16-05-2019 Герман Кант (Hermann Kant) 254

Созидательный гуманизм

В. Фортунатова

У Германа Канта трудная, но счастливая судьба. Семнадцатилетний юноша, электромонтер из Гамбурга, был призван в нацистскую армию незадолго до окончания войны и вскоре попал в плен. Четыре года провел он сначала в советском, затем в польском лагере военнопленных, где стал одним из основателей антифашистского комитета, а позднее преподавателем в центральной антифашистской школе. После освобождения из плена он не вернулся в родной город, а остался в ГДР, обретя новую родину...

[…]

Романы Германа Канта ознаменовали характерную примету немецкой социалистической литературы, в которой сложные, философские проблемы наполняются очень личным, конкретным содержанием. Идеи, темы, даже образы основных произведений Канта разрабатывались писателем почти одновременно. Он черпал их из одного источника: из наблюдений над людьми своего поколения и над своей собственной судьбой. В трех его романах («Актовый зал», «Выходные данные», «Остановка в пути») много общих деталей, а у героев сходные жизненные пути. Так, недолгая военная служба Роберта Исваля и Марка Нибура состояла из двух «больших маршей: быстрого и довольно удобного — с запада на восток, и менее удобного — с востока на запад». Во время последнего «марша» — панического бегства от наступающих частей Советской Армии — герой первого романа Роберт Исваль, как он вспоминает, «потерял большой палец и кусок икры на левой ноге» — следствие того, что он отморозил себе ноги и был ранен точно так же, как и Марк Нибур из «Остановки в пути». В этих эпизодах отразились реальные факты биографии самого Германа Канта. Он вспоминал, что в феврале, марте и апреле 1945 года лежал в советском госпитале. Его, военнопленного, немецкого солдата, лечили советские врачи. «Иначе у меня сгнили бы ноги, — говорит Кант. — Без решительного вмешательства врачей, одетых во вражескую форму, я просто бы не выжил». […]

Отмеченный момент должен быть выделен как важнейший в кантовских воспоминаниях о войне, его мы встречаем и при описании судьбы восемнадцатилетнего печатника из города Марне Марка Нибура, героя третьего романа Канта. В последние месяцы агонии гитлеровской армии он попадает на фронт, затем в плен. Из советского лагеря для военнопленных он в числе специалистов прибывает на восстановительные работы в разрушенную фашистами Варшаву. Но одна польская женщина на станции по ошибке принимает его за убийцу своей дочери. Марк Нибур заключен в тюрьму, его считают военным преступником, ведется следствие, и только после года тюремной жизни с него снимают обвинение в не совершенном им преступлении.

Простота сюжета и сложность работы сознания героя — вот черта, которая сразу же обращает на себя внимание. Писатель разрабатывает парадоксальную сюжетную и психологическую ситуацию: плен есть освобождение... Это история прозрения человека, одурманенного ядом фашистской пропаганды, для которого пребывание в плену становится мощным импульсом в движении вперед. Необычная и вместе с тем заурядная история Марка Нибура — всего лишь образное воплощение глубоко закономерных исторических процессов. Первая отвлеченная мысль, которая озадачивает военнопленного Нибура, — это понятие немецкой нации. Он задумывается над ним после знаменательной встречи с военврачом, положившей начало не только его физического, но и духовного исцеления.

Женщина, капитан Советской Армии, оказывает неожиданно сильное воздействие на молодого солдата, напичканного нацистской пропагандой. «Русско-еврейская большевичка» — и широкий кругозор, прекрасное знание немецкой истории и искусства, миловидная женщина, терпеливый врач, снимающий гнойные повязки, умея мягким голосом успокоить, развеять страдания, — и бесстрашная укротительница дикого зверья, готовая стрелять в минуту опасности. Самим отношением к нему, пленному немцу, она освободила его от многих предубеждений, «словно это были застарелые бинты на ранах».

