Творчество К.Н. Батюшкова и литературные направления начала XIX века
П.А. Орлов
Вопрос о принадлежности творчества К.Н. Батюшкова к одному из литературных направлений начала XIX в. давно стал дискуссионным. На это, в частности, указывает Н.В. Фридман: «Творчество Батюшкова изучено недостаточно. Не решен, в сущности, даже вопрос, к какому литературному направлению следует отнести этого замечательного поэта». Н.В. Фридман приводит шесть определений творческой позиции Батюшкова, предложенных только в последние три десятилетия: неоклассик, предромантик, романтик, реалист, представитель легкой поэзии, карамзинист. Наиболее устойчивым оказалось мнение о Батюшкове как о романтике.
Первым высказал эту мысль Г.А. Гуковский в монографии «Пушкин и русские романтики» (1-е издание — 1946 г.; 2-е — 1965 г.). По его мнению, мировоззрение Батюшкова глубоко трагично. Как слабое утешение воздвигается поэтом «легкое здание мечты о нормальном, здоровом человеке». А.Н. Соколов поддержал мысль Г.А. Гуковского о романтическом двоемирии поэзии Батюшкова, но эти миры выглядят в его представлении несколько иначе: здесь взаимосвязаны не трагическое мировосприятие и эпикурейская мечта, а реакционная социальная действительность и противостоящий ей романтический идеал поэта.
Авторы многочисленных работ о Батюшкове стремятся дать однозначное определение творчества писателя, относя его к романтизму или реализму, классицизму или сентиментализму. Между тем живой литературный процесс оказывается неизмеримо сложнее, поскольку развитие литературы происходит не только от одного направления к другому, но и в творчестве каждого отдельно взятого писателя. Иногда углубляется и совершенствуется один и тот же метод, в других случаях писатель от одного творческого метода переходит к другому, как, например, Пушкин, Гоголь и другие писатели. Имеют место и такие случаи, когда одно произведение несет на себе печать двух художественных методов, слившихся в нерасторжимом единстве.
В русской литературе первых десятилетий XIX в. также были свои промежуточные феномены, вызванные особенностями исторического развития русского общества. В отличие от ряда европейских стран (Англия, Франция), уже переживших буржуазные революции, Россия еще только стояла накануне демократических преобразований. В силу этого просветительские идеи и просветительское искусство с их антифеодальным, антиабсолютистским пафосом не утратили здесь своего значения и успешно развивались рядом, а подчас и в тесном единстве с новыми литературными явлениями — с романтизмом и даже критическим реализмом. «Русский романтизм,— пишет А.Б. Ботникова,— был явлением кратковременным и довольно редко выступал в «чистом» виде... Картина литературного развития России предстает в неизмеримо более сложном виде, чем на Западе».
Легкую поэзию нельзя считать одним из течений романтизма хотя бы потому, что она возникла гораздо раньше этого направления. Впервые она появилась во Франции в первой половине XVIII в. и была представлена здесь творчеством Шолье, Лафара, Гамильтона, Жана-Батиста Руссо. Следующий этап ее развития относится к середине XVIII в. — лирика Дора, Колардо, Бернара, Леонара, Берни, Бертена, Буфле. В этот период она отражает бездумно-эротическое, легкомысленное мироощущение французской аристократии в канун французской революции.
В дальнейшем легкая поэзия становится одним из явлений просветительской литературы. Писатели-просветители обращались в своем творчестве к самым разнообразным жанрам предшествующей литературы. Они использовали в своих целях авантюрный, семейный и гривуазный романы, сказку, классическую трагедию, оду, героическую и бурлескную поэму, но во все эти жанры вносили новое воинствующее, антифеодальное содержание.
«Как ни противоречиво с первого взгляда, — писал С.С. Мокульский, — объединение великого просветителя Вольтера с аристократической поэзией рококо, однако исторически такое объединение имело место... Но в его сознании ...этот гедонизм терял свой бездумный, упадочный характер и становился символом независимости, орудием идеологического самоопределения». В конце XVIII — начале XIX в. самым ярким представителем легкой поэзии во Франции был Эварист Парни, в творчестве которого особенно усилились антиклерикальные и атеистические мотивы.
