Миф в романе Анатоля Франса «Восстание ангелов»
Витаутас Бикульчюс
В творческом наследии Анатоля Франса «Восстание ангелов» является последним романом писателя, т. е. своеобразным итогом авторских раздумий о дальнейших судьбах человечества. В идейном отношении этот роман повторяет франсовскую концепцию истории, заключающуюся в том, что история представляет собой вечный круговорот. На этой же концепции были построены два предыдущих романа писателя — «Остров пингвинов» и «Боги жаждут». Но если в романе «Остров пингвинов» при художественном оформлении этой идеи он прибег к аллегории, а в романе «Боги жаждут» — к одежде исторического романа, то в романе «Восстание ангелов» Франс обратился к мифу. Именно миф и стал структурной основой этого произведения, определил его жанровый облик.
Следует отметить, что «Восстание ангелов» в жанровом отношении наименее исследованный роман Франса. С. Лиходзиевский художественное своеобразие произведения видит «в парадоксальном и занимательном сочетании двух планов: фантастического («ангельского») и реалистического («земного»)», способствующем сатирическим задачам Франса. Подобным образом этот роман анализировала и В. Дынник, усмотрев в нем «сочетание реалистических бытовых деталей из жизни французской предвоенной современности с библейской пышностью, апокалиптической грандиозностью в сценах ангельских сражений, со сказочным аллегоризмом и идиллической условностью в картинах прошлого». По этой же тропе идет и Я. Фрид, считая, что «естественность сверхъестественно необычайного врывается в мир обыденного и буржуазных условностей», но при этом подчеркивает карнавальность франсовского веселья. И. Лилеева полагает, что в «Восстании ангелов» Франс обращается к приему аллегорического повествования; однако аллегория здесь лишена той конкретной основы, которая была присуща ей в «Острове пингвинов».
Как видно, в этих высказываниях основное внимание уделяется сатирической направленности романа, а указываемый способ организации произведения как аллегории не является точным. Французский литературовед Ж. Левайан считает, что «Остров пингвинов» и «Восстание ангелов» принадлежат, видимо, к жанру мифа». Подобного мнения придерживается и М.-К. Банкар: «роман развивает миф». Но исследовательница роль мифа связывает с тем, что «вся книга на уровне мифа и на уровне реальности постоянно направлена против религии и против милитаризма». Однако только этим роль мифа, по нашему мнению, не исчерпывается, ибо он является созидательной силой, определяющей структуру всего романа.
Именно с мифом мы будем связывать жанровые особенности «Восстания ангелов», ибо, как мы видели, даже те исследователи творчества Франса, которые признают значение мифа для романа, в основном связывают его с вымыслом, о чем убедительно свидетельствует хотя бы такое суждение М.-К. Банкар: «Этот миф имеет очевидный литературный интерес: он придает роману воображение и тайну...». Или связывают с мифом какой-нибудь аспект произведения, как, скажем, Ж. Левайан: «Ангельский миф служит Франсу для того, чтобы кратко выразить свой глубочайший опыт об уповании на абсолют, содержащийся в восстании /.../. Успех восстания вносит зло в само восстание: война, проводимая ради абсолюта, кончается триумфом относительного». Но миф пронизывает все произведение, формируя его жанровый облик.
В основу романа положен библейский миф о восстании Люцифера против Иагве. Однако на трактовку образа Сатаны в произведении Франса повлияла литературная традиция, идущая от английского писателя Мильтона; в своем романе «Восстание ангелов» автор вложил в уста Сатаны слова: «...лучше свобода в преисподней, чем рабство на небесах», перефразировав 254-ю строку первой книги «Потерянного рая»: «Лучше быть Владыкой Ада, чем слугою Неба!» и прямо указав на это в сноске. Концепция богоборчества нашла свое продолжение у романтиков, а философ Э. Ренан, повлиявший на формирование мировоззрения Франса, считал Сатану «неудачливым революционером». Таким образом, писатель, отталкиваясь от традиции, строит свое произведение.
Миф, будучи исходной точкой романа, определяет его жанровую сущность. Он также является своеобразным аналогом идеи, с которой начинается философский роман. Но если идея по ходу действия романа доказывается или опровергается, то миф служит определенной моделью, обусловливающей контуры художественного мира. Посредством мифа художник уже не доказывает, а интерпретирует, и появление мифа в философском романе надо рассматривать как отход от авторитарности идеи. Из всех условных форм миф владеет наиболее широкими интерпретационными возможностями, ибо, как знаем, «миф объясняет в равной мере как прошлое, так и настоящее и будущее». Связывая разные временные и смысловые пласты, миф открывает неожиданные параллели на основе какого-то вечно повторяющегося момента.
