Диалогичность как одно из основных лингвопрагматических свойств иронии (на материале произведений Н. Тэффи)​

УДК 811.161.1’42

А. В. Розсоха

В статье рассматриваются лингвопрагматические цели, которые преследует адресант, прибегая к иронии в речи, а также свойства иронии, необходимые для достижения данных целей. Автор уделяет особое внимание свойству диалогичности иронии и её эхоическому использованию в произведениях Н. Тэффи.

Использование иронии в тексте подразумевает наличие диалога. Ирония всегда является ответом на какое-то высказывание, событие или же комментарием, основанным на чьём-то мировоззрении, известном коммуникантам. Успешность иронического высказывания зависит от правильной оценки контекстуальной информации участниками беседы. Иронический текст распознаётся адресатом труднее, чем прямое высказывание, но обладает более широким спектром функционирования.

Ключевые слова: лингвопрагматические свойства иронии, диалогичность, маркеры диалогичности, иронический дискурс.

Розсоха А. В. Діалогічність як одна з основних лінгвопрагматичних якостей іронії (на матеріалі творів Н. Теффі)

У статті розглядаються лінгвопрагматичні цілі, які переслідує адресант, вдаючись до іронії, а також якості іронії, необхідні для досягнення таких цілей. Автор приділяє особливу увагу якості діалогічності іронії та її ехоічеському використанню у творах Н. Теффі.

Використання іронії в тексті має передумовою наявність діалогу. Іронія завжди є відповіддю на якесь висловлювання, подію або коментарем, що ґрунтується на чийомусь світогляді, відомому комунікантам. Успішність іронічного висловлювання залежить від правильної оцінки контекстуальної інформації учасниками бесіди. Іронічний текст розпізнається адресатом важче, ніж пряме висловлювання, але має більш широкий спектр функціонування.

Ключові слова: лінгвопрагматичні якості іронії, діалогічність, маркери діалогічності, іронічний дискурс.

Розсоха А. В. Диалогичность как одно из основных лингвопрагматических свойств иронии (на материале произведений Н. Тэффи)

Rozsokha A. V. Dialogicality as One of the Main Linguopragmatic Qualities of Irony (Based on Works by N. Taffy)

The article deals with the linguopragmatic goals the speaker pursues when using irony in speech as well as the qualities of irony needed to achieve these goals. The author pays special attention to the dialogicality of irony and its echoic use in the works by N. Taffy.

Use of irony in text implies the presence of a dialogue. Irony is always an answer to a certain statement, event or a comment based on someone’s Weltanschauung, known to the speakers. The success of an ironic utterance depends on the right assessment of the contextual information by the conversation participants. Ironic text is harder to process for the recipient, but has a wider functioning spectre.

Key words: linguopragmatic qualities of irony, dialogicality, markers of dialogicality, ironic discourse.

Исследование иронического дискурса в русле лингвопрагматики предполагает анализ категории диалогичности. В классическом наследии М. М. Бахтина [1], С. С. Аверинцева [2; 3], Ю. М Лотмана [4; 5] и его школы были изучены процессы создания и расшифровки иронии в тексте. В современном языкознании изучение этой проблемы продолжили Е. Ю. Третьякова [6], В. В. Чумак [7], Т. И. Иваненко [8] и мн. др.

Цель статьи — выявить маркеры диалогичности иронического дискурса и проанализировать их на материале произведений Н. Тэффи.

Ироническое высказывание, как и любое другое, является речевым событием, которое с точки зрения лингвопрагматики имеет определённые цели и задачи, обладает законченностью, формой, структурой. При конструировании иронии основными ресурсами являются факторы, сопровождающие речевой акт, а именно — обстоятельства, в которых интерпретируется сообщение. Первичный смысл высказывания отодвигается на второй план, а основными показателями истинных намерений говорящего становятся не его слова, а то, как они были сказаны, в какой ситуации они были произнесены, как они соотносятся с мировоззрением адресанта и адресата.