Но она сделала и нечто большее: изменила его взгляд на мир, тот самый, который был ему когда-то внушен и преподан, и даже определила пути поисков истины — необходимость критического анализа, самостоятельность в выборе суждений. Нибур в первый момент еще не вполне осознает, насколько серьезны для него уроки, полученные от женщины-врача. Понимание придет позднее. Сейчас он нередко выслушивает ее, полагая, что связь между ее взглядами и действительностью весьма спорная, и пропускает мимо ушей оценки, если они кажутся ему политического толка. Беседуя с ним, она затронула среди прочих и вопрос, который актуален для любого немца во все времена: кого можно считать его соотечественником. Немец, как Лютер, и немец, как Гейне, но ведь Гейне не был немцем, разве от этого уменьшился его вклад в немецкую культуру? До этой встречи Марку было все ясно: «неариец» Гейне не может ничего иметь общего с ним, чистокровным арийцем, печатником Марком Нибуром. И лишь здесь, вынужденно споткнувшись, он впервые, еще мимоходом, но все-таки подумал о великой общности народов, питавших культуру его родины, и о тех жестоких контрастах света и тьмы, что отмечают самое историческое понятие немецкой нации: «...Немец — это немецкий язык и Лютер. Немец — это немецкий язык и язык Шиллера. Немец — это немецкая история, барон фон Штейн и Сталинград. Немец — это немецкая литература, это Вальтер фон дер Фогельвейде, это еще: «В бой за земли от Нордкапа до Черного моря, в бой за народ!» Немец — это книгопечатание и Нюрнбергский закон, Генрик Птицелов и Генрих Гиммлер, Ульмский собор и разбомбленные церкви Роттердама, Роберт Кох и эвтаназия, сочельник и воскресенье 22 июня 1941 года».

Соединяя несоединимое, полярно противоположное, Кант словно следует давней стилевой традиции немецкой литературы. Но какой новой публицистической остротой наполняется у Канта этот прием, какой болью за свой народ и верой в его здоровое начало пронизаны эти чудовищные контрасты, созданные самой жизнью немецкой нации! Да, германская история отмечена многими жестокими противоречиями, большая часть которых была чревата тяжкими последствиями не только для немецкого народа. Чтобы понять это, Марку Нибуру пришлось пройти мучительный путь прозрения, духовного рождения на свет, и это в конечном счете и обусловило счастливый исход всего действия романа. Для многих других его соотечественников этот урок не пошел на пользу: в одних случаях было слишком поздно, ибо это были уже сформировавшиеся нацисты, в других — не было встречного желания искренне осознать свою вину.

Тема нации и отечества («фатерланда») в литературе ГДР приобретает особый образно-полемический смысл, обусловленный не только разрушением этих понятий в нацистском истолковании, но и формированием нового чувства обретенной отчизны. «Я нашел подлинную родину» — так называются популярные мемуары генерал-лейтенанта Венценца Мюллера, почти полвека прослужившего в германских вооруженных силах и ставшего первым немецким генералом, который открыто выступил против Гитлера; «Возвращение на Родину, в страну незнакомую» — заголовок романа Гюнтера Герлиха о семнадцатилетнем юноше, осознавшем в плену свою ответственность за происшедшее и участвующем после возвращения на родину в строительстве новой жизни.

Сурово говорил Кант еще в 1957 году о характерном для западногерманских писателей-гуманистов, изображавших в своих книгах военные события, стремлении «деполитизировать войну», показать людей только как фельдфебелей и унтер-офицеров или представить войну «чисто техническим делом». Его самого как художника всегда интересовал человек со всеми сложностями, противоречиями и неограниченными возможностями своего развития.

Примечательно, что упомянутое высказывание начинающего в ту пору писателя перекликается с одним из положений общеизвестного теоретического труда И. Р. Бехера «Защита поэзии». В своей книге, посвященной проблемам социалистического реализма, Бехер писал: «Статистика в искусстве «не работает». Цифровой материал ничего не дает. Сто тысяч мертвых — абстракция. Массовую гибель в Сталинграде можно изобразить через страдания и смерть небольшого количества людей, с судьбой которых, показанной через развитие событий, мы глубоко срастаемся».

«Остановка в пути» — качественно новый художественный подход в литературе ГДР к антифашистской теме, известной нашему читателям по романам Дитера Нолля «Приключения Вернера Хольта», Макса Вальтера Шульца «Мы не пыль на ветру», «Солдат и женщина», Франца Фюмана «Еврейский автомобиль», «Двадцать два дня, или Половина жизни» и многим другим. Сам Кант говорил, что для такой книги, как «Остановка в пути», нужна была особая зрелость — «своя и общества» и что он не смог бы написать роман так, как он его написал, не существуй уже до него «целой библиотеки книг о второй мировой войне, о фашизме. Только потому, что уже существовало первое, могло быть дозволено второе».

