одно с другим. Надо быть внимательнее. Одни хотят нас обмануть и обвести вокруг пальца, но не могут, другие хотят быть нам всегда верными, но должны нас предать, возможно, намеренно, но иногда и против собственной воли. Некоторые предают нас, чтобы показать, что мы обманулись, вообразив их нашими друзьями. Я люблю таких врагов. Они помогают нам чему-то научиться и не доставляют никаких забот, кроме разочарования. С другой стороны, и это уже много! Каждый хотел бы иметь друга, которого мог бы одновременно и любить, и ценить! И то, и другое — обязательно присущие настоящей дружбе переживания. Любят игрушку, но ее не стоит ценить. Да, любят вещи, которыми пренебрегают. Друга невозможно любить и в то же время недостаточно ценить. Так не бывает, по крайней мере, по моим ощущениям. Взаимное внимание — это та почва, из которой только и может произрастать такой нежный цветок. Лучше бы меня ненавидели, чем пренебрегали бы мной, лучше бы не любили, чем любили и презирали бы одновременно. Ничто так болезненно не ранит благородного человека, как пренебрежение. У благородного человека в друзьях могут быть только благородные люди, которые всегда говорят человеку, если они не могут больше ценить нас. Тем самым подлинная дружба — это школа прекрасной и тонкой душевной организации. И упражняться в подобном образе мыслей — удовольствие превыше сотен других. О, я полон сладкого предвкушения такой возвышенной дружбы. Еще одно: веселые люди и шутники всегда пытаются казаться дружелюбными. Им не доверяют, а если они еще и насмешничают, они действительно не стоят доверия.

Бедность

Бедность — это когда приходишь в школу в рваной куртке. Кто будет с этим спорить? У нас в классе много бедных ребят. Они носят расползшуюся по швам одежду, у них мерзнут руки, у них некрасивые, грязные лица и дурные манеры. Учитель обходится с ними строже, чем с нами, и он прав. Учитель знает, что делает. Я не хотел бы быть бедным, я бы сгорел со стыда. Почему бедность — это такой стыд? Я этого не знаю. Мои родители — состоятельные люди. У папы есть карета и лошади. Если бы он был бедным, у него бы их не было. Часто я вижу на улицах бедных женщин в лохмотьях, и они вызывают у меня жалость. Бедные мужчины, напротив, пробуждают во мне негодование. Бедность и грязь не подобают мужчине, и бедных мужчин мне не жаль. Я отдаю своего рода предпочтение бедным женщинам. Они так прекрасны, когда подходят просить милостыню. Мужчины, которые побираются, омерзительны и всегда смущены, и потому заслуживают отвращения. Нет ничего более мерзкого, чем побираться. Если человек просит подаяния, это свидетельствует о несолидной, лишенной гордости и даже недобросовестной личности. Я лучше умер бы на месте, чем открыл бы рот для такой неприличной просьбы. Существует только одна просьба, которая звучит прекрасно и гордо: когда просишь прощения у того, кого любишь и кому причинил боль. Например, когда просишь прощения у матери. Признать свою ошибку и загладить ее примерным поведением не только не стыдно, но даже необходимо. Просить же хлеба или подаяния дурно. Почему вообще должны существовать бедные люди, которым нечего есть? Я считаю, это недостойно человека, обращаться к другим людям с просьбами о пропитании или одежде. Терпеть лишения — это столь же ужасно, сколь и унизительно. Учитель посмеивается над моими сочинениями, а когда он прочтет это, то будет смеяться вдвое громче. Ну и что! Быть бедным? Значит ли это ничего не иметь? Да, хотя обладать имуществом в жизни так же важно, как дышать, когда прыгаешь. Кому не хватает дыхания, тот падает на землю, и приходится его выручать. Только бы никому не пришлось выручать меня! У бедности, как мне известно из книг, есть только одна хорошая сторона, а именно, бедность пробуждает в богатых милосердие. Но я считаю, а у меня на этот счет есть собственное мнение, она делает их только твердыми и жестокими. Потому что созерцание людских страданий и осознание возможности исправить их положение позволяет богатым быть высокомерными. Мой отец — мягкий и сердечный человек, он справедлив и весел, но в отношении бедных людей он тверд и резок, все что угодно, но только не мягок. Он кричит на них, и можно заметить, что они его злят и досаждают ему. Он говорит о них с омерзением, к которому примешивается ненависть. Нет, бедность не влечет за собой ничего хорошего. Бедность делает большинство людей угрюмыми и недружелюбными. Я потому не люблю бедных ребят из класса, что чувствую, как они с завистью рассматривают мою красивую одежду и ждут, когда же я плохо отвечу на уроке. Они никогда не смогут стать моими друзьями. Я ничего к ним не чувствую, кроме жалости. Я не обращаю на них внимания, потому что они без причины относятся ко мне враждебно. А если у них и есть причина, то… да, к сожалению, урок уже заканчивается.

Школа

«О пользе и необходимости школы», так звучит тема, что написана на доске. Я полагаю, школа полезна. Она держит меня в своих стальных или деревянных (школьные скамьи) когтях от шести до восьми часов в день и защищает мой дух от безалаберности. Я должен учиться, что ж, превосходно. Школа готовит меня к предстоящей жизни в обществе: еще лучше. Она просто есть, а я люблю и уважаю факты. Я с удовольствием отправляюсь в школу и с удовольствием покидаю ее. Это самая прекрасная смена обстановки, какой только может желать озорной сорванец. В школе знания всех учеников подвергаются одинаковой проверке. И тогда уж не имеют значения никакие различия. Самый бедный паренек имеет право быть самым богатым в своих знаниях и дарованиях. Никто, даже сам учитель, не может запретить ему отличиться. Когда он блещет своими познаниями, все оказывают ему уважение, — и стыдятся за него, когда он не знает урока. Я считаю, это прелестно заведено, подстегнуть таким способом честолюбие и внушить ученикам желание снискать восхищение своих товарищей. Я ужасно честолюбив. Ничто не могло бы так осчастливить мою душу, как удивление учителя, вызванное моим неожиданно удачным ответом. Я знаю, что я один из лучших учеников, но я дрожу при одной мысли о том, что кто-то еще более одаренный мог бы меня обскакать. От этой мысли становится жарко, как в аду. И в этом как раз и заключается польза школы, она держит в напряжении, заставляет нервничать, дает толчок, тешит воображение, школа — это передняя, прихожая самой жизни. Ничто, это факт, не бесполезно. И уж точно не бесполезна школа. Только ленивым и потому часто терпящим наказания ученикам могла прийти в голову такая мысль. Меня удивляет, что нам вообще предложили подобную тему. Собственно, ученики никак не могут рассуждать о пользе и необходимости школы, в которой они еще вынуждены находиться. Об этом следует писать людям постарше. Например, самому господину учителю, или, предположим, моему отцу, который кажется мне мудрым человеком. Настоящее, которое окружает человека со всеми своими песнями и шумом, невозможно уместить ни в какую письменную форму. Можно болтать на все лады, это да; только означает ли что-нибудь вся эта писанина (прошу простить мне некоторую вольность, с которой я позволяю себе говорить о сочинении), вот вопрос. Мне очень нравится школа. Я стараюсь прилежно любить то, что однажды было мне навязано и в необходимости чего меня молча убедили. Школа — галстук на шее юности, его нельзя не надеть и нельзя развязать, но признаю, что это роскошное украшение. Как бы мы мешали родителям, рабочим, прохожим на улицах, хозяевам торговых лавок, если бы не должны были ходить в школу! Как еще можно провести время, если не в упражнениях! И отучиваться от проказ. Да, действительно, школа это прекрасное заведение. Я ни в коем случае не сожалею о том, что учусь в ней, напротив, я всем сердцем радуюсь своему счастью. Все умные и правдолюбивые ученики, должно быть, говорят так же. Избыточно говорить о пользе необходимой вещи, потому что все необходимое полезно.