Рассматривая прагматические цели, которыми руководствуется адресат, прибегая к иронии, остановимся на условиях, в которых ирония формируется. Одним из этих условий является дискурсивное взаимодействие говорящего (адресанта) и слушающего (адресата). К средствам создания иронии относятся интонационная и лексикостилистическая оформленность высказывания. На словообразовательном уровне ирония может выражаться посредством использования уменьшительно-ласкательных суффиксов, на лексическом — насыщением текста гиперболами, а также лексикой, характерной для других стилей общения и не уместной в данной ситуации. Названные средства сами по себе не являются ироническими, но специфика их использования в речи позволяет создавать иронический подтекст, который, по определению Л.Н. Синельниковой, «возникает в сознании читателя как целостная эмоционально-смысловая реакция на текст…» [9, с. 137].

Важно подчеркнуть, что контекстуальная информация и усилия, затраченные собеседником на правильное толкование высказывания, играют важную роль в достижении прагматического эффекта посредством иронии. Неполное понимание мыслей говорящего адресатом, осознание адресантом, что его сообщение истолковано неверно, может вызвать взаимную антипатию у собеседников и привести к деконструкции диалога. Иногда мы «переоцениваем» собеседника, считая, что тот располагает достаточной информацией для правильной интерпретации иронического высказывания, и наталкиваемся на полное непонимание. Если же контекстуальные факторы представлены чрезмерно ярко, а сообщение в своей форме явно контрастирует с ситуацией, то ирония становится грубой и граничит по своим функциям с насмешкой, язвительным замечанием, сарказмом. В этом случае теряется особая связь, которую адресант хочет установить, опираясь на общие с собеседником знания и контекст. Правильно оформленное и уместно употреблённое ироническое замечание должно находиться между этими двумя крайностями.

Рассмотренные выше особенности относятся, прежде всего, к текстовой иронии, где автор реализует её диалогические особенности, прибегая к одностороннему общению с реципиентом иронического сообщения: читая описания героев или событий, мы неосознанно принимаем мировоззренческую позицию автора, рассматриваем описываемое так, как было задумано адресантом.

В художественном тексте ирония зачастую носит юмористический характер, что позволяет одновременно выражать критику в отношении объекта иронии и развлекать адресата. Так, исследуя иронический дискурс Н. Тэффи, мы обнаружили, что иногда юмористический подтекст эксплицируется посредством диалога с репликами-отзвуками мыслей говорящего, так называемого «эхоического» (в терминологии Д. Уилсона) использования иронии, при котором «говорящий может предоставить явные языковые маркеры своего отношения или же намекнуть слушателю на смысл высказывания с помощью паралингвистических и контекстуальных средств. Основным утверждением эхоической теории является то, что вербальная ирония — это подтип эхоического использования, в котором говорящий (как правило, намёком) выражает какое-либо диссоциативное отношение (скептицизм, насмешку, отрицание и т.д.) к другому высказыванию или мысли (также выраженными намёком)» [10].¹

Ярким примером «эхоического» использования иронии является рассказ «Маляр (Загадка бытия)», начало и конец которого представляют собой посвящение, текстовое содержание которого практически совпадает:

«Тебе, пришедшему ко мне на рассвете дня,
Тебе, озарившему мое тусклое время,
Тебе, рыжему маляру с коричневой бородавкой,
Посвящаю я, благодарная, эти строки» [11, с. 118].

Развитие действия зафиксировано в форме повторяющихся диалогов, сопровождаемых авторскими ремарками.

«Маляр мазал дверь бледно-розовой краской.

— Это что же, голубчик, верно, грунт?

Он презрительно усмехнулся.

— Нет, это не грунт, а окраска. Это уж так и останется.

— Да зачем же? Ведь я просила красную, под цвет обоев.

— Вот эту самую краску вы и хотели.

Я на минутку закрыла глаза и обдумала свое положение. Оно было довольно скверное. Неужели я вчера сошла с ума и заказала розовые двери?

— Голубчик, — робко сказала я. — Насколько мне помнится, я просила красные, а не розовые.

— Энто и есть красные, только от белил оне кажутся светлее. А без белил, так оне совсем красные были бы.

— Так зачем же вы белила кладете?

Он смерил меня с ног до головы и обратно. Усмехнулся и сказал:

— Нам без белил нельзя.

— Отчего?

— Да оттого, что мы без белил не можем.

— Да что же: краска не пристанет или что?

— Да нет! Какое там не пристанет. Где же это слыхано, чтобы масляная краска да не пристала. Очень даже вполне пристанет.

— Так красьте без белил.

— Нет, этого мы не можем!

— Да что вы, присягу, что ли, принимали без белил не красить?