Возрождение человека в герое Канта означает не просто возникновение чувства вины за преступления фашизма, но высвобождение души от пут нацистской идеологии. В начале романа Марк Нибур руководствуется набором примитивных идей, которые вдалбливались ему в голову еще с детских лет, подростку, а затем юноше в условиях жесточайшей армейской муштры. Культ грубой силы, восхваление зверских инстинктов, достоинств «высшей расы», антисемитские лозунги и учения о нехватке жизненного пространства, о великой миссии Германии, о неполноценности других народов, — яд фашистской идеологии никогда бы не мог так глубоко внедриться в сознание миллионов людей, если бы гитлеровская концентрация морали и этических норм не была бы грандиозной паутиной лжи, опутывающей человеческие души, если б громоздкая бюрократическая машина не монополизировала всю духовную и культурную жизнь страны.

Все подчинено тому, чтобы не только ограничить кругозор людей рамками воинствующего обывателя, привить им мораль лавочников, но и подавить в каждом из них личность. Все идет в ход — и легенды о мужестве германцев, и тминная водка, и день, заполненный уроками «мировоззрения и физической закалкой».

Вот почему Кант, писатель-аналитик, так внимателен в исследовании тех деталей, незначительных обстоятельств, разрозненных фактов, непримечательных, быть может, событий, которые в совокупности меняют представление о мире у его героя, оболваненного, но честного и искреннего юноши. И главное, что оказывается спасительным для Нибура, — всегда, даже когда он оказывается в самом ужасном, немыслимом положении, находится человек, который слышит его стон, которому есть до него дело. Вереница людей, многие из которых так и остались безымянными, — живое свидетельство гуманистического пафоса всей книги. Этот пафос пронизывает историю героя. То, что случилось с ним, — проявление человеческого великодушия, чуткости, терпения, не позволивших потеряться ему в хаосе разрухи последних военных и первых послевоенных месяцев, — тех качеств, которые увековечены в памятнике советскому воину в Трептов-парке в Берлине. Спасенная немецкая девочка на одной руке и карающий меч в другой — вот символы подлинной гуманности, противопоставленные идее человеческого ничтожества, цинического презрения к человеку. Там, утверждает Кант, где начинают звучать песни реваншизма, непременно вытаскиваются на свет старые концепции, фальсифицирующие одновременно и древний эпос, и новейшую историю. Но опыт его Нибура уже невозможно истолковать превратно. Марку удалось подняться из бездны отчаяния, куда он был брошен фашизмом, подняться благодаря помощи людей, сильных духом, понимающих законы истории, и благодаря испытаниям, через которые он сам прошел. Возвращение к прошлому невозможно. Нибуру, суждено творить новую жизнь.

Во втором романе Канта, «Выходные данные», есть персонаж, который для писателя становится живым олицетворением времени. Это Герхард Риков, человек, «неудержимо идущий к цели». Все началось с того, что пленный немецкий солдат под Сталинградом решает передать записку на родину о том, что он жив, сунув обрывок картона с адресом солдату Советской Армии. «Он выбрал старшину с широченной грудью и усищами, от которых страх берет. Старшина шагал перед взводом и, распевая, широко открывал рот, словно собираясь проглотить целый хлеб, но тотчас углядел, что Герхард Риков протягивает ему картонку; он взял ее, не замедляя шаги и не прерывая песни, а Герхард Риков отскочил назад, на свое место». Весточка дошла по назначению вместе с советскими войсками. Первый замысел оказался осуществлен. Правда, Герхарду пришлось из-за своей дерзкой затеи пережить немало тяжких испытаний: и бойкот, и травлю, и побои от сотоварищей но заключению. Ничто, однако, не в состоянии было поколебать его веры в то, что с прошлым покончено. Насколько важен и смел сделанный Риковым шаг, показывает сопоставление его истории с рассказом Франца Фюмана «Капитуляция».

Название небольшого повествования многозначно — это и сюжетное действие (спустя семь часов после безоговорочной капитуляции Германии на вершине холма, в глубине богемского леса, два жандарма и лейтенант СС силятся повесить на дубовом суку молодого солдата, дезертировавшего с фронта), это и глубокая, психологическая и идейная ошибка героя, который, чудом избежав смерти, кончает жизнь самоубийством, отказываясь от борьбы, капитулирует перед чувством страха, загоняющим его в тупик.

Весь рассказ — цепь жестоких парадоксов, которые, однако, получают у Фюмана свое обоснование. Молодого солдата обезумевшие фанатики хотят повесить только за то, что он не хочет воевать, когда капитуляция уже подписана. Его спасаёт появление советских воинов. Но вместо того, чтобы сдаться в плен, он в ужасе бежит с веревкой на шее, со связанными за спиной руками, с плакатом на груди («Я трус, отказавшийся защищать Германию от варваров»), бежит так же, как бегут его палачи, в лес, прочь от этих «страшных русских». А затем, проявив громадную силу воли, страстное желание жить, во второй раз уже спасшись от гибели — он едва не срывается в пропасть,— сам снова надевает себе петлю на шею и бросается с обрыва, предварительно закрепив конец веревки о корень дерева.