Вежливость

Скучнее всего было бы, если бы люди были невежливы друг к другу. Для воспитанных людей вежливость — это удовольствие, и по степени и роду вежливости можно узнать о человеке столько же, сколько и по отражению в зеркале. Как ужасно было бы, если бы люди при встрече не здоровались и не принято было бы снимать шляпу, когда входишь в помещение, или если бы позволялось поворачиваться к родителям или учителям спиной, когда они разговаривают с тобой. Наверное, это было бы просто невыносимо. Без вежливости не существовало бы общества, а без общества не было бы жизни. Несомненно, если бы на Земле разрозненно существовали сотни две-три людей, вежливость была бы излишней. Но мы живем так близко друг к другу, почти друг у друга на головах, так что мы ни дня не смогли бы прожить без правил мирного существования. Как же занимательны эти правила, которым нужно подчиниться, если хочешь быть человеком среди людей! Нет такого предписания, которое не обладало бы особым очарованием. Царство вежливости исполнено узкими и деликатными тропинками, улицами, проулками и перекрестками. Однако там есть и зияющие пропасти, страшнее, чем в горах. Как легко можно упасть в пропасть, если ты неаккуратен или упрям; с другой стороны, как уверенно можно пройти по узким дорожкам, если ты послушен и внимателен. Конечно, нужно распахнуть глаза, навострить уши, напрячь все органы чувств, иначе наверняка упадешь. Вежливость представляется мне чем-то почти сладким. Часто я хожу вверх и вниз по улице с единственным намерением встретить кого-нибудь из знакомых моих родителей, чтобы вежливо поприветствовать его. Право, не знаю, грациозно ли я снимаю шляпу. Но достаточно и того, что мне доставляет удовольствие приветствовать их. Прелестно, когда тебя в ответ по-дружески приветствуют взрослые. Как приятно снять шляпу перед дамой и быть обласканным ее взглядом. У дам такие милосердные глаза, а наклон ее головы — это более чем щедрое вознаграждение за такой малый труд, как приподнять шляпу. Учителя следует приветствовать издалека. Но и учителям приличествует приветствовать в ответ, когда здороваешься с ними. Они садятся, только насладившись уважением учеников, они думают, что обозначают тем самым свою значимость, если ведут себя невежливо. Вежливость не признает возрастных различий, но довольствуется самой собой. С тем, кто невежлив, никто не будет обходителен в ответ, напротив, тому, кому вежливость доставляет удовольствие, будет еще приятнее быть вежливым со всеми. Чем значительнее и важнее вежливый человек, тем благосклоннее его учтивость. Получить знак внимания от важного и влиятельного человека — это подлинное наслаждение. Великие люди тоже были когда-то незначительными, и свое настоящее величие они могут продемонстрировать именно с помощью мягкого и внимательного обращения. У кого есть сердце, вежлив. Сердце изобретает тончайшие формы вежливости. Заметно, когда у некоторых людей вежливость идет не из сердца. Можно научиться быть вежливым, но это тяжело, если не прикладывать усилий, а именно сердечного желания стать таковым. Никто не обязан быть вежливым, но легкая и непринужденная учтивость — залог хорошего самочувствия для каждого.

Природа

Тяжело писать о природе, особенно ученику 2-ого «А» класса. Что касается людей, то у них есть постоянные черты. Но природа так расплывчата, так тонка, так неуловима и бесконечна. И все же я попытаюсь. Я люблю возиться со сложными заданиями. Это разгоняет кровь по венам и возбуждает чувства. Я где-то слышал, что нет ничего невозможного. Наверное, это слишком смело сказано, но отчасти и правда. Я и мой брат студент поднимались как-то на гору. Это было зимой, за две недели до Рождества. Гора была широкая, как плечи у атлета. Она была слегка покрыта снегом, как будто его рассыпала заботливая, чувствительная рука. Сквозь снег тонкими иглами пробивалась трава, что придавало всему приятный вид. Воздух был наполнен туманом и солнцем. Сквозь облака повсюду проглядывало голубое небо, тихое, легкое. Мы мечтали по пути. Наверху мы присели на скамейку и наслаждались видом. Самое великолепное и самое свободное на свете — это такой вид. Взгляд стремится в глубину и в самые дальние дали, чтобы на мгновение вновь задержаться совсем близко. Под ногами спокойно простираются поля, луга и горные хребты: они безжизненны, как будто во сне. Туманы проплывают по узким и широким долинам, леса мечтают, расплывчато мерцают городские крыши, все это — легкое, приятное, просторное, спокойное сновидение. Кому-то это представляется волнующимся морем, затем милой игрушкой, потом снова чем-то бесконечно ясным, неожиданно понятным. Я не могу найти нужные слова. Мы говорили мало. Каждый был занят собственными впечатлениями. Никто из нас не хотел нарушать прекрасную тишину воскресенья в горах. Из глубины гулко раздавался звон колоколов. Мне казалось, что они звонили совсем близко, прямо рядом с ушами, а потом показалось, что они внезапно умолкли, и я уже не мог уловить звон своим слабым слухом. Потом мы заговорили, мы говорили тихо. А именно — об искусстве. Мой брат утверждал, что играть Карла в «Разбойниках» гораздо тяжелее, чем негодяя Франца, а я должен был признать его правоту, когда он разъяснил мне причины. Мой брат рисует, пишет стихи, поет, играет на пианино и превосходный спортсмен. Он очень, очень талантливый. Я люблю его, но не только за то, что он мой брат. Он также мой друг. Он хочет стать капельмайстером, но в то же время он скорее хочет стать не капельмайстером, а кем-то, кто объединил бы в себе все искусства на Земле. Разумеется, он хочет подняться на самую вершину. — Потом мы отправились домой, когда, как всегда, пришел срок возвращаться домой. С елей, сверкая, падал первый снег. Мы говорили о том, что ели — это прекрасные явления, такие же, как благородные и приятные дамы. Я представляю, как в этом месте по губам учителя пробежит улыбка. Точно так же у меня проскальзывает воспоминание о прогулке воскресным утром, о белом, мечтательном, чуть бирюзовом виде со скамьи, о разговоре об искусстве и… звонок.