Смысл мифа о восстании ангелов состоит в нарушении предустановленного порядка, ибо господство Иагве воспринималось как вечное и ангелы, восставшие против него, не столько изменили что-нибудь в устройстве мироздания, сколько покусились на определенные устои.
Мотив нарушения предустановленного порядка и является тем ядром, вокруг которого сплачиваются все уровни произведения. Объединяющая функция этого мотива вызвана его повторяемостью.
Некоторые исследователи творчества Франса (В. Дынник, С. Лиходзиевский и др.) основополагающей особенностью этого романа считают сочетание двух планов — реалистического и фантастического. Но над этим сочетанием все-таки властвует мотив нарушения предустановленного порядка.
В начале романа реалистический план связан с историей семьи Бюссара д’Эспарвье. Только первые два поколения этой семьи неподвластны вырождению, т. е. они сохраняют определенный порядок. В дальнейшем появляются признаки нравственного падения; они воплощены в образе старшего сына Рене д’Эспарвье — Мориса, которого, несомненно, можно считать главным героем «земного» плана. Словом, вырождение семьи можно рассматривать как переход от определенной гармонии к разрушению.
Даже библиотека их семьи претерпевает изменения в этом плане. Автор сообщает, что до определенного времени «библиотека содержалась в образцовом порядке». Но новый хранитель библиотеки Сарьетт ввел свой порядок, приведший к тому, что «отыскать без его помощи нужную книгу среди трехсот шестидесяти тысяч вверенных ему томов стало раз и навсегда невозможным». Так, в новом порядке Сарьетта можно увидеть своеобразное расстройство, соответствующее моральному вырождению семьи д’Эспарвье.
В фантастическом плане до того момента, как ангел Аркадий начал готовить восстание, на небесах тоже царило спокойствие, Иагве и ангелы жили в согласии с тех пор, когда Люцифер поднял мятеж. Словом, появление Аркадия, а потом объединение других ангелов на земле, чтобы подготовиться к восстанию, можно трактовать как нарушение порядка. Тут только надо добавить, что некоторые ангелы появились на земле намного раньше Аркадия, как, скажем, парижский финансист Макс Эвердинген. Оказывается, «на небесах он носил имя Софара и был хранителем сокровищ Иалдаваофа, великого любителя золота и драгоценных камней. Выполняя свои обязанности, Софар возгорелся любовью к богатству, которую нельзя удовлетворить в обществе, не знающем ни биржи, ни банков /.../ ...и в один прекрасный день, захватив столько драгоценных камней, сколько мог унести, он спустился на землю и обосновался в Париже». Но и в этом случае (правда, данный эпизод носит явно сатирический оттенок) Франс отталкивается от мифа, ибо в Книге пророка Еноха говорится о том, как ангелы, изгнанные с небес, стали возлюбленными земных девушек и изобретателями ремесел и искусств. Прямая иллюстрация этому мотиву — падение ангела Мирара, так как «объятый желанием обладать этой женщиной (актрисой кафешантана. — В.Б.), он не вернулся на небо, но, приняв образ человека, стал жить земной жизнью, ибо писано: «Тогда сыны божии увидали дочерей человеческих, что они красивы...». Ангел Итуриил тоже покинул небеса, чтобы мог посвятить себя пропаганде анархизма и, приняв облик женщины Зиты, начал готовиться к восстанию. А ангел Истар, поняв, что «Иалдаваоф, зачавший вселенную, зачал с нею зло и смерть, ...перестал поклоняться и служить ему… Он изрыгнул ему в лицо хулу и проклятия и бежал на землю». Таким образом, и второй библейский мотив, предполагающий жизнь ангелов на земле, связан с основным мотивом нарушения порядка. Таким образом, можно сказать, что фантастический план романа, как и реалистический, основан на переходе от порядка к дисгармонии.
Но и в сочетании этих двух планов проявляется мотив восстания против порядка. Дело в том, что для подготовки восстания на небесах ангелы спускаются на землю. Их появление в Париже немыслимо в плане реальности, и неудивительно, что оно разрушает определенный порядок.