Он горько задумался, тряхнул головой и сказал:

— Ну, хорошо. Я покрашу без белил. А как вам не пондравится, тогда что?

— Не бойтесь, понравится.

Он тоскливо поднял брови и вдруг, взглянув мне прямо на дно души, сказал едко:

— Сурику вам хочется, вот чего!

— Что? Чего? — испугалась я.

— Сурику! Я еще вчерась понял. Только сурику вы никак не можете.

— Почему? Что? Почему же я не могу сурику?

— Не можете вы. Тут бакан нужен.

— Так берите бакан.

— А мне за бакан от хозяина буча будет. Бакан восемь гривен фунт.

— Вот вам восемь гривен, только купите краску в цвет.

Он вздохнул, взял деньги и ушел» [11, с. 119—120].

Диалог начинается с ситуативной иронии: маляр называет бледно-розовую краску красной и говорит, что именно этот цвет и был изначально заказан. Абсолютное непонимание друг друга участниками диалога эксплицируют повторяющиеся в речи маляра реплики: «Нам без белил нельзя. — Отчего? — Да оттого, что мы без белил не можем».

Маляр так и не признается, зачем ему нужны белила, а в ответ на вопрос отчаявшейся героини: «Да что вы, присягу, что ли, принимали без белил не красить?», — неожиданно заявляет: «Сурику вам хочется, вот чего!». И далее как эхо его мыслей звучат реплики: «Сурику! Я еще вчерась понял. Только сурику вы никак не можете».

В течение последующих трёх дней ситуация повторяется: сначала «маляр мазал дверь тусклой светло-коричневой краской», потом «он мазал дверь тускло-желтой мазью», а в конце концов предложил добавить кобальту: «А грязнее будет!».

Эхоическое использование иронии является одним из способов проявления её диалогичности. Рассматривая приведённый выше пример, легко обнаружить диалогическую основу создания иронии. В большей части текста автор передаёт свою беседу с маляром, но между репликами вводит ремарки, которые направлены на читателя, т. е. создаёт параллельный диалог. Авторские ремарки («Он презрительно усмехнулся», «Он горько задумался, тряхнул головой и сказал», «Он тоскливо поднял брови и вдруг, взглянув мне прямо на дно души, сказал едко») насыщены иронией: поведение просторечивого маляра, говорящего «не пондравится», «вчерась» и т. д., описано драматически, с использованием лексики, присущей высокому стилю («заглянуть на дно души», «горько задуматься» и т. д.), что создаёт контраст, несоответствие в описании, и читатель неизбежно становится участником диалога, принимая сторону автора, горько иронизирующего над этой историей. В своей диссертационной работе Т. А. Иваненко называет подобные ремарки «дискурсивными маркерами», определяющими «зону диалогического контакта автора с адресатом» [8, с. 7].

Подобно эху, как отзвук началу рассказа, звучат мысли автора в последней его части:

«С тех пор прошла неделя. Двери выкрасил другой маляр, выкрасил в настоящий цвет, но это не радует меня.

Я отравлена.

Я целые дни сижу одна и мысленно беседую с ним, с рыжим, бородавчатым.

— Голубчик, — говорю я, — почему же вы не можете без белил?

Он молчит, и жуткая мистическая тайна окутывает это молчание.

Ему, — о, слабое утешение! — ему, неизъяснимому, озарившему странной загадкой мое тусклое время, непонятно зачем пришедшему, неведомо куда ушедшему, рыжему маляру с коричневой бородавкой, посвящаю я эти строки.

И как перед тайной, равной тайне смерти, склоняюсь и благоговейно шепчу:

— Я ни-че-го не по-ни-маю!» [11, с. 119—120].

Ирония всегда является частью дискурса, ответом на предыдущее сообщение, комментарий, событие или даже на чью-то мысль или точку зрения, заведомо известную говорящим. Ироническое высказывание строится на основе предыдущих сообщений, а, следовательно, диалогичность является одним из неотъемлемых свойств иронии. В речи эхоическое использование иронии проявляется в том, что адресат ссылается на предыдущий опыт общения с адресантом и приводит комментарий, нарушающий логику этого общения: зная отношение собеседника к какому-либо вопросу, можно нарочно сказать что-то, заведомо противоречащее его точке зрения. На ситуативном уровне, адресант конструирует ироническое сообщение, нарушая ожидания других участников дискурса в данной ситуации. На диалогическом уровне автор сообщения может повторить высказывание, сделанное собеседником и представить его в иной форме, если изменившаяся ситуация сама не сделает высказывание абсурдным.