Свободная тема

На этот раз можете написать о том, что вам придет в голову, — сказал учитель. Честно говоря, мне ничего не приходит. Я не люблю такой свободы. Мне приятнее быть привязанным к какому-то предписанному материалу. Я слишком ленив, чтобы придумывать что-то самому. Да и что б это могло быть? Мне обо всем одинаково приятно писать. Меня привлекает не поиск интересной темы, а выискивание тонких, красивых слов. Я могу из одной идеи сделать десять, нет, сто тем, но как раз основной идеи мне в голову и не приходит. Откуда мне вообще знать, я пишу, потому что мне приятно заполнять строки такими изящными буквами. А уж «что», сам предмет мне совершенно безразличен. — Ага, придумал. Я попробую изобразить классную комнату. Такого еще не было. «Пятерке» от меня не уйти. — Когда я поднимаю голову и смотрю поверх голов учеников, я не могу удержаться от смеха. Это так загадочно, так необычно, так странно. Это как жужжащая, сладкая сказка. Сама мысль о том, что все эти головы полны прилежных, скачущих и поторапливающих друг друга мыслей, довольно странная. Возможно, именно по этой причине урок, когда мы пишем сочинения, самый прекрасный и притягивающий. Ни на одном уроке не бывает такой тишины, такой торжественной атмосферы, ни на одном уроке не бывают так прилежны. Кажется, слышишь, как шепчутся и тихо волнуются мысли. Как будто копошатся маленькие белые мыши. Время от времени взлетает муха и затем тихо опускается на чью-нибудь голову, чтобы со всеми удобствами устроится на волоске. Учитель сидит за кафедрой, словно отшельник среди скал. А классные доски — это темные, бездонные озера. Трещины на них — это белая пена волн. Отшельник полностью погружен в созерцание. Ничто из того, что происходит на белом свете, то есть в классе, не волнует его. Время от времени он сладострастно чешет в волосах. Я знаю, какое это удовольствие — почесать в волосах. Это необыкновенно помогает думать. Конечно, выглядит это не то чтобы приятно, однако item не все же должно выглядеть прекрасно. Учитель — маленький, слабый, тщедушный мужчина. Я слышал, что такие мужчины самые умные и образованные. Может, это и правда. Что касается нашего учителя, то я твердо убежден в том, что он необычайно умен. Я бы не хотел нести на своих плечах такой груз знаний, как у него. Если я и написал о чем-то неподобающим образом, то нужно учесть, что все сказанное совершенно необходимо для изображения класса. Учитель очень раздражителен. Он часто выходит из себя, когда ученик расстраивает его своей нерадивостью. Это ошибка. Зачем же нервничать из-за такой ничего не значащей вещи, как лень ученика? Но мне легко говорить. Если бы я оказался на его месте, возможно, я поступил бы еще неосмотрительнее. Нужно обладать особым талантом, чтобы быть учителем. Не потерять собственного достоинства перед такими сорванцами, как мы, требует большой самоотдачи. В целом, учитель владеет собой. У него есть особая манера говорить тонко и метко, что сложно переоценить. Он всегда чисто одет, и, это правда, мы часто смеемся над ним за его спиной. В спине всегда есть что-то смехотворное. Тут уж ничего не поделаешь. Он носит высокие сапоги, как будто вышел с поля битвы при Аустерлице. Эти поистине грандиозные сапоги, которым не хватает только шпор, дают нам богатую почву для размышлений. Они едва ли не больше самого учителя. Учитель топает этими сапогами, когда он в гневе. Я не особенно доволен своим сочинением.

Из фантазий

Мы должны написать что-то из фантазии. Моя фантазия любит все красочное, сказочное. Мне не нравится мечтать о заданиях и обязанностях. То, что лежит поблизости, предназначено для разума, а то, что находится вдали, — для мечтаний. На озере, волны которого достигают крайних домов нашего города, в маленькой лодке плывут благородная девушка и благородный юноша. Дама одета в высшей степени богато, юноша — скромнее. Он ее паж. Он гребет, а затем поднимает весла в воздух и дает каплям жемчужинами упасть в воды озера. Кругом тихо, удивительно тихо. Широкое озеро неподвижно, как разлитое масло. Небо отражается в озере, и оно кажется текучим, глубоким небом. Оба, и озеро, и небо, — это один легкий мечтательный синий, один, один синий. Оба, благородная девушка и благородный юноша, мечтают. Юноша тихо гребет чуть дальше, но так спокойно, так медленно, словно боится плыть вперед. Это скорее парение, чем скольжение по воде, и скорее покой и недвижимость, чем скольжение. Дама улыбается юноше, не сводя с него глаз. Она, должно быть, очень его любит. Юноша улыбается в ответ. Утро, это утро на озере обласкано солнцем. Оно освещает озеро, лодку, обоих пассажиров, их счастье, оно освещает все. Все счастливо. Даже цвета на платье прекрасной дамы. Разумеется, цвета тоже чувствуют. Они милы и подходят к счастью. Дама происходит из замка, что высится на правом берегу озера, это его башни так сверкают. Она графиня. По ее повелению юноша отвязал лодку и привел ее туда, где они сейчас находятся, почти на середину озера. Дама опускает белую руку в зеленоватую, голубоватую воду. Вода теплая. Она целует предложенную ей руку. Ее губы по-настоящему влажные. Поблескивают белые стены разбросанных по берегу сельских домов. В воде уже отражаются коричневые виноградники, как и дома. Ну конечно! Они и должны отражаться. Без каких-либо предпочтений. Все, что населяет берег, любого цвета и формы, подчинено озеру, которое делает с этим, что захочет. Оно все это отражает. Оно волшебник, господин, сказка, картина. — На этой глубокой, текучей, волнистой картине плывет лодка. Это все то же спокойное плавание. Мы уже описывали его, пусть и недостаточно. Мы? Я что же, пишу во множественном числе? Это какая-то писательская привычка, когда я пишу сочинения, я всегда кажусь себе писателем. Но озеро, лодка, дама, юноша и весла еще не могут исчезнуть. Я хочу бросить на них еще один взгляд. Дама хороша и мила. Я не знаю ни одной дамы, которая была бы не хороша или не мила. Но эта особенно прекрасна в притягательном и сладком солнечном и красочном окружении. Она еще и знатная графиня из давно минувших дней. Юноша также из прошлых столетий. Пажей больше не существует. Наш век не испытывает в них потребности. Но озеро то самое. Те же расплывчатые дали и краски, как когда-то, сейчас еще сияют над ним, то же солнце. Замок тоже еще стоит, но пустой.

