Многозвучность правды
А. Бочаров
С каждой новой переведенной книгой Ганса Фаллады мы узнаем все новые грани его мировоззрения и художнического дарования.
И вот теперь в переводе появилась книга «У нас дома в далекие времена» — книга о детстве Фаллады, содержащая, как обозначено автором в подзаголовке, «пережитое, увиденное, сочинённое».
По прямому выражению социального пафоса книга эта уступает его ранее переведенным произведениям. И все-таки она далеко не случайна в творчестве писателя, она выросла из его романов и означала не отход от них, а объяснение их. Неслучайно, видимо, заглавие таит в себе расширительный смысл: слова у нас дома звучат, как оборванное у нас дома, в Германии, и от времен гитлеровских (книга создавалась в 1941 году) резко отделены невозвратимо далекие времена «устойчивой» Германии.
Это книга о детстве ребенка, росшего в семье судебного чиновника, чьи исполнительность, трудолюбие, бережливость, соблюдение неколебимых порядков давали возможность его близким жить в относительном благополучии и довольстве, но, приложенные к семейному укладу, способны были засушить, духовно обездолить детей. Достаточно вспомнить, как отец подарил на рождество двум своим сыновьям заветные подарки, но, учитывая их цену и стоимость прошлогодних подарков, вручил младшему сыну то, что хотел старший, а старшему — чаемое младшим. И поменять было уже нельзя, ибо «несмотря на свою доброту и терпеливость, он болезненно реагировал на всякое сопротивление, а когда встречал отказ от повиновения, то становился безжалостным. Послушание было для него принципом, который никому не дозволено расшатывать».
Эти противоречия в родительском доме и воссоздает Г. Фаллада. Впрочем, не только в родительском...
Каждый, кто будет читать эту книгу, легко найдет в ней пищу для своих раздумий, в соответствии со своей читательской нацеленностью.
Тот, кто хочет лучше познать социальные и психологические истоки германского фашизма, обнаружит многие выразительные детали, ибо уже тогда в мещанском быте густо всходили тщеславие, лицемерие, кастовость. Суть этой связи мещанства с «арийским духом» просвечивает в назидательной фразе, которой помешанная на приличиях тетя Амеля комментировала невнятный ответ мальчика на вопрос о его школьных успехах: «Немецкий мальчик должен отвечать ясно, четко и без страха».
[…]
Тот же, кто стремится увидеть проявления духовного несогласия «маленьких людей» с гитлеровским отвержением издавних моральных норм, с культом жестокости и силы, встретит детали спокойной и разумной жизни, воспитывающей с малых лет необходимое чувство человеческого достоинства. Да, именно эти слова произносит писатель, характеризуя, чем отличался их дом от дома, в котором росла у своего богатого, тупого и деспотичного дяди мать Ганса: «Ее, которая не; смела быть собой, не смела иметь что-либо свое, которая существовала только для других, ее он учил человеческому достоинству». Пусть в масштабах и кругозоре семьи, но все-таки достоинству...
А глядя на старых дам в Ганновере, маленький Ганс, при всей своей неприязни к этим высохшим, потешным созданиям, все же смутно сознавал, какая кроется в них сила - «сила переносить трудности, сила жертвовать даже самым дорогим, сила непоколебимой убежденности. Она была только не туда направлена, эта сила, для нее не нашлось разумного применения в пустом, изолированном, кастовом существовании. Но если бы она понадобилась, она все еще была жива, эта сила!»
А тот, кто расположен прочитать книгу о детстве, о картинах мира, которые открываются перед свежими, еще не подернутыми катарактой условности взорами ребенка, о жизненных уроках, им полученных, и жизненных открытиях, им сделанных, встретит множество примечательных подробностей о школе, о семейных обычаях, о впечатлениях от встречи с незнакомыми местами, будь то поездка на морской курорт или поход в «злачные» кварталы родного города. Подробности тем более впечатляющие, что рассказывает о них автор обычно с юмором, с легким подтруниванием над своими вечными незадачами.
В этой доверительно-усмешливой интонации таится один из секретов успеха книги: перед нами не самодовольное вещание преуспевшего писателя о том, каким талантливым он был с самого детства, и не призывающая к снисхождению история «невезунчика»; нравственно здоровый человек доверительно рассказывает нам о тех вещах, которые были для него так серьезны в детстве, но несколько по-иному воспринимаются взрослым умудренным сознанием. А на усмешку над собой решается ведь только сильный и хороший человек.
Глава, завершающая рассказ о раннем детстве и прямо названная «Горемыка», наиболее плотно вобрала все эти и печальные и смешные, из дали лет, «невезения», пусть даже больше сочиненные, чем пережитые. В ней, этой главе, и содержится ключ к настроению всей книги, ее внутреннему оптимизму.
Наконец, каждый, каким бы подспудным интересом он ни был влеком, берясь за ату книгу, непременно покорится той пластичности в изображении быта, которая всегда составляла силу реалистического таланта Фаллады. Целый мир во всей его осязательности, звучании, движениях заключен в рассказе о сборах в дорогу на курорт. Эти сборы вырастают в книге — подобно тому, как, вероятно, и происходило в масштабах той размеренной жизни,— до события чуть ли не вселенского размаха: тут и приготовление несметного количества бутербродов, и поиски извозчика в то утро, когда, кажется, весь Берлин устремился к вокзалам, и размещение в купе.
Неторопливо, с беспристрастностью и в то же время с благожелательной симпатией воссоздает писатель самый широкий круг людей: родители, родственники, школьные сверстники, прислуга. И в этом бытовом обличий исподволь открываются существенные черты бытия.
Нет ничего удивительного в том, что из книги можно извлечь и то, и другое, и третье, и четвертое. Здесь-то и сказывается многозвучность правды, не настроенной на иллюстрацию одной истины, а художественно воссоздающей саму жизнь.
Можно, наверное, представить, что испытывал Фаллада, задумывая эту книгу. То было и стремление понять, что же произошло с немецкой нацией и его любимыми «маленькими людьми»; и нежелание подстраиваться под вкусы гитлеровских заправил, побуждавшее отойти от изображения современности; и настигающий многих писателей позыв воплотить впечатления своего детства, — такие чистые, такие светлые! — а Фаллада остро нуждался в светлом, чтобы найти спору, какой-то ориентир в сгустившемся мраке гитлеризма. Наконец, отстраненность его отшельнического бытия от жизни торжествующей, упоённой Германии 41-го года ограничивала его непосредственные впечатления (недаром он после войны с такой горячностью взялся писать роман «Каждый умирает в одиночку», едва только познакомился с материалами о подвиге четы Квангель).
Эти сложные настроения, побудившие его к творчеству, отразились и в расширительном подтексте заглавия, и в многозвучности произведения. Чего стоит одна фраза, произнесенная по «бытовому» поводу: «Нельзя стать виновным без умысла, без желания». Что в ней — оправдание безвольно плывущих или обвинение тех, кто творит предосудительное дело? Не берусь дать категоричный ответ, допускаю, что его не было в тот момент и у Г. Фаллады: он рассуждал, а не вещал.
Но продиктованная честным намерением большого художника, эта книга взывает к ответственности каждого человека и утверждает веру в торжество добрых начал жизни.
Л-ра: Иностранная литература. – 1977. – № 2. – С. 265-267.
Произведения
Критика
