Художественные особенности раннего творчества И. Шмелёва (На материале рассказа «Пугливая тишина»)
Капитан Т.А.
Творчество И.С. Шмелева (1873-1950) отчетливо делится на два периода: до- и послереволюционный. Но хотя свои лучшие произведения — «Богомолье» (1931—1948) и «Лето Господне» (1934—1948), совершенно удивительные по поэтичности, духовному свету, драгоценным россыпям слов — он написал в эмиграции, среди его произведений 1910-х годов также немало достойных войти в «золотой фонд» русской литературы: повести «Человек из ресторана» (1911), «Росстани» (1913), «Неупиваемая чаша» (1918), рассказы «Пугливая тишина» (1912), «Волчий перекат» (1913), «Забавное приключение» (1916) и др. Тем не менее в дореволюционной критике за И. Шмелевым прочно укрепилась репутация «бытописателя», связанная с попытками ограничить значение даже таких его произведений, как повесть «Человек из ресторана», лишь обилием любопытных бытовых подробностей. Обвиняя И. Шмелева в поверхностном «бытовизме», некоторые критики не принимали и характерную для большинства его произведений внешнюю беспристрастность и объективность повествования, лишенного зачастую даже малейшего намека на авторское вмешательство, а следовательно, и ярко выраженной идеи: мнение о И. Шмелеве как о писателе бестенденциозном было в свое время широко распространенным (рец. А. Ожигова, М. Левидова, А. Бурнакина и др.). Однако существовала и иная точка зрения, выраженная в статьях Н. Коробки, В. Львова-Рогачевского, А. Дермана, которые утверждали, что творчество И. Шмелева шире заурядного «бытовизма», что оно несет в себе глубокое содержание, не сводимое к простому воспроизведению деталей быта. Все же мнение, что в большинстве своих произведений 1910-х годов И. Шмелев оставался поверхностным «бытописателем», еще долго преобладало. Поэтому очень важно подчеркнуть, что быт не являлся для И. Шмелева самоцелью, — с присущей ему образностью и вместе с тем очень точно он оценивает эту черту своего творчества в письме к Л. Андрееву: «...как бы я ни взлетел, я не оторвусь от земли... везде стараюсь болеюще в душе тащить через осязаемые, видимые, простые и близкие формы... Отсюда через «быт», через бытие типичное, родное. Конечно, я не ищу быт как только быт... Солнце я люблю — ну и предпочту везде его отражение, пусть даже в луже от лошадей, чем в гастрономической трапезе. Ибо лужа может быть искусством, а трапеза никогда. Но, конечно, лужу я не потащу, как только лужу, через свою душу». На наш взгляд, в произведениях 1910-х годов И. Шмелев следует чеховским принципам отражения действительности: за бытовыми подробностями кроется глубокое содержание. Говоря словами А. Чехова, «люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни».
Таким образом, цель И. Шмелева — прежде всего показать реальную действительность, а уж затем искать в ней «скрытый смысл». Отсюда стремление выявлять смысл, «подоплеку» жизни вне фабулы. Не случайно И. Шмелева от большинства его современников — в первую очередь от А. Куприна, А. Серафимовича, В. Вересаева — отличает ослабленная сюжетность произведений. При этом следует подчеркнуть, что требование бессюжетности для И. Шмелева было связано с мыслью о внешней простоте и обыкновенности жизни, а внешняя обыкновенность жизнй — с ее внутренней многосложностью. Как отмечает М.М. Дунаев, в произведениях И. Шмелева отчетливо выделяются два плана: внешний, бытовой, и внутренний, отражающий истинную сущность жизни: «Писатель показывает жизнь как бы разделенной надвое: на видимое, каждодневное существование человека в сфере социальной обыденности и на жизнь духовную, которая почти никак не обнаруживает себя».