В России легкая поэзия появилась во второй трети XVIII в. в лирике поэтов-классицистов: Кантемира, Тредиаковского, Ломоносова и Сумарокова. Она была представлена в то время переводами стихотворений Анакреона И его греческих подражателей. В последние десятилетия XVIII в. в России наблюдается распространение просветительских идей. Легкая поэзия с ее культом чувственных наслаждений оказалась созвучной гедонистической этике просветителей и вместе с тем (благодатной формой для выражения их оппозиционных настроений к представителям светской власти и духовенства. Предшественниками Батюшкова в легкой поэзии были М.Н. Муравьев и Г.Р. Державин.
Легкая поэзия на просветительском этапе ее развития обладает рядом устойчивых, типологических черт. К ним относятся прежде всего двуплановость, двоемирие, которое следует отличать от романтического двоемирия, поскольку оно создается в легкой поэзии на основе чисто просветительских представлений.
Герои легкой поэзии четко делятся на два резко противопоставленных друг другу лагеря. Принадлежность к каждому из них определяется степенью разумности и «просвещенности» его представителей. Одни из них «правильно» понимают природу человека, цель и смысл его бытия. Поэтому в легкой поэзии их называют то «философами» («философы-ленивцы» — у Батюшкова), то «мудрецами» («Тебсский мудрец» — у Пушкина). Они любят наслаждения и отрицают аскетизм. В иерархии удовольствий на первом месте у них стоит чувственная любовь, за ней следует дружба, деревенское уединение, вино, занятия поэзией и праздность («лень» на языке поэтов этого круга).
Противоположный лагерь представлен героями, которые ошибочно, неправильно судят о смысле и назначении человеческого существования. Сюда входят цари, придворные, богачи, всякого рода службисты и карьеристы, церковники, в первую очередь монахи. Их жизнь находится в вопиющем противоречии с законами природы: они живут в душных и тесных городах, они обременены утомительными и скучными служебными обязанностями, их помыслы подчинены борьбе за власть и богатство. У них нет друзей, им незнакома бескорыстная, взаимная любовь. Ими владеют зависть, тщеславие. Что касается духовенства, то оно осуждается прежде всего за проповедь аскетизма, противоречащего самой натуре человека.
Просветительский характер легкой поэзии конца XVIII — начала XIX в. проявляется также в проповеди «умеренности». Этого понятия мы не найдем в романтической литературе, герои которой не терпят над собой никакого контроля, никакого ограничения своих желаний. Совсем иной взгляд был у просветителей. Признавая и оправдывая стремление человека к удовольствиям, они в то же время указывали на необходимость разумного ограничения своих желаний. «Удовольствие, — писал Поль Гольбах, — является благом лишь постольку, поскольку оно служит сохранению здоровья и поддержанию хорошего состояния человека, но удовольствие становится злом.., когда последствия наслаждения наносят вред счастью и благополучию наслаждающегося».
С проповедью «умеренности» связано в легкой поэзии прославление скромной, непритязательной жизни, дающей истинные и вместе с тем безвредные наслаждения. Палатам и дворцам здесь противопоставлена скромная «хижина», роскоши — бесхитростные дары природы.
Любовная страсть, воспеваемая в легкой поэзии, существенно отличается от любовного чувства в изображении романтиков. Романтическая любовь всегда идеальна, возвышенна. Она носит или героический, или трагический, или даже мистический характер, но достойными ее могут быть лишь избранники, наделенные исключительными незаурядными характерами. В легкой поэзии любовь понимается как здоровое, естественное, чувственное влечение.
Несмотря на свой, казалось бы, безобидный и отнюдь не воинственный характер, легкая поэзия, подобно другим явлениям просветительской литературы, делала свое разрушительное дело. Она развенчивала кумиры феодально-абсолютистского мира и тем самым лишала его ореола, которым он был окружен в течение многих веков.
Изучение легкой поэзии конца XVIII — начала XIX в. позволяет по-новому осмыслить своеобразие творчества Батюшкова. Его легкая поэзия примыкает не к одному из течений раннего русского романтизма, как это утверждал Г.А. Гуковский и его многочисленные последователи, а всецело принадлежит к просветительскому этапу русской литературы. Разумеется, Батюшков неизмеримо талантливее своих предшественников в легкой поэзии, но восприятие действительности и творческий метод у них один и тот же.