К советским солдатам у него пути нет — он отравлен пропагандой о «зверствах русских», боится суровой расправы. Единственную тропинку, по которой он мог бы спастись, перекрывают все те же жандармы и лейтенант СС, волей случая оказавшийся рядом. Последняя мысль его: «Вот за что я отдал свою жизнь... За этих убийц. За страшные законы этих убийц... За то, что меня самого в первый день мира прикончили эти убийцы в лесу, как дикого зверя!» Выхода нет, и он, как сам говорит, капитулирует. Лишь в момент толчка, перед тем, как скатиться в пропасть, он передумал, но ноги уже повисли над пустотой. Солдат гибнет, хотя должен был бы жить и стремиться к жизни всеми силами души, ведь он молод и так тонко и остро воспринимает окружающий мир — этот в прошлом студент художественной школы.

Что же еще толкает его в пропасть, кроме животного страха? Сознание тяжести собственной вины, собственного преступления, тяжести всего содеянного им самим и такими, как он, — мысль о возмездии. Эта идея персонифицирована в рассказе и представлена образом старика с багрово-синим лицом и развевающейся седой бородою. Он был повешен в далеком украинском селе Константинове, и молодой солдат вспоминает это особенно отчетливо в момент, когда обрывок веревки на его шее, зацепившись за сучок, туго затягивается вокруг горла, когда он, собственно, уже не мыслит, а только ощущает. Образ старика, трижды появившийся в сознании солдата, всякий раз укрепляет в нем мысль о невозможности прощения.

Последняя сцена рисует юношу, лежащего на земле с глубокой раной в черепе. Представлен, по сути, миг смерти героя, — стоящий над ним жандарм уже не замечает признаков жизни в своей жертве. Но этот миг в художественном плане становится чрезвычайно долгим, и в сознании умирающего опять всплывают картины родного дома. Вот только за спиной его отца вновь появляется русский старик с камнем в руках. Затуманенное сознание погибающего неспособно отделить воспринимаемое и мыслимое, но в реальности над ним наклоняется жандарм, а за спиной с булыжником — эсэсовец, решивший убрать последнего свидетеля своих преступлений. В тот миг, когда он, осуществив свое намерение, берет документы лежащего без движения юноши, его форму и табличку с надписью, собираясь сдаться в плен к русским, герой понимает, что он был должен сделать. «Я хочу жить! Теперь я знаю, зачем жить!» — кричало его сердце. Он еще на мгновение пересилил смерть и уже тускнеющим взором увидел советских воинов и эсэсовца в его форме, заученным движением сорвавшего автомат с плеча и рухнувшего под предупреждающей его пулей. Погибают все персонажи этого рассказа-притчи, который отличается особой выразительностью и тонкостью в передаче главной мысли, а также предельной обобщенностью своих персонажей.

Фюман решает в концентрированной форме новеллистического повествования те же задачи, что и Кант на страницах романа. Два художника избирают для воплощения сходного драматического момента в судьбах своих героев.

Путь персонажа кантовского романа, простого крестьянского юноши, Герхарда Рыкова, типичен и отражает реальную жизнь республика. Путь фюмановского героя, к сожалению, тоже характерен для определенного поколения немцев и связан с крушением нацистской империи. Рыков — участник земельной реформы в своей деревне, затем директор машинопрокатной станции там же, потом районной, далее мы его видим заведующим первым в республике кабинетом сельскохозяйственной техники. Новая его должность в Берлине, на которой его застает смерть, очень ответственная, его работа — на стыке крестьянского труда и промышленности.