Профессия

Чтобы вести в обществе порядочный образ жизни, необходимо иметь профессию. Но это не так просто. Работа должна обладать определенным характером и целью, к которой она ведет. Чтобы достигнуть этого, выбирают свое призвание. Это происходит по окончании школы, и после этого становятся взрослым человеком, то есть тебе теперь предстоит другая школа: сама жизнь. Жизнь, как говорят, строгий учитель, и, наверное, это правда, потому что все так думают. Мы можем выбрать профессию по собственному желанию, а если нет — то это несправедливо. Я чувствую в себе призвание ко всем возможным профессиям. Поэтому выбрать тяжело. Мне кажется, будет лучше всего, если я выберу какую-нибудь профессию, может быть, первую, что попадется, испробую ее, а когда надоест — отброшу. Разве можно вообще узнать, как какая-то профессия выглядит изнутри? Я думаю, сначала нужно все испробовать. Такие неопытные души, как у нас, вообще нельзя выносить на суд, иначе они с блеском опозорятся. Профессию нам могут на свой вкус и усмотрение выбрать родители. Они лучше всего знают, на что мы годимся. Если же мы годимся на что-то лучшее, чем они нам определили, то после всегда найдется время переменить род занятий и переседлать лошадей. Все равно будешь надежно сидеть в седле. Нет, в этом случае редко случаются какие-то затруднения. — Ну, на мой вкус, было бы неплохо стать капитаном корабля. Но я спрашиваю себя, согласятся ли с моим решеним родители. Они очень меня любят и будут беспокоиться, зная, что отдали меня на волю морских штормов. Лучше всего, наверное, было бы удрать из дому. Ночью, через окно, спуститься по канату и — адью. Но нет! У меня нет мужества обманывать родителей, к тому же кто знает, имею ли я склонность к тому, чтобы быть капитаном. Стать слесарем, столяром или токарем я не хочу. Автору подобных сочинений не подобает заниматься ручным трудом такого рода. Переплетчик книг — это получше, но мои родители на это не согласятся, потому что, по их мнению, насколько мне известно, я слишком хорош и для этого. Только бы они не заставили меня учиться в университете, я этого не переживу. Быть врачом у меня нет никакого желания, священником — никакого таланта, юристом — я не усижу на одном месте, а стать учителем… я бы предпочел умереть. Наши учителя, по меньшей мере, все несчастны, по ним это видно. Я бы хотел стать лесником. Я бы построил себе маленький увитый плющом дом на краю леса и бродил бы по лесу весь день до самой ночи. Возможно, со временем это показалось бы мне скучным, и я бы затосковал по большим элегантным городам. Я хотел бы жить поэтом в Париже, музыкантом в Берлине, а коммерсантом — нигде. Стоит лишь устроить меня в контору, а там посмотрим. У меня есть еще кое-что на душе: было бы прекрасно работать фокусником. Или известным канатоходцем, за спиной фейерверки, надо мной звезды, подо мной бездна, и такой узкий путь передо мной. — Клоун? Да, я чувствую в себе талант к шуткам. Но это расстроит родителей, знать, что я на сцене с длинным красным носом и присыпанными мукой щеками в широком смешном костюме. — Что же еще? Брюзжать дома? Никогда. Одно я знаю точно, я не боюсь выбора профессии. Их так много.

Фатерланд

Мы живем в республике. Мы можем делать, что захотим. Мы можем вести себя так непринужденно, как нам заблагорассудится. Мы никому не должны давать отчета о своих действиях, кроме себя самих, и мы этим гордимся. Только наша честь служит границей, которую мы воздвигаем нашим деяниям. Другие государства с изумлением отмечают, что мы можем управлять сами собой. Мы никому не подчиняемся, кроме наших воззрений и нашей честной совести, которой мы с удовольствием позволяем повелевать и управлять нами. У нас нет места королю или кайзеру. Улицы наших городов выстроены не для того, чтобы на них устраивались торжественные парады, наши дома не имеют ничего общего ни с дворцами, ни со стойлами. Наши церкви лишены роскоши, а наши ратуши просты и исполнены достоинства. Наши чувства просты и благостны, как и наше жилище; наши сердца грубоваты, но, как и наши долины, не бесплодны. Мы ведем себя как республиканцы, как граждане, как воины, как люди. Подданные других стран часто похожи на домашних животных. Не то, чтобы свобода и гордость были вовсе чужды другим народам, но мы уже рождаемся с ними. Наши отцы, смелые соратники швейцарцы, передали нам свою волю, и как жалки были бы мы, если бы не сохранили этот драгоценный дар. Когда я пишу эти строки, я проникаюсь священной серьезностью. Я ярый республиканец. Несмотря на молодость, я преисполнен желания самозабвенно служить родине. Я пишу это сочинение дрожащими пальцами. Я хотел бы только, чтобы мое служение и мои силы понадобились родине как можно скорее. Но я забываю, что я еще ученик второго «А» класса. Как же мне хочется перейти из этой душной молодости в большую общественную жизнь, с ее высокими требованиями, с ее штурмами, идеями и деяниями. Я как будто посажен на цепь. Я ощущаю себя взрослым мыслящим человеком, и только зеркало напоминает мне о моей юношеской незначительности. О, если я достигну этого, я буду служить моей родине с самым священным рвением, гордиться возможностью служить ей, и не устану исполнять повеления, каковые пожелает она дать мне. Пусть это даже потребует всех моих сил, всю мою жизнь. Для чего же еще дали ее мне родители? Нет жизни, если не живешь для чего-то, а для чего же еще жить и бороться, как не для благополучия родины? Я счастлив, что у меня впереди такая прекрасная жизнь. Родина велика, но внести свой вклад в то, чтобы она стала еще больше, станет моей гордостью, моей жизнью, моей страстью. О, я безмерно честолюбив, и я становлюсь таковым еще в большей степени, когда узнаю, что в таких вещах честолюбие вовсе не стыдно и не порочно. Сейчас по-прежнему можно стать героем. Героизм теперь выглядит иначе. Быть героем, принести жертву не будет чрезмерным в делах, касающихся величия, славы и пользы родины. О, я жалкий ученик второго класса «А».