Библиотекарь Сарьетт был первым парижанином, который испытал на себе последствия сошествия ангелов с небес на землю. В понимании Сарьетта в библиотеке, хранимой им, был порядок: «Благодаря его упорству, бдительности и рвению, или, чтобы выразить все одним словом, благодаря его страсти, библиотека д’Эспарвье под его опекой не потеряла ни одного листа в течение шестнадцати лет...». И вот однажды этот порядок нарушается: «Но едва только Сарьетт вступил туда, он остановился как вкопанный, не смея усомниться в том, что видит, и в то же время не веря собственным глазам. На синем сукне стола кое-как, кучей, были свалены книги,— одни раскрытые, текстом вверх, другие перевернутые вверх корешками». Более того, оставшись на ночь в библиотеке, чтобы узнать, кто приходит за книгами, он пострадал даже физически: «Ему показалось, будто на столе что-то шевелится /.../ ...он нащупал пальцами раскрытый фолиант. Он попробовал было закрыть его, но книга не слушалась и, вдруг подскочив, трижды больно ударила неосторожного библиотекаря по голове. Сарьетт упад без сознания».
Беспорядок в библиотеке сопровождается и беспорядком в плане семейной жизни д’Эспарвье. Ибо для того, чтобы выследить, кто орудует в библиотеке, по просьбе хозяина Ренэ д’Эспарвье было учреждено секретное наблюдение за особняком. Это мероприятие, задуманное как способ ввести порядок, по существу, оборачивается еще большим беспорядком. Любой член семейства д’Эспарвье чувствовал себя неловко перед взором агента Миньона. В дальнейшем слежка приводит к тому, что «гости прекратили обычные визиты, поставщики перестали доставлять продукты, фуры больших магазинов не решались останавливаться у ворот». Слежка внесла неурядицу и в жизнь слуг. Камердинер не мог навещать жену сапожника, горничная — принять у себя приказчика магазина, кухарку перестал посещать приказчик из винной лавки, и она сошла с ума. Словом, появление ангела в библиотеке д’Эспарвье вызвало беспорядок в семействе, и мы вправе утверждать, что и сочетание реального и фантастического планов основано на мотиве нарушения порядка.
Организационная роль мифа проявляется в романе и в том, что он объединяет разные временные планы на основе мотива нарушения предустановленного порядка. Нетрудно заметить, что в «Восстании ангелов» действие разворачивается и в настоящем, и в прошлом, и в будущем.
Настоящее в романе связано с парижской жизнью, с семейством Рене д’Эспарвье, с любовными похождениями Мориса, с манией библиотекаря Сарьетта, с чудаковатостями художника Гинардона, с ревностной его любовницей Зефириной, с распутной женой советника Жильбертой дез Обель, с тщеславной актрисой Бушоттой, с наивным, глуповатым аббатом Патуйлем. В настоящее как воплощение реальности вмещен и план фантастического, тем самым еще более подчеркивая беспорядок, на котором держится мир романа.
В рассказе бывшего ангела, а теперь садовника Нектария действие как бы перемещается в прошлое. Начав свое повествование с восстания ангелов под руководством Люцифера против бога и тем самым вводя мотив нарушения порядка, он и в дальнейшем подчиняется ему, истолковав историю человечества как постоянную борьбу между язычеством и христианством. Но до этого, как считает Нектарий, в начале человеческой истории существовал определенный порядок и тут он иллюстрирует слова из книги пророка Еноха, повествуя о том, что ангелы «научили его (человека. — В.Б.) одеваться в шкуры диких зверей и заваливать камнями вход в пещеру, чтоб преградить доступ тиграм и медведям. Они открыли ему способ добывать огонь трением палки о сухие листья и поддерживать священное пламя на камнях очага». Но это спокойствие царило только на заре человечества, что в плане семейном соответствует начальным поколениям рода д’Эспарвье, еще не тронутым плесенью вырождения. Но с появлением христианства порядок рушится: «христиане жгли книги, разрушали храмы, поджигали города, несли с собой уничтожение всюду, даже в пустыню». И в дальнейшем неизменно сохраняется этот беспорядок. Но вместе с тем проявляется и выступление против устанавливаемого христианством порядка: «Со всяческими предосторожностями и уловками мы подстрекали их (людей — В.Б.) не считать старого Ягве непогрешимым владыкой, не подчиняться слепо его приказаниям, не страшиться его угроз». Как видно, мотив восстания ангелов не раз проявляется в романе, чем подтверждается его постоянство.
