Децим Магн Авсоний. Распятый Купидон
Авсоний Григорию, сыну своему, привет.
Видел ли ты когда-нибудь миф, написанный на стене? Конечно, видел и помнишь. Такая картина нарисована в Треверах, в триклинии Эола: там изображено, как женщины, жертвы любви, распинают на кресте Купидона. То женщины не нашего времени, когда грешат по доброй воле, но героических дней женщины, которые хотят себя оправдать и наказывают бога, те самые, часть которых перечисляет наш Марон, описывая Поля Скорби. Эта картина своим замыслом и своим исполнением вызвала мой восторг. Но от оцепенения восторга перешел я к безумию стихослагательства. Мне самому в моей эклоге нравится только заглавие; все же вручаю тебе мой грех. Мы любим пятна на своем теле и свои шрамы и, не довольствуясь тем, что согрешили по своей слабости, стараемся, чтобы другие полюбили наши грехи. Впрочем, зачем я так старательно защищаю эту эклогу? Я уверен, что ты полюбишь все, о чем только узнаешь, что это — мое. На эту любовь я надеюсь более, чем на твои похвалы. Будь здрав и люби своего отца.
В тех воздушных полях, помянутых Музой Марона,
Миртовый где оттеняет лес влюбленных безумных,
Преданы страсти своей героиды, и каждая явно
Символ той смерти хранит, от которой когда-то погибла
Бродят они по великому лесу, при свете неверном,
Посреди тростниковых стволов, меж маков тяжелых,
У безмолвных, недвижных озер и ручьев без журчанья.
Никнут там на брегах цветы в туманном сиянье,
Юношей и царей с именами, оплаканных древле:
Эбала сын Гиацинт, Нарцисс, в себя же влюбленный,
Златоголовый Крок, разубранный в пурпур Адонис,
Саламинский Аякс, на коем стон скорби написан.
Неутешные образы слез и любви злополучной,
Давнюю скорбь приводя и после смерти на память,
Снова к годам, миновавшим давно, героид возвращают.
Плачет, лишенная сына, Семела о молнийных родах
И, колыбели спаленной тень в пустоте раздирая,
Воображаемых молний зыблет бессильное пламя.
Дар напрасный кляня, мужским счастливая видом,
Плачет Ценида, что вновь свой прежний лик восприяла.
Рану сушит Прокрида, кровавую руку Цефала,
Ей сражена, лаская. Дымную лампу из глины
Дева несет, что с башни фракийской кинулась в море.
И с туманной Левкаты готова низринуться Сапфо,
[Дева-мужчина, кого погубили лесбийские стрелы.]
С грустным лицом Эрифила Гармонии дар отвергает,
Несчастливая мать, злополучная столь же супруга!
Вся миносская басня воздушного Крита, подобно
Некой картине, дрожит во образах легких и тонких:
За белоснежным быком идет по следам Пасифая;
Милым покинута, держит клубок в руке Ариадна;
Взор безнадежно склоняет к дощечкам отвергнутым Федра.
Петлю несет одна; другая — подобье короны;
Стыдно, что в недрах скрывалась коровы Дедала, третьей.
Сетует Лаодамия о двух ночах, что мелькнули,
В радостях недовершенных, с живым и с мертвым супругом.
Дики, с другой стороны, — в руке клинок обнаженный, —
Канака нас ужасает, Элисса Сидонская, Фисба:
Эта — с мечом отца, та — гостя и третья — супруга!
Здесь и сама, что когда-то хранила Эндимиона
Сон на латмийских утесах, — с факелом и в звездоносной
Диадеме своей. Луна двурогая бродит.
Сотни других, лелея давнишних страстей своих раны,
Муки свои оживляют в жалобах нежных и горьких.
Вдруг посредине них, крылами стуча, рассекает
Неосторожный Амур подземного сумрака тени.
Мальчика все признали, воспоминаньем постигнув
Общего в нем врага. Хоть влажные сумерки кроют
Пояс его, на котором златые блистают застежки,
И колчан, и огни горящего факела, — все же
Узнан он, и спешат обрушить бесплодную ярость
Женщины. Враг одинок, в чужих застигнут владеньях,
Утомленный полет сквозь сумрак плотный стремит он;
Те же, как туча собравшись, теснят. Он тщетной защиты
Ищет, дрожа, но его в середину толпы увлекают.
В скорбном лесу они выбирают мирт знаменитый,
Ненавистный за мщенье богов (здесь когда-то Адонис,
Верный Венере, был распят отвергнутой им Прозерпиной)
И на высоком стволу они утверждают Амура,
Руки ему за спиною связав и ноги опутав
Узами: как он ни плачет, нет облегчения пытке!
Без преступленья Амур обвинен, осужден без суда он.
Хочется каждой себя оправдать, чтоб было возможно
Преступленья свои ей сделать виною другого.
Все, его укоряя, подъемлют изведанной смерти
Символы; это — оружие их, это — сладкое мщенье:
Тем за скорбь отомстить, от чего и сами погибли!
Держит та петлю; клинка та призрачный облик возносит;
Та указует пустой поток и обрывистый берег,
Ужас неистовых волн и волненью чуждое море;
Пламенем те угрожают и яростно факелы зыблют,
Что трещат без огня; разрывает Мирра утробу,
Что переполнена блестками слез, и в дрожащего бога
Мечет янтарь самоцветный слезоточивого древа.
Многие, в виде прощенья, хотят одного: насмеяться,
И под концом острия их тонкой иглы выступает
Нежная кровь, из которой выросла роза; другие
Светочей дерзкое пламя к стыдливости бога подносят.
Мать, благая Венера, сама повинная в тех же
Преступлениях, входит в это смятенье беспечно
И, не спеша оказать поддержку теснимому сыну,
Страх его удвояет, злыми наветами новых
Подстрекая Эриний. Ставит в вину она сыну
Собственный свой позор: что тайные сети супруга,
Поймана с Марсом, терпела она; что постыдные члены
Форму смешную дают Геллеспонта сыну Приапу;
Что безжалостен Эрикс; что Гермафродит — полудева.
Не довольствуясь речью, бьет золотая Венера
Мальчика связкою роз, — тот, страшася горшего, плачет.
Бога избитое тело росой окропилось пурпурной
От беспрерывных ударов связанных роз, что и прежде
Алыми были, но ярче покрылись багровою краской.
Тут остыл неистовый пыл, и, видя, что кара
Больше вины, Венера себя считает виновной.
Героиды вступаются сами; теперь уж согласна
Каждая гибель свою приписать судьбине жестокой.
Благодарит их добрая мать за то, что забыли
Скорби свои, отпустив ребенку прощенные вины.
Образы ночи порой в таких виденьях тревожат
Ложными страхами сон беспокойный. От призраков этих
Освобожден, изведавший ночью немало страданий,
В час, когда сумраки сна редеют. Амур улетает
И через дверь из слоновой кости возносится к вышним.
Критика
Поділитися