Моя гора

Свое имя Бёнцингсберг гора получила от деревни, что лежит у юго-западного подножия. Гора высока, но на нее с легкостью можно подняться. Мы часто делаем это, я и мои товарищи, потому что на вершине можно обнаружить прекрасные площадки для игр. Гора широка, ее можно обойти, наверное, за час, нет, гораздо шире. Мне это совсем неизвестно, потому что я никогда не мерил всю ее длину. Это может завести слишком далеко. Но когда видишь Бёнцинсберг во всей ее высоте и ширине с другой горы, она похожа на спящего волшебника. Или на голову слона. Не знаю, действительно ли это похоже. Однако если это действительно красивая гора, похоже, всем все равно, на кого она похожа. И это действительно самая красивая гора с самым прекрасным видом. С ее вершины можно увидеть три белых озера, много других гор и равнин в трех направлениях, города и деревни, леса, и все это так прекрасно в далекой глубине, удивительно едино раскинулось там внизу. Отсюда одно удовольствие изучать географию или еще что-нибудь. Но самое прекрасное для меня — это огромные буки на склоне горы. Весной у них удивительно светлая и влажная листва, такая свежая, что даже хочется укусить. По лугам на горе скачут бодрые карие лошади. К ним можно без страха приблизиться. К лошадям вообще нужно испытывать доверие. Есть, конечно, еще и козы, и коровы, но они меня меньше привлекают. Одного моего товарища, который схватил корову за хвост, она тащила вниз чуть ли не до середины горы. И хотя нам было страшно за него, мы не могли не рассмеяться. Во время игр случается довольно много ссор, даже драк. Последние нравятся мне больше, чем перебранки. Ссоры просто невыносимы, а драки веселят и раззадоривают. Мне нравится испытывать этот жар, быть полным крови. Иногда игра превращается в бешеное сражение. Сражение — это прекрасно, а быть в нем героем — еще лучше. Потом, конечно, появляются досада, ссоры, вражда и ненависть. Но это, по крайней мере, определенные ощущения. Нет ничего более сухого, чем сухость, а хуже сухости в моем понимании только бесчувственность. Если возникает ненависть, я с удовольствием играю роль посредника, миротворца. К этой роли я тоже умею подстроиться. Не стоит заигрываться до такой степени, что игра превращается в потасовку. Но мне опять легко говорить, мне, который сам превосходно раздает тумаки, если до этого доходит. Оставим эту тему. Куда проще призывать и увещевать (особенно самого себя), чем уйти с пути греха и пагубы в момент искушения. Все в свое время. Драки и бросание камней в свое, а хорошие намерения — в другое время. Все нужно узнать. Но я почти забыл про гору. Я так много провел на ней прекрасных рассветов, вечеров и даже ночей, что мне тяжело ухватить взглядом и пером какой-либо один раз. Я пережил там наверху однажды такой вечер. Я лежал в траве один, под столетней елью, и мечтал. Солце бросало свои лучи надо мной и над лугом. С луга поднимался звон и шум железной дороги. В мыслях я был так далек от всего мира. Я ни на что не смотрел, скорее позволял наблюдать за собой. По крайней мере, именно это довольно долго делала белка. Она озадаченно и боязливо смотрела на меня сверху. Я позволял ей. Садилось солнце, в камнях юркали землеройки и луг сверкал в черной прозрачной тени. О, как же я стремился к чему-то. Если бы я только знал, к чему.

Наш город

Наш город — это в действительности скорее большой прекрасный сад, а не город. Улицы — это дорожки парка. Они выглядят так чисто и как будто посыпаны мелким песком. Над крышами города возвышается гора с темными елями и зеленой листвой. В городе все устроено самым лучшим образом, например, аллея, которая, как говорят, была заложена Наполеоном. Но я не верю, что он собственноручно сажал деревья, для этого он, наверное, был слишком горд, слишком велик. Летом широкие старые каштаны отбрасывают приятную освежающую тень. Летними вечерами можно видеть жителей города, прогуливающихся по аллее взад и вперед. Особенно выделяются в прекрасных светлых платьях дамы. Также с удовольствием катаются в гондолах по темному вечереющему озеру. Озеро относится к нашему городу, как церковь или как увеселительный замок к княжеской резиденции. Без озера наш город не был бы нашим городом, нет, его было бы не узнать. Наша церковь — протестантская и расположена на высокой каменной платформе, которую украшают два удивительно прекрасных больших каштана. Окна церкви расписаны самыми пылающими красками, что придает ей сказочный вид. Часто оттуда раздается прелестное многоголосое пение. Я люблю слушать снаружи, когда внутри поют. Женщины поют красивее всего. Наша ратуша выглядит очень достойно, ее большой зал используется для балов и по другим поводам. У нас даже есть театр. Каждую зиму к нам на два месяца приезжают актеры из других мест с изысканными манерами, они говорят на изысканном немецком и носят на головах цилиндры. Я всегда радуюсь, когда они приезжают, и не могу согласится с другими жителями нашего города, когда они презрительно называют их сбродом. Возможно, актеры и не платят по счетам, и наглые, и напиваются, но на то они и актеры! Если речь идет об артистах, на все это следует смотреть сквозь пальцы. Они очень хорошо играют. Я видел «Разбойников». Это чудесная драма, полная огня и красоты. Можно ли развлечься более изысканным и благородным образом, чем посетить театр? Пример в этом, разумеется, подают жители больших городов. — В нашем городе много промшленности, это оттого, что в нем много фабрик. Фабрики и окружающие их территории выглядят некрасиво. Там черный и тяжелый воздух, и я не понимаю, зачем люди занимаются такими грязными вещами. Меня не заботит, что производят на фабриках. Я только знаю, что на фабрике работают все бедные люди, возможно, в качестве штрафа за то, что они такие бедные. У нас милые улицы и между домами везде растут зеленые деревья. Когда идет дождь, улицы становятся по-настоящему грязными. У нас мало заботятся об улицах. Отец так говорит. Жаль, что рядом с нашим домом нету сада. Мы живем во втором этаже. У нас прекрасная квартира, но ей не хватает сада. Мама часто жалуется на это. Я больше всего люблю старую часть города. Я с удовольствием брожу по старым переулкам и переходам. Еще у нас есть подземные ходы. В общем, у нас очень милый город.

