Живое сердце
Е. Гинзбург
Новая книга стихов Вероники Тушновой оказалась ее последней книгой. Ее берешь в руки с горьким чувством, с обостренной готовностью принять в свое сердце эти стихи, судьба которых так тревожила ушедшего от нас поэта.
Я предвижу заранее их трудную участь, дождь и холод у запертых глухо дверей, я заранее их долгой бездомностью мучусь, я люблю их — кровиночки жизни моей...
Нотки подобной тревоги и раньше проскальзывали в творчестве Вероники Тушновой, в ее раздумьях о судьбе ее стихов. Не случаен один из прежних заголовков — «О непомерных прихотях души».
Но нет. Та обнаженность чувства, с какой сталкивается читатель в «Ста часах счастья», отнюдь не воспринимается как «непомерная прихоть души».
О чем эта книга? Сначала кажется, что она о любви, и только о любви, о мучительном поединке двух душ. Но потом видишь, что главное в сборнике все же не это. Главное — смятение поэта перед надвигающимся концом, перед близким расставаньем с дорогим миром. Иногда смятенье и тревога прорываются почти отчаянным криком: «Неужели исчезнут и эти ели и этот снег навсегда растает? Люди любимые, неужели вас у меня не станет?» А иногда все та же мысль выливается в приглушенные разговорные интонации: «Все еще верю: позже, когда-нибудь... В марте... в мае... Моя последняя осень. А я ничего не знаю».
Все новые и новые возвращения к неотступной мысли о близком конце роднят книжку с некоторыми циклами стихов Марины Цветаевой. Во всяком случае известные цветаевские слова — «Мне так не хотелось в землю с любимой моей земли» — многократно вспоминаются, когда перелистываешь тушновский сборник.
Но, упорно продираясь к свету сквозь тревогу и страх, Вероника Тушнова не хочет принять цветаевского горького признания о жизни как одиноком сне. И вот перед нами несколько стихотворений о слиянности каждого со всеми, о связи времен, о том, как «ничто не пропадет, не минется», потому что непреложны законы бытия и законы человеческого сердца:
А стоит ли уж так печалиться, прощаясь с миром дорогим?
Ничто на свете не кончается, лишь поручается другим.
Другим любовь моя завещана, в других печаль моя горька...
Сто тысяч раз другая женщина все пронесет через века...
Кровная связь соединяет поэта не только с этой другой женщиной, которая понесет наследство сегодняшнего дня в будущее, но и с теми, кто уже прошел до нас по нашему миру. Вот цветет на окне черемуха — «любимица покойной матери моей». Вот кричат в лесу кукушки, обещая долгий век нам, как обещали его тем, кого уже нет. В этом сознании вечности жизни, в чувстве сердца единого для поэта не только великое утешение, но и путь к счастью.
А счастье для Вероники Тушновой — это вовсе не то, что сияет ослепительным, но однотонным, ровным блеском, что исключает всякую боль, всякое страдание. В мире поэта с его чуткостью к негромким звукам, с его душевной ранимостью и готовностью к самоотдаче почти неуловима грань, отделяющая душевные муки от счастья и вдохновения. И счастье свое поэт собирает «по крупице, по капле, по искре, по блестке», создает его иногда «из тумана и дыма».
Чем внимательней следуем мы за Вероникой Тушновой, тем яснее становится, что эпиграфом к этой книжке могли бы стать блоковские строки:
Сердцу закон непреложный —
Радость — Страданье одно.
Именно в этом единстве светотеней и рождается насыщенное слово о подлинном счастье, достойном человека. Поэт поднимается над буднями, над отстоявшимися, обкатанными, банальными представлениями о счастье-благополучии. Через сложные повороты, преодолевая кружение повседневности, поэт рвется к постижению главного в жизни:
Шмелиной музыке внимаю, вникаю в птичью кутерьму...
Я прозреваю, понимаю, еще чуть-чуть — и все пойму.
Стихи Вероники Тушновой — это женские стихи в добром смысле слова. И не только потому, что тема любви проходит через весь сборник как один из ведущих мотивов, но и по богатству эмоциональных оттенков, по душевной грации, по самозабвенной, безоглядной готовности презреть страдание ради предобещанного счастья. Жертвенность подлинной женской любви, ее стремление принять на себя все тяготы любимого, желание проникнуть в самые сокровенные «углы» его внутреннего мира — все это встает в истории этой любви, в которой, «случалось, бывало, что из горького горя я счастье свое добывала».
Пусть с точки зрения прямолинейного ригоризма любовь эта запретна. Все равно она чиста и целомудренна. И как верно передано чувство окрыленности и небрежения к благам земным в таких, например, строках:
Дом — четыре стены...
Ну, а если у нас их нет?
Если нету у нашего дома
знакомых примет,
ни окна, ни крыльца,
ни печной трубы,
если в доме у нас
телеграфные стонут столбы,
если в доме у нас,
громыхая, летят поезда?..
Ни на что, никогда
не сменяю я этой судьбы,
в самый ласковый дом
не войду без тебя
никогда.
Любовные стихи сборника — это стихи-исповедь. Им прощаешь встречающуюся порой исступленность интонации. Она появилась оттого, что любовь здесь действительно, а не в качестве литературного приема соседствует со смертью.
На первый взгляд пейзажи Вероники Тушновой лишены локальных примет и воспринимаются только как фон для интимной лирики. Но это лишь на первый взгляд. А присмотревшись пристальней, узнаешь в звуках, цветах, запахах, встающих со страниц сборника, знакомые картины среднерусской природы.
Устремляясь к «снегу своего детства», к «свету своего детства», поэт видит тот самый знакомый приволжский «сгорбленный сивый ельник», сияющий в сугробах по грудь, видит чавкающую, вязкую глину проселочных дорог, и лесной костер, и пылающий в нем сушняк. А над всем этим — родная Волга, иногда не названная прямо, но неизменно ощущаемая.
Вне этого привычного, родного нет и счастья. И когда поэтесса восклицает: «Осчастливь меня однажды, позови с собою в рай» — то конкретный земной адрес этого рая указывается тут же и не вызывает никаких сомнений:
Он ведь не за облаками, не за тридевять земель,—
там снежок висит клоками, спит апрельская метель.
Там синеет ельник мелкий, на стволах ржавеет мох,
перепархивает белка, словно розовый дымок.
От этих картин естествен переход к обобщенному образу родной земли. Поэт видит добрые руки матери-родины, руки, «от стирки сморщенные, слезами горькими смоченные, качавшие, пеленавшие, на победу благословлявшие»...
Как спасенье свое держу их, волнения не осиля.
Добрые твои руки, прекрасные твои руки, матерь моя, Россия!
Как-то не хочется рассуждать по поводу этого сборника об особенностях поэтики, о рифмах и ритмах, о профессиональных приемах автора, тем более что никаких формальных новшеств у Тушновой нет и она позволяет себе временами даже роскошь глагольных рифм. Нет, автор, безусловно, не размышлял в данном случае над вопросом, «как делать стихи». Потому что это стихи такого рода, о которых было когда-то сказано:
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.
Кусок живого сердца своего, бьющегося по непреложным законам нашего мира, оставила, уходя, Вероника Тушнова в своей книжке «Сто часов счастья».
Л-ра: Новый мир. – 1965. – № 12. – С. 240-241.
Критика