В рассказе Н. Тэффи «Покаянное» ирония строится на ситуативном и речевом контрастах. При этом диалогичность иронии проявляется как в речи главных героев рассказа, так и в контекстуальном дискурсе.

Остановимся на диалоге старухи-няньки, вернувшейся домой после исповеди, с горничной:

«Горничная испугалась.

— Виновата, няничка! Поздравляю вас, исповедамшись.

— «Поздравляю!» Нынче разве поздравляют! Нынче норовят, как бы человека изобидеть да упрекнуть. Давеча наливка ихняя пролилась. Кто её знает, чего она пролилась. Тоже умней Бога не будешь. А маленькая барышня и говорит: «Это, верно, няня пролила!» С эдаких лет и такие слова.

— Удивительно, няничка! Такие маленькие и так уже всё знают!» [12, с. 26—27].

Ирония в диалоге создаётся на основе контраста в стиле общения собеседников: вежливые фразы («виновата», «поздравляю»), обращение на «Вы», уменьшительно-ласкательное обращение «няничка» со стороны горничной никак не сочетаются с резкими словами няньки («норовят изобидеть да упрекнуть», «С эдаких лет и такие слова»). Контекстуальная информация, адресованная, прежде всего, читателю, передаётся репликой: «Кто её знает, чего она пролилась. Тоже умней Бога не будешь». Контекст помогает понять читателю, что нянька хочет скрыть свою вину и именно по этой причине возмущается поведением девочки, рассказавшей обо всём родителям. Эта фраза становится главным маркером иронического диалога между автором и читателем. Через такие маркеры в диалоге и реализуется ирония в тексте:

«— Я, может, и совсем ложиться не буду. Хочу раньше всех в церкву придти. Чтоб всякая дрянь вперёд людей не лезла. Всяк сверчок знай свой шесток.

— Это кто же лезет-то?

— Да старушонка тут одна. Ледащая, в чём душа держится. Раньше всех, прости Господи, мерзавка в церкву придёт, а позже всех уйдёт. Кажинный раз всех перестоит. И хоша бы присела на минуточку! Уж мы все старухи удивляемся. Как ни крепись, а, пока часы читают, немножко присядешь. А уж эта ехида не иначе как нарочно. Статочное ли дело эстолько выстоять! Одна старуха чуть ей платок свечкой не припалила. И жаль, что не припалила. Не пялься! Чего пялиться! Разве указано, чтобы пялиться. Вот приду завтра раньше всех да перестою её, так небось форсу посбавит. Видеть её не могу! Стою сегодня на коленках, а сама всё на неё смотрю. Ехида ты, думаю, ехида! Чтоб тебе водяным пузырём лопнуть! Грех ведь это – а ничего не поделаешь.

— Ничего, няничка, вы теперь исповедамшись, все грехи батюшке попу отпустили. Теперь ваша душенька чиста и невинна.

— Да, чёрта с два! Отпустила! Грех это, а должна сказать: плохо меня этот поп исповедовал. Вот когда в монастырь с тётушкой с княгинюшкой ездили, вот это можно сказать, что исповедовал. Уж он меня пытал-пытал, корил-корил, три епитимьи наложил!» [12, с. 28—29].

Речевые маркеры иронического диалога мы видим в комментарии горничной, которая, как и прежде, почтительно обращается к няньке на «Вы» и старается как можно чаще использовать уменьшительноласкательные суффиксы, и в резком ответе няньки, который граничит с грубостью: «Теперь ваша душенька чиста и невинна. — Да, чёрта с два!»). При этом предыдущий монолог няньки адресован как горничной, так и читателю: нянька рассказывает о «старушонке», которая приходит в церковь раньше других, в таком тоне, как будто это должно вызывать порицание и негодование. Диалогическим маркером иронии, адресованным читателю, является фраза «Раньше всех, прости Господи, мерзавка в церкву придёт, а позже всех уйдёт». Здесь не только проявляется истинное положение вещей, но и выражается отношение автора к героине, которое передаётся адресату. Обращение «мерзавка» к старушке, вина которой лишь в том, что она приходит в церковь раньше других, говорит о злобе и зависти няньки и является сигналом для адресата не воспринимать её речь буквально, а переосмысливать все высказывания.