О связи Батюшкова с Просвещением писали Д.Д. Благой, Б.С. Мейлах и ряд других исследователей. Но этот факт приводился как одна из черт мировоззрения писателя, как свидетельство принадлежности его к передовой части общества и не ставился в связь с особенностями творческого метода. А между тем первый период литературной деятельности Батюшкова связан с просветительством именно благодаря легкой поэзии, которую он и молодой Пушкин довели до наивысшего расцвета и совершенства.
Произведения Батюшкова отличаются в это время тем двоемирием, о котором речь шла выше и которое характеризует легкую поэзию на просветительском этапе ее развития
Столь же равнодушно относится поэт и к военной славе («Ответ Гнедичу») :
Пускай, кто честолюбьем болен,
Бросает с Марсом огнь и гром,
Но я — безвестностью доволен
В Сабинском домике моем.
В послании «К Петину» снова тот же контраст: миру «вельмож и царей», в котором каждого ждут «рабство и цепи», противопоставлена «безвестная доля» поэта, украшенная любовью и вином.
Важное место в лирике Батюшкова занимает прославление «умеренности». Зто выражается прежде всего в описании скромной обстановки жилища поэта, в постоянном подчеркивании простоты и непритязательности вкусов. Свой дом («Мои пенаты») поэт именует то «хижиной убогой», то «смиренной хатой», то «простым» «шалашом». Скромна обстановка «хижины»: «стол ветхой и треногой», «жесткая постель» — «всё утвари простые,// Всё рухлая скудель!». Это описание характеризует не вкусы стоика, не привычки аскета. Оно отражает взгляды на жизнь философа-эпикурейца, умеющего отделить подлинные ценности от ценностей ложных. На фоне убогого жилища поэта, далекого от «дворцов», «фортуны» и служебного «счастья», рельефнее выглядят подлинные радости бытия: любовь, дружба и поэзия.
Любовь, воспеваемая Батюшковым, отличается чувственностью, эротичностью, что присуще легкой поэзии (стихотворения «Ложный страх», «Веселый час», «Привидение», «Мои пенаты», «Вакханка»). Она не знает ни верности, ни ревности и вполне довольствуется минутными наслаждениями, полученными на ложе «сладострастья». Земной, просветительский характер этой любви сурово осудил Жуковский в послании «К Батюшкову» и решительно поддержал молодой Пушкин.
Друзьями поэта могут быть только его единомышленники, такие же, как и он, «философы-ленивцы, враги придворных уз», спокойно променявшие превратности государственной службы на праздность домашней жизни.
Материалистическое мировосприятие, идущее от идей Просвещения, выразилось в легкой поэзии Батюшкова и в отрицании загробной жизни. Эта мысль настойчиво повторяется в первый период его литературной деятельности: «Умру, и все умрет со мной!» («Веселый час»), «Умру, друзья, и все со мной» («Совет друзьям»), «Час блаженнейший! Но ах!//Мертвые не воскресают» («Привидение»), Мысль о смерти не только не омрачает в легкой поэзии Батюшкова радость жизни, но, напротив, заставляет вдвойне дорожить ею. Поэтому трудно согласиться с мнением Г.А. Гуковского, утверждавшего, что «индивидуальная душа, смертная, мимолетная, трагически обреченная, для Батюшкова пуста и бессмысленна». Эта проблема раскрывается в поэзии Батюшкова гораздо оптимистичнее. Просветители-материалисты считали, что неверие в загробную жизнь не снижает, а, напротив, повышает ценность, значимость земного существования. Интересна в этом плане интерпретация П.И. Шаликовым, в духе просветительских идей конца XVIII в., философии Эпикура. «Эпикур,— писал он,— особенно старался рассеять ужас смерти... Ежели вы счастливы, ежели вы прожили во всяком довольстве, то... чего вы ожидаете? Оставьте жизнь так, как оставляют пир». Эту мысль почти дословно повторил Батюшков в стихотворении «Ответ Гнедичу»:
Как гость, весельем пресыщенный,
Роскошный покидает пир,
Так я, любовью упоенный,
Покину равнодушно мир.