Порою жизнь «внешняя» и «внутренняя» существуют у И. Шмелева в рамках одного произведения обособленно друг от друга, развиваясь параллельно и почти не соприкасаясь. Характерный пример — рассказ «Пугливая тишина». Пересказать его содержание непросто. Автор изображает помещичью усадьбу и жизнь ее обитателей, но по мере развития действия ничего особенного как будто не происходит: в центре внимания писателя — человеческие характеры, отношения, тонко подмеченные нюансы поведения. Повествование распадается на отдельные эпизоды, а по сути заурядные бытовые зарисовки:
- корнет Павел Николаевич телеграммой сообщает отцу о своем приезде: «Началось к ночи, когда в усадьбе ложились спать. Залаял чуткий Бушуй, и садовник Прокл услыхал топот в аллее, лошадиный храп и чужой голос: «Телеграмма!»;
- на площадке под наблюдением фрейлин играют дети: «На площадке играли Лили и Мара... Они были маленькие, как большие куклы, светловолосые и голоногие, в легких рубашечках-безрукавках, теплые, солнечные. У них были чистые, как лесные ручьи, глаза, с синевой неба, и смотрел из глаз этих светлый, непотревоженный мир. И в топотанье ног по песку, и в голосках было легкое, как у птиц, и пахло от них солнцем и ветерком, как пахнут птицы»;
- корнет прогуливается по двору усадьбы: «Думая о своем и тревожно насвистывая, он прошел в сад... В задумчивости он остановился на площадке... Прошел в молоденькую березовую аллею за вишняком...»;
- Нюта кормит в хлеву свиней: «С сдержанным хрюканьем они ожидали, что вот та, которая по нескольку раз в день одна приходила к ним, даст им сейчас пойла. Неповоротливые и слепые, с заплывшими мордами, на которых, казалось, уже не было глаз, они очень зорко следили за всеми ее движениями»; или пугает в вишняке воробьев: «Посыпало треском и щелканьем, и из сада точно вытряхнули серую простыню»;
- работает в саду Прокл: «Старый Прокл ходил в вишняке, собирая с сучьев янтарную накипь. Тихо было в аллее, и в вишняке было тихо, и слышалось старческое покряхтыванье...»;
- вся семья пьет чай на террасе: «Молча и напряженно пили праздничный чай на террасе»;
- корнет стреляет в малиннике дроздов: «Корнет стоял на площадке, расставив ноги, и ждал, когда посыплет треском и щелканьем. Грозил пальцем суетливо-услужливой Нюте. Уверенно наводил, и серенькие комочки сыпались в траву, а синеватый полог вытягивался и таял»;
- резаки колют свиней: «Раздраженные борьбой, визгом и запахом крови, которая уже не просачивалась в напитавшуюся землю, а текла струйками от одного большого пятна с алым отблеском, резаки один за другим били под левую лопатку...»;
- корнет флиртует попеременно с фрейлен: «Он с кем-то столкнулся на боковой дорожке, услыхал: «Ах!» — узнал голос фрейлен. «Маленькая», — обнял за плечи и прижал...» и Нютой; «Поставил крынку на подоконник и вдруг, быстро закинув руку, обнял девочку. Она рванулась, но сильная рука не пустила ее. Стоя в сырой, полной росы крапиве, он смотрел в детское испуганное лицо, на маленькие побелевшие губы, прижимал и говорил тихо-тихо: «Ну, что? Ну, чего боишься?.. А?.. Маленькая... Я тебе ничего не сделаю».
На первый взгляд, объединяет эти, казалось бы, разрозненные бытовые зарисовки чисто внешний фактор — приезд Павла Николаевича, озабоченного необходимостью срочно заплатить по банковскому векселю тысячу рублей. Но на самом деле описываемые события группируются вокруг единого смыслового центра: все составляющие рассказ эпизоды автор выстраивает в единую линию посредством контрастного противопоставления мелкой и суетной жизни обитателей усадьбы и иного, невидимого, истинного, духовного существования человека. Психологические характеристики героев произведения, как всегда у И. Шмелева, складываются, казалось бы, из неочевидных, но вместе с тем очень точных деталей. При этом автор избегает давать какие-либо прямые оценки персонажам, постоянно используя прием косвенной характеристики, суть которого состоит в том, что писатель изображает своих героев через восприятие других персонажей, передает те впечатления, которые тот или иной герой производит на других (напр., Николай Степаныч о корнете: «...молодчик, который, изволите видеть, ка-ва-ле-риста изображает... на отцовской шее!». Прокл о корнете: «Эк зад-то наел, мать честная!..» и т. п.). Это позволяет не только (а часто и не столько) заострить, яснее увидеть те или иные черты, воспринимаемого лица, но и (иногда в большей степени) охарактеризовать лицо воспринимающее.