Диалогичность текста — основа для создания иронического дискурса. Лишь при наличии диалога между читателем и автором (открытого или скрытого), можно обнаружить маркеры, дающие информацию об истинном смысле того или иного высказывания. В приведённых примерах автор строит диалог с читателем, используя как контекстуальную информацию, так и особенности стилистического оформления реплик героев рассказа. Ирония автора в тексте в большинстве случаев эксплицируется посредством диалога.

Исходя из вышесказанного, можно определить базовые свойства иронии с точки зрения лингвопрагматики: диалогичность и наличие общего дискурса, связывающего коммуникантов. Прагматические цели, преследуемые говорящим при создании иронии, могут варьировать от развлекательной функции до стремления адресанта сблизиться в общении с адресатом. Наиболее полная реализация иронии возможна лишь в структуре диалога, так как только в диалоге обозначен адресат иронических реплик, на реакцию которого рассчитывает адресант.

Все перечисленные функции иронии (выражение критического отношения к объекту иронии, регуляция взаимоотношений между участниками дискурса, более аргументированное и яркое выражение мыслей, создание юмористического подтекста) непосредственно соотносятся с лингвопрагматическими особенностями её использования, а также целями, которые преследует говорящий, используя иронию для выражения своих мыслей.

Список использованной литературы и примечания

1. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества / М. М. Бахтин. — М. : Искусство, 1986. — 445 с.

2. Аверинцев С. С. Риторика и истоки европейской литературной традиции / С. С. Аверинцев. — М. : Языки русской культуры, 1996. — 447 с.

3. Аверинцев С. С. Бахтин, смех, христианская культура // М. М. Бахтин как философ / С. С. Аверинцев. — М. : Наука, 1992. — С. 7—19.

4. Лотман Ю. М. Структура художественного текста / Ю. М. Лотман. — М. : Искусство, 1970. — 383 с.

5. Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров / Ю. М. Лотман. — М. : Языки славянской культуры, 1996. — 460 с.

6. Третьякова Е. Ю. Ирония в структуре художественного текста // Научно-культурологический журнал RELGA. — № 19 (73) 15.10.2001. URL [Электронный ресурс] / Е. Ю. Третьякова.

7. Чумак В. В. Прагматика языка иронических высказываний в драматургических произведениях английских и американских авторов XX века (В подлинниках и переводах) : дис. ... канд. филол. наук : 10.02.20 / Василий Васильевич Чумак. — Краснодар, 2005. — 176 с.

8. Иваненко Т. А. Лингвокогнитивный анализ иронии в авторском диалогическом дискурсе романа «Ярмарка тщеславия» У. М. Теккерея : автореф. дис. на соискание научн. степени канд. филол. наук : спец. 10.02.04. — «Германские языки» / Т. И. Иваненко. — Москва, 2011. — 16 с.

9. Синельникова Л. Н. Жизнь текста, или Текст жизни / Л. Н. Синельникова. — Луганск : Знание, 2005. — Т. 1. Лингвистическая поэтика. — 432 с.

10. Wilson D. The Pragmatics of verbal irony: echo or pretence? [Электронный ресурс] / D. Wilson.

11. Тэффи Н. А. Маляр (Загадка бытия) // Тэффи. Антология Сатиры и Юмора России XX века / Н. А Тэффи. — М. : Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. — Том 12 — С. 118—123.

12. Тэффи Н. А. Покаянное // Тэффи Н. А. Собр. соч. : в 5 т. — Т. 1: Юмористические рассказы; И стало так…: Сборники рассказов / [сост. И. Владимиров] / Н. А Тэффи. — М. : ТЕРРА-Книжный клуб, 2008. — С. 26—29.

[1] «… in echoic use the speaker may give an overt linguistic indication of her attitude, or leave the hearer to infer it from paralinguistic or contextual clues. The main claim of the echoic account is that verbal irony is a sub-type of echoic use in which the speaker (generally tacitly) expresses one of a range of dissociative attitudes (scepticism, mockery, rejection, etc.) to a (generally tacitly) attributed utterance or thought» [10]. (Перевод с англ. наш. — А.Р.).

Стаття надійшла до редакції 27.09.2012 р.
Прийнято до друку 30.11.2012 р.
Рецензент – д. філол. н., проф. Синельникова Л. М.