Рождество

Рождество? О! Это будет самое плохое сочинение, потому что про такие милые вещи хорошо написать не получится. — На улицах, в передних, на лестницах и в комнатах пахло апельсинами. Выпало много снега. Рождество без снега было бы невыносимым. После обеда мы услышали два тоненьких голоска у нашей двери. Я пошел открыть. Я знал, что это были бедные дети. Я смотрел на них довольно долго и бессердечно. «Что вы хотите?» — спросил я их. Тогда маленькая девочка заплакала. Мне стало неловко, что я был таким грубым. Пришла мать, отослала меня и вручила детям небольшие подарки. Когда наступил вечер, мать позвала меня в прекрасно убранную комнату. Я вошел с волнением. Признаюсь, у меня есть известный необъяснимый страх перед получением подарков. Моя душа не нуждается в подарках. Я вошел, у меня болели глаза, как будто я окунулся в море из света и огней. Перед этим я долго сидел в темноте. В комнате сидел отец в кожаном кресле и курил. Он встал и подвел меня к подаркам. Я чувствовал себя очень неуютно. Это были самые прекрасные вещи, которые только могли порадовать глаз и сердце. Я улыбнулся и попытался что-то сказать. Я протянул отцу руку и посмотрел на него с благодарностью. Он рассмеялся и заговорил со мной о подарках, их значении, их ценности и о моем будущем. Я даже не замечал, какое мне это доставляет удовольствие. Пришла мать и подсела к нам. Я почувствовал необходимость сказать ей что-то ласковое, но не смог вымолвить ни слова. Она поняла мое намерение, взяла меня к себе и поцеловала. Я был несказанно счастлив и рад, что она меня поняла. Я прижался к матери и заглянул ей в глаза, в которых стояли слезы. Я говорил, но беззвучно. Я был так счастлив, что могу говорить с матерью таким замечательным способом. Нам было очень весело. Мы пили вино из тонко украшенных бокалов. Это придало общению живости и веселья. Я рассказывал о школе и об учителях, особенно про их странные качества. Мне охотно простили мою распущенность. Мать подошла к пианино и исполнила какую-то простую песню. Она играет необыкновенно нежно. Я прочел наизусть стихотворение. Я читаю стихи необыкновенно плохо. Вошла служанка и внесла пирог и булочки (по маминому рецепту). Когда ей вручали подарок, у нее было глупое лицо. Но она вежливо поцеловала матери руку. Мой брат не смог прийти, об этом я очень сожалею. Наш слуга, старый Фельман, получил большой запечатанный пакет. Он выбежал из комнаты, чтобы распечатать его. Мы смеялись. Рождество медленно проходило. В конце мы одни сидели за бокалом вина и почти не говорили. После этого время прошло еще быстрее. В двенадцать часов мы поднялись, чтобы отправиться спать. На другое утро мы выглядели уставшими. Рождественское дерево тоже. Не правда ли, плохо написано? По крайней мере, я сказал это с самого начала, поэтому упрек меня не удивит.

Вместо сочинения

Письмо моего брата ко мне: Дорогой брат! Твое письмо я получил, прочитал и, с удивлением, если не с восхищением, прочитал во второй раз. У Тебя просто дьявольский стиль. Ты пишешь, как два профессора сразу. Даже настоящий писатель не мог бы выразиться лучше. Откуда у Тебя это? — Меня особенно обрадовали места об искусстве. Да, брат, искусство — это великая и приятная вещь, но это чертовски сложно. Если бы можно было заниматься им, исходя из тех представлений, которые бытуют о нем, на искусстве давно можно было бы преспокойно поставить крест. Но между произведением искусства и его возникновением лежит как сдерживающий фактор его рукотворность, ремесло. Как человек набожный я уже натерпелся из-за искусства. Брат, я расскажу тебе, некоторое время назад я начал писать стихи. По вечерам я очень долго сижу за письменным столом при свете лампы и пытаюсь придать своим ощущениям звуковое выражение. Это тяжело, а другие, те, кому это легко дается, достигают удивительных вершин. Один даже прославился. Он не старше меня, а уже выпустил целый сборник стихов. Я не завидую, но больно видеть, насколько я отстаю от него со своими пусть и страстными устремлениями. Если муза не улыбнется мне в самое ближайшее время, я оставлю это занятие и пойду в солдаты. Изучение философии кажется мне смехотворным, и ни для одной профессии я не гожусь. Солдатом в какой-нибудь чужой стране я снискую больше славы, чем здесь, даже если привыкну к какой-либо профессии. Я буду вести дикую жизнь, полную приключений, как и все, которым на родине показалось слишком тесно. Признаю, я переживаю, что сообщил Тебе все это. Наверное, было бы умнее молчать. Но я верю в Твою стойкость и умение держать язык за зубами. Родителям не узнать этого из Твоих уст, это я знаю. Любимый брат, как у Тебя дела? Перед тем, как я отправлюсь далее, мы еще проведем вместе прекрасную ночь. Возможно, мне повезет с моими стихами и мне не придется гореть со стыда. Ты пишешь, что Тебе скучно. Для этого еще рано, милый. Мне представляется, это говорят только Твой живой дух и стремление изысканно и элегантно выражаться. Я хотел еще написать, что Ты был и остаешься любим мною. Ты веселый парень, и с Тобой можно поболтать. Ты достигнешь в жизни чего-то большего, или я совсем ничего не смыслю. Да уж, искусство заставляет меня попотеть. Было бы жаль, если бы пришлось завязать с ним. Но я или буду писать превосходные стихи, или не буду писать вовсе. Нет ничего более жалкого, чем дилетанты. Совершаешь ли ты еще прогулки, подобные тем, на которые мы отправлялись прошлым летом? Прогулки в одиночестве очень полезны. Имей терпение в школе. Ты можешь быть таким же смышленым, как и учитель, но нужно уметь быть терпеливым. Всего хорошего, парень, всего хорошего. Что бы ни случилось, мы скоро поговорим звездной ночью за пивом о тех вещах, что могут быть так прекрасны и ужасны в этом мире. Хорошо бы иметь крылья орла, но всего хорошего! — Это письмо моего брата я употреблю вместо сочинения, потому что мне сегодня совсем лень думать. Я прошу учителя, коль скоро его как человека чести можно просить об одолжении, ничего не разбалтывать, а лучшим образом хранить молчание. В остальном, стихи моего брата давно заслужили аплодисменты, а сам он — признание и славу.