Тем самым, как восстание против порядка, но уже установленного христианством, Нектарий рассматривает эпохи Ренессанса, классицизма, Просвещения. Он признает, что во времена Возрождения «античная красота после стольких лет варварства на мгновение явилась очам людей, и этого было достаточно, чтобы образ ее, запечатлевшись в их сердцах, внушил им пламенное стремление любить и знать. С тех пор звезда христианского бога стала меркнуть и клониться к закату». Похожим образом он рассуждает и о XVII веке, замечая, что «не отрекаясь открыто и явно от бога своих предков, умы предались двум его смертельным врагам — Науке и Разуму, и аббат Гассенди незаметно оттеснил бога в отдаленную пропасть первопричин». Примерно так же он характеризует и эпоху Просвещения: «следующий век был веком философии. Развился дух пытливости, исчезло благоговение перед авторитетами». Таким образом, начиная свой рассказ с мифического восстания ангелов и кончая временами наполеоновской империи, Нектарий неизменно подчеркивает богоборческий мотив, с которым он связывает историю человечества. Словом, прошлое в романе также построено на мотиве нарушения порядка, идущем от библейского мифа.
Будущее в романе представлено в последней главе, в которой развертывается сон Сатаны. В нем как бы намечаются дальнейшие перспективы восстания, которое готовилось ангелами на земле. Как видно из этого эпизода, восстание ангелов кончилось победой Сатаны: «В тот же вечер воинство мятежников вошло в трижды святой град. Впереди своих демонов ехал на огненном коне Сатана». В победе Сатаны против Иалдаваофа можно усмотреть отход автора от мифа, в котором представлен обратный вариант — поражение Сатаны от Иагве. Но в дальнейшем мы узнаем, что Иалдаваоф, пребывая в аду, готовит новое восстание: «Теперь Иалдаваоф созерцал землю и, видя, что на ней царят страдание и зло, питал в сердце своем благие помыслы. Вдруг он поднялся и, рассекая эфир своими необъятными руками, словно веслами, устремился на землю, чтобы просвещать и утешать людей». Отсюда видно, что и предугадываемое будущее, существующее только во сне, тоже основывается на мотиве нарушения предустановленного порядка, предполагающем вечную смену небесного властелина. Решение Сатаны отказаться от подготовленного восстания уже выходит за пределы сна, а тем самым принадлежит уже не будущему, а настоящему. Как оно согласуется с основным мотивом произведения, мы увидим, подвергнув анализу реальный (земной) план произведения, связанный с пластом настоящего, который в романе занимает основное место.
Как уже отмечено не раз, настоящее в романе представлено в двух планах — реальном и фантастическом. Хотя они между собой тесно взаимосвязаны, все-таки надо сказать, что реальный план распадается еще на три уровня, в каждом из которых проявляется главный мотив произведения.
По нашему мнению, реальный план романа может быть подвергнут трехчленному делению: он содержит в себе личностный, семейный и общественный уровни. Личностный уровень мы будем связывать с отдельными персонажами «Восстания ангелов», с их жизнью и судьбами, над которыми властвует упомянутый мотив. Семейный уровень представляет собой линию семейства д’Эспарвье, и, наконец, общественный уровень связан с отражением социальной атмосферы Парижа, а в более широком смысле — и Франции.
Главным героем романа, несомненно, надо признать Мориса, юного отпрыска знатного рода д’Эспарвье. Он единственный из всех персонажей, чья история пересекается с тремя уровнями реальности. Кроме того, он является и как бы главным посредником между реальным и фантастическими планами.
Мы уже упоминали о том, что в семейном плане Морис уже с самого начала романа вносит беспорядок, ибо своими способностями он уступает зачинателям рода д’Эспарвье. В личностном плане он также сопротивляется принятым нормам и порядкам: «Усомнившись в том, чтобы человек мог получить какую-либо пользу от своих земных трудов, он никогда не обременял себя ни малейшим усилием /.../. Он ничего не знал и не хотел ничего знать, избегая перегружать свои природные способности, милую ограниченность коих он старался щадить, ибо счастливый инстинкт подсказал ему, что лучше понимать мало, чем понимать плохо». Ив общественном плане он тоже проявляет себя, выступая против порядка: «Соприкоснувшись с общественной и политической жизнью как раз во время великого гонения на французскую церковь, он не пропустил ни одной манифестации католической молодежи; в дни конфискаций он возводил баррикады у себя в приходе и вместе с приятелями выпряг лошадей архиепископа, когда того изгнали из дворца». В продолжение всего романа мотив нарушения порядка попеременно на этих трех уровнях определяет судьбу Мориса.