Отношение Батюшкова к проблеме смерти столь же мужественно и оптимистично, как у просветителей. Тема смерти и тема наслаждений часто оказываются рядом в его произведениях («Ответ Гнедичу», «Привидение», «Мои пенаты»). Победителем из поединка всегда выходит наслаждение, вследствие чего жизнь не обесценивается, а приобретает еще большую значимость («Мои пенаты»):
Пока бежит за нами
Бог времени седой
И губит луг с цветами
Безжалостной косой,
Мой друг! скорей за счастьем
В путь жизни полетим;
Упьемся сладострастьем
И смерть опередим...
«Самый ход исторического процесса наглядно продемонстрировал поэту всю несостоятельность его попытки отвлечься от ....мучительных противоречий действительности», — пишет Н.В. Фридман. Эта правильная в своей основе мысль требует некоторых уточнений. Дело в том, что отказ от легкой поэзии означал в то же время отход Батюшкова не только от эпикуреизма, но и от просветительства.
Разрушители Москвы и философы-гедонисты оказались соотечественниками. Этого было достаточно для того, чтобы Батюшков объявил войну и тем и другим.
Безусловно, между Просвещением, французской революцией, царствованием Наполеона и его походом на Россию существовала своя историческая причинная зависимость, иначе история превратилась бы в калейдоскоп случайностей. Но причинная зависимость между явлениями не означает их тождества. Поэтому захват Наполеоном императорской власти и войны, последовавшие за этим, хотя и были обусловлены всем ходом предшествующих событий, но вместе с тем были явной изменой основным принципам просветительской философии.
Тогда в волненья бурь народных
Предвидя чудный свой удел,
В его надеждах благородных
Ты человечество презрел, —
писал Пушкин в 1821 г., подводя итог кратковременной и бурной деятельности Наполеона. Батюшков не постиг сложной диалектики истории, великолепно раскрытой Пушкиным в оде «Наполеон». Он выстроил в один ряд просветительство, революцию, войны Наполеона, пожар Москвы и увидел в них совершенно однородные по своей внутренней природе и по своим результатам явления: «Ужасные поступки вандалов или французов в Москве и в ее окрестностях... вовсе расстроили мою маленькую философию и поссорили меня с человечеством... Варвары, вандалы! И этот народ извергов осмелился говорить о свободе, о философии, о человеколюбии! И мы до того были ослеплены, что подражали им как обезьяны! Хорошо и они нам заплатили! Все их книги достойны костра, ...их головы — гильотины».
Охватывая мысленным взором идейные и политические явления конца XVIII — начала XIX в., Батюшков устанавливает между ними слишком прямолинейную причинную связь: «Сердце не лежит у меня к этой стране, — пишет он Гнедичу, — революция, всемирная война, пожар Москвы и опустошения России меня навсегда поссорили с отчизной Генриха IV, великого Расина и Монтаня».
Источник, начало всех бедствий Батюшков склонен теперь видеть в проповеди гедонизма, который лежал в основе и просветительской философии и легкой поэзии. Особенно полно он изложил свои новые взгляды в статье «Нечто о морали, основанной на философии и религии», написанной в 1815 г. В явном противоречии со своими недавними убеждениями и жизнерадостной легкой поэзией Батюшков яростно обрушивается теперь на гедонизм. «...Толпа философов-эпикурейцев от Монтаня до самых бурных дней революции повторяла человеку: «Наслаждайся! Вся природа твоя, она предлагает тебе все сладости свои ... все, кроме надежды на будущее, все — твое, минутное, но верное!». Но подобного рода проповедь, утверждает Батюшков, не достигает цели и не дает человеку прочного счастья. Наслаждение завершается, по мысли поэта, каждый раз пресыщением и оставляет после себя скуку и неудовлетворенность. «Так, — пишет Батюшков, — создано сердце человеческое: ...в самом высочайшем блаженстве, ...оно обретает горечь». Следствием неудовлетворенности, с одной стороны, и безбожия — с другой, оказались, по мнению поэта, трагические события, происшедшие на грани двух веков: «...Мы взирали с ужасом на плоды нечестивого вольнодумства, на вольность, водрузившую свое знамя посреди окровавленных трупов, ... на успехи нечестивых легионов, на Москву, дымящуюся в развалинах своих». Недавний атеист и эпикуреец отстаивает теперь и загробную жизнь, и бессмертную душу, и этику, основанную на христианских догматах. «Неверие само себя разрушает, — заявляет он. — Одна вера создает мораль незыблемую».