Ярмарка

Польза от ярмарки велика, но едва ли не больше она приносит удовольствия. Крестьяне пригоняют на ярмарку скот, купцы привозят товары, фокусники демонстрируют свое умение, а художники — свои работы. Все хотят купить или продать. Один продает то, что купил, за большую цену и с выгодой покупает новый товар. Другой снова покупает у покупателя проданное, на этот раз себе в убыток, чтобы затем продать за большую цену. Возможно, он тут же ударит себя по лбу и назовет дураком. Все состоит из торговли, толкотни, криков, беготни, глазеющих или торгующихся лиц. Мы, беспристрастные и не вовлеченные в происходящее наблюдатели, болтаемся в этой сутолоке, у нас свои намерения, впрочем, типичные для школьников. Здесь есть на что посмотреть. Та дама в тесно облегающем красном платье, в шляпке с перьями и в высоких сапожках — это заклинательница змей. Я мог бы с высочайшим наслаждением смотреть на нее часами. Она неподвижна в своем великолепии. Ее лик бледен, у нее большие потухшие глаза, складки рта скрывают презрение. Но я спокойно позволяю ей презирать себя: она так печальна. Должно быть, ее мучают неизбывные заботы. — Там тир. Здесь юные патриоты тренируются в меткой стрельбе. И хотя мишень не так уж далеко от дула, попасть в цель получается не у всех. Один выстрел стоит 5 раппенов. Прекрасная девушка завлекает всех, кто хотел бы попробовать свои силы в стрельбе, а также тех, кто не хотел бы. Ее коллеги наблюдают за ней с завистью. Она прекрасна, как княжеская дочь, и так дружелюбна, как может быть дружелюбна только она сама. — Повсюду карусели, паровые или нет. Музыка мало меня трогает, но и от нее не хотелось бы отказываться. Я катался с горы в долину и из долины на гору. В прекрасных гондолах из золота и серебра, вокруг танцуют звезды, весь мир кружится вместе с тобой. Это стоит уплаченных денег. — Затем кукольный театр. Не хотелось бы пройти его мимо и пропустить. Я чуть не умер со смеху, было очень смешно каждый раз, когда Касперль замахивается своей ужасной колотушкой. Умирает куда больше людей, чем могло бы. Смерть неимоверно быстро скачет и с потрясающей точностью метит в своих жертв. Среди прочих это генералы, врачи, гувернантки, солдаты, полицейские, министры. Им всем перед смертью приходится несладко, совсем не так, как пишут в газетах. Их судят с достаточной долей насилия. Касперль отделывается парой синяков. В конце представления он прилежно раскланивается и приглашает на новое небывалое представление. Мне нравится его неизменная хитрая ухмылка плута. — А там можно сфотографироваться. Там интересующимся предлагают взглянуть на панораму, посетить любую часть света, проникнуть во все тайны мира. А здесь можно посмотреть на лошадь с тремя ногами. Стоит пройти всего три шага и обнаружишь самого большого быка в мире. Никого не принуждают, но всех приглашают сколь возможно вежливо. За вход приходится платить. Мы идем дальше. Я еще успеваю скользнуть взглядом по даме со змеями. Правда, она того заслуживает. Она похожа на картину, когда стоит так неподвижно. Мои родители дали мне на расходы 1 франк. Я спрашиваю себя, куда он испарился. — Прекрасная заклинательница змей!

Музыка

Музыка для меня — это самое приятное на свете. Я невыразимо люблю звуки. Я мог бы лишь для того, чтобы услышать один звук, подпрыгнуть тысячу раз. Часто, когда я иду летом по жарким улицам и слышу из неизвестного мне дома звук пианино, я останавливаюсь и думаю, что умру на этом самом месте. Я хотел бы умереть, когда буду слушать музыку. Я так легко могу себе представить это, это было бы так естественно, но, естественно, невозможно. Звуки — это слишком тонкие уколы кинжалом. Раны от таких уколов болезненны, но они никогда не гноятся. Вместо крови из них капают грусть и боль. Когда звуки прекращаются, во мне все снова утихает. Тогда я перехожу к школьным заданиям, к еде, к играм и забываю о музыке. Самый волшебный звук, на мой взгляд, у пианино. Даже если играют неумело. Я слышу не игру, только звуки. Мне никогда не стать музыкантом. Потому что я никогда не найду того сладкого и упоенного удовольствия в этом. Слушать музыку — это по-настоящему свято. Музыка всегда настраивает меня на грустный лад, но такой, как грустная улыбка. Я хочу сказать, это дружелюбная грусть. Но самая веселая музыка совсем не кажется мне веселой, а самая печальная — хоть сколько-нибудь печальной. К музыке я испытываю только одно чувство: мне не хватает чего-то.Я никогда не узнаю причин этой сладкой грусти, но я никогда и не буду пытаться. Я не хотел бы их узнать. Я вообще не хотел бы знать все. У меня вообще мало, хотя я и кажусь себе достаточно смышленым, тяги к знаниям. Я думаю, потому, что я по природе отнюдь не любознателен. Меня не заботит, почему и что происходит вокруг. Это, конечно, достойно порицания и не поможет мне в карьере. Возможно. Я не страшусь смерти, и, следовательно, жизни тоже. Я замечаю, что начинаю философствовать. В музыке меньше всего мыслей, поэтому это самое приятное искусство. Самые рассудительные люди никогда не будут ее ценить, но именно им музыка, когда они будут ее слушать, доставит самые приятные моменты. Искусство нельзя не понимать и не ценить. Искусство ласкается к нам. Это настолько чистый и самодостаточный организм, что ему претит, когда из-за него люди ломают себе головы. Искусство наказывает того, кто, желая объять его, противостоит ему. Артисты сталкиваются с этим. Они видят свое призвание в том, чтобы заниматься искусством, то есть тем, что само не хочет, чтобы им занимались. Поэтому я никода не стану музыкантом. Я боюсь наказания от такого милого существа. Можно любить какой-либо вид искусства, но быть аккуратным, чтобы не признаться себе в этом. Искреннее всего любишь, когда еще не знаешь о том, что любишь. — Музыка причиняет мне боль. Я не знаю, действительно ли я люблю ее. Она поражает меня, где бы она меня ни застала. Я никогда специально не стремился к ней. Но я позволяю ей ласкаться ко мне. Но эти ласки ранят. Как бы это сказать? Музыка — это плач в мелодиях, воспоминание в звуках, картина в звучании. Я не могу выразить этого. Слова об искусстве выше не стоит принимать всерьез. Они совсем не подходят, и это точно, как и то, что сегодня я не услышал ни одного звука музыки. Мне чего-то не хватает, если я не слышу музыки, но когда я слышу ее, мне уже по-настоящему не хватает чего-то. Это самое лучшее из того, что я могу сказать о музыке.