Впоследствии в его жизнь врывается невообразимое — перед ним предстает ангел, внося в его личную жизнь неурядицу. Молодой человек говорит ангелу, что «порядочный человек никогда не позволил бы себе войти в спальню в ту минуту, когда...». После того, как Морис раздобыл одежду для ангела Аркадия, тот собирается уходить, тем самым еще раз отступая от установленного порядка в религиозном смысле: Морис теряет своего ангела-хранителя, который согласно религиозному учению должен сопровождать каждого человека. Об этом Аркадий и говорит Морису: «Я излагаю вам твердое мнение церкви на этот счет. Вам будет недоставать опоры, заступничества, утешения, которые руководили бы вами и укрепляли бы вас на пути к спасению».
Уход Аркадия влияет на личную жизнь Мориса, ибо он чувствует, что ему чего-то недостает: «Морис жаждал снова увидеться с Аркадием и не мог думать ни о чем другом». Он прилагает все усилия, чтобы вернуть своего ангела-хранителя. Морис не только дает уведомление в газету, прося Аркадия вернуться, он обращается к аббату Патуйлю спрашивая, как «ему поступить, чтобы вернуть своего небесного покровителя, без которого он не может жить, и как снова обратить ангела к христианской вере». Более того, Морис настолько раздражен таким положением вещей, что он прибегает к услугам ясновидящей г-жи Мира и сыскного агента. Все это показывает, какой беспорядок вносит в жизнь Мориса исчезновение Аркадия.
Помимо всего, и сам Морис способствует неурядицам в отношениях с другими персонажами. Так, он, приходя к певичке Бушотте с предложением принять участие в благотворительном вечере и находя ее одну, овладевает ею и таким образом как бы изменяет Жильберте, а заодно обманывает и своего знакомого ангела Теофиля.
Любое стремление прийти к порядку терпит неудачу, а если порядок и устанавливается, то он оказывается мнимым. Когда Аркадий готовится вторично уйти от Мориса, тот не хочет отпустить его и требует взамен другого ангела: «Вы лишили меня ангела-хранителя. И вы обязаны возместить мне такой ущерб. Дайте мне другого ангела!». Видя, что Аркадий отказывается удовлетворить его желание, Морис приходит к неожиданному решению — он объявляет себя ангелом-хранителем Аркадия и становится неразлучным его спутником. Казалось бы, что такое решение Мориса принесет определенную гармонию в их взаимоотношения. Но такое впечатление оказывается обманчивым.
Хотя Морис старается добросовестно исполнять функции ангела-хранителя и предпринимает попытку «доказать Аркадию бытие бога, необходимость религии и красоту христианской веры, заклиная его отказаться от нечестивых и преступных замыслов, которые не принесут ему ничего, кроме самого горького разочарования», его подопечный все-таки то и дело нарушает порядок. Кульминация в этом отношении наступает тогда, когда Аркадий овладевает любовницей Мориса — Жильбертой дез Обель. Этот проступок Аркадия настолько задевает Мориса, что он вызывает ангела на дуэль, которую можно тоже рассматривать как нарушение порядка. Кстати, Аркадий свой проступок оправдывает, ссылаясь на различные работы апостолов и богословов, которые писали «о любовной близости между ангелами и женщинами». Так еще раз писатель прибегает к мифической параллели, связанной с книгой пророка Еноха. После поединка, в котором Морис был ранен, он как бы примиряется с Аркадием, но и в дальнейшем над их судьбами властвует мотив беспорядка. Когда начинается уличная драка между ангелами и полицейскими, Морис убивает бригадира Гролля, но виновником затеянной ссоры считает Аркадия: «Ты увлек меня на этот путь мятежа и насилия, который ведет в адскую бездну. Ты погубил меня, ты принес в жертву своей гордыне и злобе мой покой и счастье». Словом, любая попытка прийти к гармонии оборачивается очередным проявлением беспорядка. Даже в тот момент, когда ангелы покидают землю и Аркадий прощается с Морисом, порядок не восстанавливается, ибо Морис уже не может жить один.
Таким образом, личностный план, воплощаемый Морисом, зиждется на мотиве нарушения порядка.
В романе личностный план связан не только с Морисом, но и с другими персонажами — библиотекарем Сарьеттом, художником Гинардоном, его сожительницей Зефириной, любовницей Мориса Жильбертой дез Обель.