[…]

Поклонник Клейста и Гебеля, бывший крестьянский, сын теперь уже сам учит детей немецкому языку, немецкой литературе, немецкой истории. 34тем — новая война, развязанная фашистской Германией. Спиридонов, пройдя ее трудные дороги, оказывается в небольшом немецком городке майором и комендантом и всякий раз видят из окна своего кабинета через площадь бронзовое изображение прусского фельдмаршала фон Мольтке. Встреча со Спиридоновым для Давида Грота, в ту пору еще совсем молодого человека, значила очень многое, он понял цену истинного интернационализма и истинной культуры. Шоссе, по которому он однажды проехал с майором, проходило мимо бывших концентрационных лагерей Заксенхаузена и Равенсбрюка, но вызывало у спутника Грота совсем иные ассоциации. Для него это трасса, связывающая Берлин Генриха 'Гейне и Хиддензее Герхарда Гауптмана, «стезя культуры, пересекающая Неоглядный край, который простирался от родины Генриха фон Клейста на востоке и Теодора Фонтане на западе до северного острова Рюген, ;где жил Эрнст Мориц Арндт, где родился фриц Рейтер и Иоганн Генрих, по левую сторону от их пути лежал Рейнсберг Тухольского, а по правую — место добровольного заточения Ганса Фаллады, и Гюстров тоже был где-то неподалеку, а там дом Барлаха, а в Нейстерлиц они завернули только для того, чтобы объехать вокруг последнего жилища Энгельсберта умпердинга...»

Все эти сведения излагаются обескураженному Гроту, который о них понятия не имеет, на чистейшем немецком языке, необычном только в том смысле, что на нем совершенно свободно изъясняется чужестранец. Майору Спиридонову Германия дорога этими именами, именами писателей, которые были или запрещены или фальсифицированы и о которых их соотечественники знали значительно меньше русского офицера.

Мы встречаем майора Спиридонова и в острокомедийной ситуации, когда он не на живот, а на смерть бьется с упрямым бургомистром немецкого городка Фрицем Андерманом. Он сын гессенского медника, горняк, член КПГ, участник революционной борьбы в Руре, Бранденбурге, Ораниенбурге, бывший узник гестапо. Теперь, находясь на посту бургомистра, Фриц Андерман, ни мгновения не колеблясь, отстаивает свое право стереть с лица земли памятник графу фон Мольтке, душителю революции 1848 года. И майор Спиридонов ведет с ним ожесточенный спор, добиваясь сохранения в памяти соотечественников воспоминания о фельдмаршале, оставившем заметный след в германской истории. Давид Грот, признанный знаток военной истории, должен помочь Спиридонову переспорить упрямого Андермана. Из-за недостатка времени бургомистр и его оппонент ведут дискуссию в письменном виде, обмениваясь записками, в которых содержались доводы «за» и «против» Мольтке. Фриц Андерман, полагая, что его доводы неотразимы, весело обращается в последней записке к Гроту: «Приятель, сдавайся!»

История с Мольтке приобретает дополнительный идейно-образный смысл в свете жарких дискуссий, которые велись на этапе становления немецкой социалистической культуры об отношении к национальному прошлому, — от безоговорочного отрицания до некритического усвоения, и вместе с тем характеризует созидательный, а не разрушительный пафос тех преобразований, которые велись на немецкой земле в первые послевоенные месяцы.

И драматические, и радостные события Кант изображает, обходясь «без туша и фейерверков». Он словно «счищает наждачной бумагой полировку с каждой фразы», стремясь дойти до сути явления, снять с него налет условности или общепринятого толкования. Соотнесенность нелепо-комических и трагедийных или драматических мотивов, создание эстетического эффекта на основе обостренной контрастности ситуаций — излюбленный прием в стилевой палитре художника. Юмор у него часто оттеняет трагедию, а парадоксальность сцен, рисующих полярные противоположности, позволяет яснее высказать волнующие писателя мысли. Кант рассматривает своих героев не просто в парадоксальных, а именно в диалектически сопряженных ситуациях. В двенадцатой главе романа «Выходные данные» майор Советской Армии защищает памятник генерал-фельдмаршала графа Хельмута фон Мольтке от его соотечественника Фрица Андермана. А в следующей главе мы встречаем немецкого военнопленного Герхарда Рикова, который с помощью советского солдата сообщает родным, что остался в живых. Оба эпизода оказываются связаны общей мыслью, хотя внешне эта связь не ощущается.

Отвечая в 1971 году на анкету журнала «Иностранная литература», Кант говорил, что слова «чтение» и «жизнь» (Lesen — Leben) в его родном языке не просто имеют четыре общие буквы, они прямо связаны между собой, так как литература — «лучшее средство содействовать взаимопониманию». В 1976 году в специальном номере журнала «Вопросы литературы», посвященном теме «Писатели в борьбе за мир», Кант обращался к читателям и к своим коллегам со следующими словами: «Мне думается, что литература — это не только мастерство языка, она должна оставаться и искусством убеждения: убеждать людей быть благоразумными и миролюбивыми — это тоже ее задача».

Л-ра: Литературная учеба. – 1985. – № 3. – С. 158-164.

Биография

Произведения

Критика