Такое одновременное освещение героя «извне» и «изнутри» приводит к объективно верному его изображению.
Так, известие о приезде сына не только не радует отца, но, напротив, едва его не убивает («Уехал нарочный, а в доме еще шумели. Потом Прокл рассказывает: «Беда как расстроился... Капли давали...» Прибежала на кухню горничная с тарелкой. «Льду велят скорей... У барина опять в голову стукнуло...». Реакция — для читателя — непонятная: дело в том, что ему еще не известна причина приезда Павла, а отец уже знает — он будет просить денег! Читатель вводится прямо в гущу событий, так, как если бы события развертывались сами на его глазах, — в этом яркая особенность повествовательного стиля И. Шмелева, который, как удачно отметил И. Ильин, — чьи труды, несомненно, выделяются из обширного списка работ о творчестве писателя, — приковывает к себе читателя с первых же фраз: «Он не проходит перед нами в чинной процессии и не бежит, как у иных многотомных романистов, бесконечным приводным ремнем. Мало того, он не ищет читателя, не идет ему навстречу, стараясь быть ясным, «изящным», «увлекательным». Он как будто даже не обращает внимания на читателя — говорит мимо него, так, как если бы его совсем и не было. Читатель мгновенно чувствует, что здесь не в нем дело, что он «не важен»: с ним не заговаривают («любезный читатель!»), как бывало у Тургенева; его не заинтриговывают, как у Лескова; его не поучают, как любил Л.Н. Толстой; ему даже не повествуют, как делал Чехов. — Нет, при нем что-то происходит, и ему вот случайно посчастливилось присутствовать...».
Изначальная ситуация в рассказе И. Шмелева проясняется постепенно и как бы без участия автора: «проявление» текста осуществляется в воображении читателя, функцию проявителя выполняет стиль, — вполне оценить его прозу можно лишь при условии настороженно-бережного, активного чтения, приближающегося к сотворчеству. Описывая внутреннее состояние Николая Степаныча на утро следующего дня после получения телеграммы («К чаю Николай Степаныч вышел хмурый и желтый. Оглянул с террасы вишняк с тучей воробьев, фыркнул и сказал к двери: «Не знаю, чего у нас больше, — вишен или воробьев?!», И. Шмелев уже вводит косвенным образом мотив скупости в его самохарактеристику, а брошенная им в сердцах фраза, что «только дураки посылают телеграммы, когда лошадей на станции сколько хочешь. Корнетская подлая замашка!», содержащая прямой упрек сыну в излишней расточительности, — не только лаконично (и вместе с тем исчерпывающе!) характеризует образ жизни корнета, но и дает еще одно косвенное указание на скупость Николая Степаныча как определяющую черту его характера. Решение продать свиней, чтобы спасти сына («Под судом меня не увидите...»), приходит импульсивно и действует на душу Николая Степаныча очищающе («Стало всем так легко, что Николай Степаныч даже сам ходил потрясти пугалки, разыскивал воробьиный наклев и шутил: «Каковы канальи!», но по закону компенсации («принцип маятника») присущая ему скупость берет вверх: в конце концов он все свои силы отдает борьбе с воробьями — лейтмотивная деталь, подчеркивающая мелочность его характера: «В полном солнце дремал вишняк, вспугиваемый неумолкающим сухим треском. Николай Степаныч-решил принять наконец меры. Вызвал «негодную лентяйку» и строго-настрого наказал заниматься только одним делом — пугать воробьев. А сам сидел на террасе и наблюдал. И когда замечал, что опять налетают с тополей, высовывал закутанную в мокрое полотенце голову через путаную листву хмеля и сердито-кричал: «Ну?!».