Как мы знаем, Сарьетт был первым среди персонажей романа, кто ощутил вмешательство таинственных сил в земную жизнь. И в дальнейшем его жизнь связана с исчезновением и появлением книг в библиотеке д’Эспарвье, а если быть конкретнее, то можно сказать, с судьбой «Лукреция», помеченного гербом Филиппа Вандомского, великого приора Франции. Сам Сарьетт отмечает, что эта книга больше других интересовала его невидимого гостя: «Страшный читатель, наделавший мне столько хлопот, прямо-таки не расставался с этим «Лукрецием». Это была, если можно так выразиться, его настольная книга». Из-за нее больше всего переживает библиотекарь. Любое требование выдать эту книгу он рассматривает как покушение на собственную жизнь. И неудивительно, что когда Морис просит у него эту книгу, Сарьетт старается любыми способами уговорить того взять другое издание упомянутой книги. Так, Морис, забирая «Лукреция» и уходя к прорицательнице, вносит беспорядок в жизнь Сарьетта.
Хотя в тот же день он вернул эту книгу библиотекарю, но по ошибке ее вместе с другими книгами забрал слуга переплетчика. С этого времени Сарьетт теряет покой, ведя поиски пропажи. Увидев «Лукреция» у папаши Гинардона, Сарьетт требует, чтобы тот отдал ему книгу, принадлежащую библиотеке д’Эспарвье. Гинардон отказывается, и библиотекарь убивает его. Так еще раз проявляется мотив нарушения порядка.
«Лукреций» возвращается на свое место в библиотеке д’Эспарвье, но и этот порядок мнимый, ибо чуть позже узнаем, что библиотекарь Сарьетт сошел с ума и способствует гибели библиотеки. Запершись в ней, он начинает бросать книги через окна во двор: «Тома... самым недостойным образом шлепались о плиты двора. Письма Гасенди, отца Мерсенна, Паскаля разлетались по ветру». В конце концов неудача постигает и объект мечтаний Сарьетта — томик «Лукреция». Он гибнет от рук самого библиотекаря. Ворвавшись в библиотеку люди «увидели старого Сарьетта, который, укрывшись за грудами книг, разрывал в клочья «Лукреция» приора Вандомского с собственноручными пометками Вольтера». Как видно, и над жизнью Сарьетта властвует беспорядок.
Под знаком этого же мотива развивается и судьба других персонажей.
Так, Зефирина, увидев, как «ее любовник обнимал на лестнице дочку булочницы, юную Октавию», рассматривает этот проступок Гинардона как отход от принятых норм. Позже мы узнаем, что «Мишель Гинардон бросил ее и поселился с Октавией», так еще раз нарушая порядок. Когда же в конце концов Зефирина обретает своего любовника, то он уже мертв, и, таким образом, восстановленный порядок остается мнимым, о чем свидетельствует и смерть самой Зефирины у тела Гинардона.
Подобным образом мотив нарушения порядка организует и жизнь Гинардона. Зефирина обзывает худо.жника свиньей в отместку за его проступок с Октавией. Узнав, что Гинардон ушел от нее, Зефирина выдает его мошенничества: «Вы плохо его знаете, господин Сарьетт... Ведь это мошенник, он без зазрения совести подделывает Джотто, да, Джотто, и Фра Анджелико, и Греко». В конце концов Зефирина в прямом смысле слова нарушает порядок, напав на полотна Гинардона: «...Зефирина, обезумев от горя и от любви, принялась колотить железным концом своего растрепанного старого зонта «Колечко» Фрагонара, черного, как сажа, св. Франциска Греко, пресвятых дев, нимф и апостолов...». Более того, в скором времени узнаем, что и Октавия изменяет Гинардону. Кончина Гинардона от рук Сарьетта только подтверждает вышесказанное.
Жильберта дез Обель, подобно другим персонажам, и сама способствует беспорядку в жизни других, и сама испытывает неурядицы в своей жизни. Так, будучи любовницей Мориса, она изменяет своему мужу дез Обелю, чувствует себя неловко, узнав, что ангел Аркадий следил за действиями ее и любовника, наконец, изменяя Морису с ангелом Аркадием, она подталкивает своих любовников к поединку. Как видно, она ничем не выделяется среди других персонажей в том смысле, что ее жизнь организуется мотивом нарушения порядка.
Кроме личностного плана, в романе появляется семейный план, связанный с членами семейства Рене д’Эспарвье. Мы уже знаем, какой переполох в их жизни вызвало исчезновение книг в библиотеке и устроенная в связи с этим слежка за особняком. Но чаще всего спокойствие семьи нарушают выходки Мориса. Вот он везде ищет своего ангела-хранителя, а «мать, видя, как Морис худеет, нервничает и молчит, встревожилась». Даже отец Рене д’Эспарвье беспокоится; ему кажется, что его сын «попал под влияние какой-нибудь дурной женщины». Еще более возмущается мать, когда узнает, что ее сын стал показываться вместе с певичкой Бушоттой, по ее мнению, не относящейся к кругу порядочных женщин.