Школьное сочинение

Школьное сочинение следует писать чисто и четкими буквами. Только плохой ученик забывает быть прилежным в ясности не только мыслей, но и букв. Прежде чем писать, нужно подумать. Непростительная небрежность начинать предложение с неготовыми мыслями. По своей лени школьники думают, что слова сами собой возникают из слов. Но это не более чем пустое и опасное заблуждение. Гораздо легче устать от ходьбы по сельской дороге, если перед этим не поставил себе цели. — Оставлять без внимания точки, запятые и прочие знаки — ошибка, которая влечет за собой следующую, небрежность стиля. Стиль — это чувство порядка. Тот, в ком живет неясная, небрежная, некрасивая душа, будет писать таким же стилем. По стилю, как гласит старая, но от этого не менее верная поговорка, узнают человека. — Когда пишешь сочинение, не следует слишком ворочать туда-сюда локтями. Это будет мешать соседу, который, разумеется, весьма восприимчив к помехам, так как он думает и пишет. Секрет письма заключается в самоуспокоении. Кто не может усидеть смирно, но всегда принимается за работу с шумом, и только тогда может выполнить ее, тот никогда не сможет хорошо и живо писать. — На чистой и гладкой бумаге пишется гораздо красивее, а потому и более бегло, а потому и более чувствительно и приятно, итак, важно иметь под рукой правильную писчую бумагу. Иначе для чего же так много магазинов с принадлежностями для письма? Хорошо, когда в сочинении много мыслей, но следует остерегаться, чтобы не нашпиговать свое сочинение слишком многими. Сочинение, как и любая другая работа, должно быть приятно в чтении и употреблении. Множество мыслей и мнений подтачивает легкие мостки, то есть форму, в которую должно быть облечено каждое сочинение. Но что же такое тогда сочинение? Это каменоломня, обвал в горах, неистовый пожар, который, возможно, завораживает, но который в то же время очень печально наблюдать. Глупого человека я могу не тыкать носом в эти слова, он и так не станет перегружать свое строение. — В сочинениях можно пошутить, но только если шутка служит легким изящным украшением. Особо следует держать себя в руках шутникам от природы. Шутки, даже если они милы, будучи произнесенными вслух, на бумаге редко производят такое же впечатление. Кроме того, неблагородно будет употребить какой-либо талант, коим ты наделен в большой мере, или же воспользоваться его частью без самого критичного взгляда на него. — Вычеркнутые слова оставляют ощущение неряшливости. Нужно пытаться избавиться от этой привычки. Мне и самому следовало бы это запомнить. Дорогое Я, я хотел бы послушно это отметить. Это пошлость, когда заглядывают к соседу в тетрадь, чтобы украсть мысли или идеи, которых тебе самому недостает. Ни один школьник не должен в отсутствии гордости пасть так низко, чтобы предпочесть честное и благородное признание в том, что у него кончились мысли, простому воровству. Учителю не следует надоедать вопросами и жалобами. Это недобросовестно и говорит лишь о том, в каком затруднении оказываешься из-за знаний, которыми следует обладать. Учитель это презирает.

Школьный класс

Наша школьная комната — это уменьшенный, суженный мир. Среди тридцати людей вполне могут возникнуть все те же ощущения и страсти, что и у тридцати тысяч. Между нами возникает и любовь, и ненависть, честолюбие и желание мести, возвышенные и низменные чувства. У нас есть бедность и богатство, знания и глупость, успехи и неудачи во всех их различиях и вариантах. В классной комнате часто предоставляется возможность сыграть роль героя, предателя, жертвы и даже мученика. Писателю стоило бы лишь единожды окунуться в наши взаимоотношения, чтобы найти богатый материал для увлекательнейших произведений. Мы бываем вспыльчивыми и любвеобильными, послушными и пылкими, терпеливыми и наглыми, набожными и насмешливыми, вдумчивыми и легкомысленными, равнодушными и воодушевленными. У нас встречаются все виды добродетели и озорства, все шалости и любезности. На нас волей-неволей должно обращать внимание. Часто учитель даже страшно ненавидит кого-то из нас. Возможно, ему и не следовало бы этого допускать. Возможно, мы и не стоим таких сильных чувств. Он слишком выше, слишком возвышеннее нас. Лично мне кажется, что ему следовало бы подшучивать над нами, а не ненавидеть. У нас в классе есть главный заводила. За четверть часа он дает больше поводов посмеяться, чем десять других за целый год. Он крайне ловко корчит рожи. Ему известны мины всех мастей. Например в экстренных случаях он изображает овцу. С этой рожей он терпит наказания. Мы все его любим, и даже самым боязливым не могло бы прийти в голову выдать его. Он наш бог на общих прогулках, экскурсиях и играх. Его неистощимые шутки и наш смех сотрясают воздух. Мы подбиваем его на самые опасные забавы, которые он проделывает с исключительным самообладанием, какими бы смелыми они нам ни казались. Даже учитель не может подчас удержаться от смеха, наверное, потому, что его все-таки трогают наши шутки. Этот парень также очень симпатичный и ловкий, прекрасный спортсмен, умный, но неслыханно неаккуратный. На его спину каждый день сыпятся удары. Он плохо кончит, если его как-нибудь застукают за его проделками. А это должно кога-нибудь произойти. Однако это не станет сильным ударом для его родителей, так как они ограниченные люди и не много внимания уделяют сыну. В каком-то смысле он благороден. Все распутные люди таковы. Они играючи причиняют зло. Это их страсть, а быть всецело охваченным какой бы то ни было страстью пусть и не умно, но прекрасно. Он своего рода король среди нас. Мы все с удовольствием подчиняемся ему, ибо каждый тайно сожалеет о его распущенности. Таков наш маленький мир. Учитель — это фигура из другого и большого мира. Однако учитель слишком мал, чтобы показаться нам большим.

1907

Перевод с немецкого: Александр Филиппов