Следует отметить, что прием косвенной характеристики героев широко применяется И. Шмелевым на протяжении всего повествования, как бы подменяя авторский комментарий. В свою очередь, использование несобственно-прямой речи, органически сливающейся с авторским повествованием («Корнетская подлая замашка» и др.), способствует не только усилению выразительности, но и помогает писателю, с одной стороны, глубже проникнуть в психологию и переживания героя, характер которого раскрывается «изнутри», а с другой стороны, за счет устранения из повествования прямого авторского голоса и сближения точек зрения героя и автора, придать мыслям, настроениям, переживаниям героя объективный характер.
Пожалуй, центральное место в рассказе «Пугливая тишина» занимает эпизод, связанный с колкой свиней — не случайно, для него отводится целых три главы (VII—IX), но ключевую роль в понимании символического смысла рассказа, на наш взгляд, играет соотносящийся с ним фрагмент из четвертой главы, где описывается «жизнь - не жизнь», а скорее существование свиней. («Как огромные, налитые салом, зыбкие колбасы лежали они по шести в двух стойлах, уткнув широкие розовые пятаки в подстилку или бока соседей... Эти колбасы, эти розовые туши, равные в плечах и задах, за всю свою недолгую жизнь видели только светлые куски отдушин, бока и спины и золотые полосы, протягивавшиеся над ними. Ждали одного только, что вот отодвинется темная стена, и будет новый, большой и светлый кусок, кусок неба, которого они не знали, и придет та, которой они по-своему радовались. Эта звонкая и веселая, которая покрикивала на них, болтала и напевала, шлепала по спине, почесывала за ушами, прыгала и вертелась, плескала пойло и наливала полные корыта.. А за темной стеной шла светлая божья жизнь, незнакомая жизнь, откуда иногда налетала золотенькая пчелка, металась в прокисшей полутьме и опять уносилась со звоном в светлый пролет двери»), — вызывающее прямые ассоциации со столь же пустым, никчемным существованием (не жизнью!) обитателей усадьбы. Писатель как будто вводит читателя в своеобразный обман: предлагает ему заурядную бытовую сценку, которая в конечном счете оборачивается символическим отображением всей жизни.
Особую роль для понимания авторской позиции в рассказе И. Шмелева играют многочисленные пейзажные зарисовки. Природу И. Шмелев изображает несколькими штрихами — по-чеховски — но вместе с тем всесторонне, в неисчерпаемом богатстве красок, запахов, звуков («Как осыпанный кровяным градом, ширился и тянулся к земле вишняк. Млел в тишине и солнце. Вспыхивало в нем загорающимся рубином, трепетным и сквозным, и черным глянцем начинающих поспевать вишен...»; «А солнце начинало коситься за вишняк, и на площадку стали дотягиваться остренькие синеватые тени. Запахло цветами. Табак и ночная красавица как будто только сейчас проснулись от треска, приоткрыли белые глаза и стали дышать»). Для обитателей усадьбы красота природы как будто открыта, но они, всецело поглощенные бытом, ее не замечают, — на этом И. Шмелев постоянно акцентирует внимание читателей: «Еще утром распустился красный мак на круглой клумбе, понежился до полудня и осыпался, потревоженный пчелами и никем не замеченный...»; «А чижи за окном шумно радовались ясному дню, но корнет не слыхал их. До них ему не было никакого дела, так же, как и им не было ни малейшего дела до того, что этому вот корнету, доброму и красивому малому, очень нужна тысяча рублей...». Таким образом, идеал писателя - апофеоз «живой жизни»: жизнь среди природы, в близости к ней, к ее первозданной мудрости, — то, в чем он видит смысл истинного человеческого существования, оказывается недоступным для героев рассказа «Пугливая тишина». И в этом, по мысли писателя, — трагедия современного человека.
Л-ра: Русский язык и литература в учебных заведениях. – 2003. - № 2. – С. 44-46.
Произведения
Критика