Но, кроме Мориса, семейные порядки нарушаются его братом Леоном и сестрой Бертой. Если сестра своим подругам рассказывает о любовных похождениях Мориса, то «малютка Леон, которому только что исполнилось семь лет, заявил однажды матери в присутствии нескольких дам, что он, когда вырастет, будет кутить так же, как Морис. Материнское сердце г-жи д’Эспарвье было глубоко уязвлено».
Как самое тяжкое преступление рассматривается то, что Морис подписал векселя именем своего отца. Так он опять нарушает порядок в семейном плане. После неудачного объяснения сына отец выгоняет его из дома. Это кульминационная точка нарушения порядка в семейном плане.
Когда после столкновения с полицией Морис был арестован, а потом освобожден, сам отец «поехал за своим сыном в Консьержери и отвез его в старый дом на улице Гарансьер». Таким образом, семейный порядок как бы восстанавливается. И тут писатель еще раз играет на мифологической параллели, используя евангельскую притчу о блудном сыне: «Морис пообедал в домашнем кругу, и у всех на лицах мелькнула растроганная улыбка, когда Виктор, старый метрдотель, подал жареную телятину». Но вскоре узнаем, что и этот порядок мнимый, ибо «г-жа д’Эспарвье все еще была озабочена. Она каждый день получала анонимные письма, полные всяческих грубых и оскорбительных ругательств, и сначала была уверена, что это дело рук недавно уволенного лакея, а теперь узнала, что их пишет ее младшая дочь Берта, почти ребенок!». Немало огорчений ей доставляет и Леон. Таким образом, и семейный план романа держится на мотиве нарушения порядка.
Относительно общественного плана следует сказать, что он, хотя и присутствует в романе, играет скорее второстепенную роль. Однако и в его основе лежит главный мотив романа, связанный с библейским мифом.
Беспорядок в общественной жизни рассматривается как продолжение беспорядка в личностном и семейном плане. Так, Сарьетт исчезновение книг в своей библиотеке связывает с масонами. Они-то прежде всего и вносят беспорядок в общественную жизнь: «Они уже отправили на тот свет одного президента республики за его патриотизм и затем помогли исчезнуть виновникам и свидетелям своего гнусного злодеяния. Дня не проходило без того, чтобы Париж с ужасом не узнавал о каком-нибудь новом таинственном убийстве, подготовленном в Ложах».
Ангелы, задумавшие подготовить восстание на небесах, хотят устроить революцию во Франции, ибо, по мнению Аркадия и ангела Истара, «в этой стране следует изменить все», т. е. в ней царит беспорядок. У ангелов уже есть план Парижа, в котором крестиками отмечены места, где будут заложены бомбы. Но финансист Макс Эвердинген, бывший ангел Софар, убеждает их, что они должны устроить восстание только на небесах, иначе они от него не получат финансовой помощи. Таким образом, порядок, к которому призывает Эвердинген, оказывается мнимым, ибо во Франции продолжает властвовать финансовая олигархия, т. е. остается социальное неравенство.
А отказ ангелов от подготовки революции во Франции оборачивается нарушением правопорядка на парижской улице. Ангелами и Морисом были убиты полицейский бригадир и два агента. Это происшествие сопровождается общественным беспорядком: «Во множестве мест слышали взрывы, то здесь, то там находили бомбы». Еще раз Париж и провинция были потрясены, когда узнали об аресте Мориса и Бушотты. Поиск виновников в высшем свете и в мире искусства считался отклонением от нормы. Когда председатель совета министров предупреждает следователя Сальнева, что он должен немедленно освободить арестованных, в общественном плане как бы вновь наступает порядок. Однако и он является мнимым, ибо участники преступления освобождены, а на их месте окажутся невиновные. Как видно, и в общественном плане романа доминирует мотив нарушения порядка.
Настоящее в романе помимо реального плана включает в себя и фантастический, или ангельский, план. Мы имели возможность не раз убедиться в том, что он часто вносит беспорядок в реальный план, и уже своим существованием подчеркивает неустройство реальности. Так, скажем, ангел Истар пытается овладеть Бушоттой, ангел Аркадий вмешивается в личную жизнь Мориса.