«Маленькая философия» Батюшкова действительно не выдержала столкновения с большими историческими событиями. Причина этого в том, что само просветительство поэт воспринял слишком узко, ограничив его исключительно гедонистическим мироощущением. Политические же идеи Просвещения — ненависть к абсолютизму, крепостному праву, отрицание сословного неравенства и т. п. — не отразились в мировоззрении поэта. Вследствие этого крах гедонистического мировосприятия привел Батюшкова в 1812 г. к отрицанию всей просветительской идеологии в целом.
Вспомним, что Пушкин и будущие декабристы также были свидетелями вторжения наполеоновской армии в пределы России, а позже и пожара Москвы. Однако эти драматические события были восприняты ими не как следствие идей просвещения, а как грубое и бесцеремонное их нарушение. Пушкин, прославляя в оде «Вольность» одну из заветных идей философов XVIII в. — равенство всех перед законом, — одновременно клеймит позором не только Людовика XVI и Павла I, но и Наполеона. Более того, в лирике 1818-1819 гг. Пушкину удалось объединить и гедонистические и политические принципы просветительства (послания «В. Энгельгардту», «Всеволожскому», «Мансурову»), Батюшкову столь широкий подход к просветительской идеологии оказался не под силу. Следствием этого был идейный кризис, завершившийся уступками религиозным настроениям, что и приблизило его поэзию к охранительному лагерю.
Если раньше легкая поэзия Батюшкова противостояла романтизму Жуковского, то теперь их творческие позиции становятся чрезвычайно близкими, поскольку в основе мировоззрения обоих поэтов лежит одна и та же мысль о непрочности земных ценностей и вечности загробного блаженства.
Эти новые настроения особенно четко отразились в стихотворениях «Надежда», «К другу» (оба написаны в 1815 г.) и в обширной элегии «Умирающий Тасс».
В первом из указанных произведений наблюдается даже словесное совпадение со стихами Жуковского:
Жуковский. «Певец во стане русских воинов» ...
Доверенность к Творцу!
Что б ни было — Незримой
Ведет нас к лучшему концу
Стезей непостижимой.
Батюшков. «Надежда»
Мой дух! доверенность к творцу!
Мужайся; будь в терпеньи камень.
Не он ли к лучшему концу
Меня провел сквозь бранный пламень (195).
В поэтическом словаре Батюшкова появляются те же, что и у Жуковского, символические слова «здесь» и «там», обозначающие у обоих авторов земное и загробное существование: «Так всё здесь суетно в обители сует!» («К другу»), «Там, там ... о счастие! ... средь непорочных жен,// Средь ангелов...» («Умирающий Тасс»).
Новые настроения особенно полно и ярко выразились в элегии «Умирающий Тасс». Трагическая судьба великого итальянского поэта — нищета, несправедливые гонения, заключение в тюрьме, в сумасшедшем доме — становится в произведении Батюшкова своего рода символом несовершенства земной юдоли, а смерть Тасса в день его запоздалого триумфа — еще более ярким примером «коварства» завистливой фортуны (см. примечания автора к стихотворению «Умирающий Тасс».)
Земное гибнет всё... и слава и венец...
Искусств и муз творенья величавы,
Но там всё вечное, как вечен сам творец,
Податель нам венца небренной славы!
Анализ творчества Батюшкова убеждает в том, что вопрос о принадлежности писателей к тому или иному литературному направлению не всегда подразумевает однозначное решение. В ряде случаев писатель может перейти от одного направления к другому. Ярким примером такой эволюции может послужить творческий путь Батюшкова. Он начал с легкой поэзии, которая была в то время одним из явлений просветительской литературы, и только после сложного мировоззренческого кризиса перешел к романтизмуу
Впрочем, такая последовательность характерна не только для Батюшкова. Легкой поэзии отдали дань многие поэты первой четверти XIX в.: Вяземский, Дельвиг, Языков, Баратынский, Рылеев и Пушкин. Интерес к легкой поэзии свидетельствовал об их принадлежности к лагерю вольнодумцев, но просветительского толка. Следующим этапам их творчества был романтизм.
Л-ра: Филологические науки. – 1983. - № 6. – С. 10-16.