Подготавливая восстание против Иалдаваофа, они восстают и против небесного порядка. Но иногда и в их взаимоотношения проникает мотив нарушения порядка. Когда ангелы собираются на свое совещание, в котором они решают задачи борьбы с небесным владыкой, находится один ангел, который призывает своих соплеменников опомниться. Неудивительно, что остальные сразу нападают на него и затаптывают ногами. А Истар открывает форточку и выбрасывает в нее верного ангела. Все это свидетельствует о том, что и фантастический план, будучи сопряжен с реальным, подвергается действию главного мотива произведения.
Если всмотреться глубже в фантастический план произведения, то нетрудно увидеть, что ангельский мир, по существу, отражает реальный миф, т. е. и в нем можно выделить личностный, семейный и общественный планы.
Личностный план воплощает восстание каждого ангела против Иалдаваофа по разным причинам. Так, Аркадий поселился в Париже из-за стремления к познанию, Теофиль — из-за любви к Бушотте и т. п.
На небесах существует и определенная иерархия, о которой рассказывают Аркадий и Зита. Восстание, к которому готовятся ангелы, и есть бунт против установленных порядков, против определенного «общества», представленного ангелами разных чинов.
В то же время семейный план на фантастическом уровне можно рассматривать как план соплеменников, среди которых постоянно возникают разногласия. Вспомним, хотя бы как ангела выбрасывают через окно, как спорят Аркадий и Зита с бывшим ангелом, а нынче финансистом Эвердингеном.
Словом, фантастический план романа является своеобразным отражением реального, ибо их объединяет не только сходство структуры, но и мотив нарушения порядка.
Возвращаясь к решению Сатаны отказаться от подготовленного восстания, можем сказать, что владыка ада тоже прибегает к порядку, но и этот порядок оказывается мнимым, ибо ничего не меняет в строении мира, а в его недрах таятся зачатки нового восстания. Сатана утверждает: ангелы достигли определенного порядка тем, что «уничтожили Иалдаваофа..., если победили в себе невежество и страх». Однако и тут порядок мнимый, так как он достигнут путем перехода от бытийной к моральной проблематике.
Таким образом, роман «Восстание ангелов» в разных отношениях конструируется на основе мотива нарушения порядка. Ему подчиняются и временная организация произведения, судьбы отдельных персонажей и определенных групп действующих лиц и общественный строй. Порядок в системе романа немыслим и переносится либо в доисторические времена (жизнь Ягве до восстания ангелов), либо в исторические (первые поколения семейства д’Эспарвье). Завершение сюжетных линий в личностном, семейном и общественном планах приводит к определенному порядку, однако и он оказывается мнимым, ибо за ним скрываются смерть отдельных персонажей, семейные неурядицы, общественное неустройство. Опровергается возможность порядка и в будущем, которое предстает во сне Сатаны как вечная смена двух небесных властелинов — Иалдаваофа и Люцифера.
В итоге можно сказать, что миф в «Восстании ангелов» представляет собой своеобразный код, при помощи которого расшифровывается смысл произведения. События в романе соотносятся со схемой, которая обнаруживается в мифе. Как известно, «сущность мифа составляют не стиль, не форма повествования, не синтаксис, а рассказанная в нем история», т. е. его смысл служит для моделирования художественного мира. Смысл мифа о восстании ангелов заключается в нарушении предустановленного порядка. Так, содержание мифа становится мотивом, пронизывающим все строение романа.
На примере «Восстания ангелов» мы убедились в том, как миф соединяет настоящее, прошлое и будущее, как с его помощью протягиваются нити между реальным и фантастическим, как ему подчиняются разные слои реального и фантастического планов.
Миф, будучи моделью художественного мира, способствует его двуплановости, которая воспринимается как сочетание двух — конкретного и абстрактного — планов. Если конкретный план в «Восстании ангелов» представлен историей семейства д’Эспарвье, судьбой Мориса, жизнью других персонажей, если он включает фантастические приключения ангелов в Париже, переносит читателя в прошлое, которое возникает в рассказе Нектария, и в будущее, раскрывающееся в величественном сне Сатаны, то абстрактный план романа сводится к мотиву нарушения предустановленного порядка, проецирующемуся на все события конкретного плана. Такая сопряженность конкретного и абстрактного плана выдает в «Восстании ангелов» жанровую сущность философского романа, только в нем исходной точкой является не абстрактная идея, а миф.
Л-ра: Литература ХХХ. – Вильнюс, 1988. – № 3. – С. 44-57.
Произведения
Критика
