«Гофманиада» Всеволода Иванова
Тамара Иванова
Всеволод Иванов начал вплотную работать над романом «У» в 1929 году.
Год этот знаменовался для него еще и рождением сына Вячеслава, о чем говорится в своеобразных антипримечаниях, поставленных автором в преддверии романа и по существу своему примечаниями никак не являющихся, о чем автор предуведомляет читателей, указывая, что в них пародируются ученые комментарии, в то время модные.
Творческая судьба Вс. Иванова парадоксальна. Партизанские повести, в особенности «Бронепоезд 14-69», были встречены прессой восторженно-многоголосо. Но с появлением РАППа и журнала «На литературном посту» тон критики резко изменился.
Восхищенное принятие сборника Вс. Иванова «Тайное тайных» Горьким, который ставил рассказы этого цикла по мастерству выше Бунина, не сдержали напостовских надругательств над Всеволодом Ивановым (доходило до обвинений, сейчас с трудом воспринимаемых даже по формулировке, «в сигнализации классовому врагу»).
Преследуемый заушательской критикой, автор пишет: «Если верить критике, самой уродливой моей книгой была «Тайное тайных», — говорят, мать из всех своих детей наиболее любит самого уродливого — я очень любил «Тайное тайных». Это был воинственный и симпатичный мне уродец. Однако в душе создавалось такое тяжелое чувство, которое порой превращалось в маниакальную мысль о преследовании.
Но я принялся за новые работы. По-прежнему писал я о маленьких, но героических людях, которые стремятся к большому подвигу ради создания новой жизни. Один за другим писал я два романа: «Кремль» (жизнь в маленьком уездном кремле) и «У» (философский сатирический роман), место действия которого — Москва и даже уточнен момент — снос храма Христа Спасителя. Желая шире показать огромные события, я взял в романах «Кремль» и «У» несколько линий судеб героев, причем тщательно выписывал биографии и внешний вид каждого действующего лица, так тщательно и подробно, что меня самого пугали эти подробности.
И не казалось удивительным, когда эти романы возвращались ко мне ненапечатанными.
...По-видимому, эта система, доведенная до крайности ошибочна? — думал я. И начинал новые поиски... Но как получше изобразить множество судеб и характеров? Как изобразить, скажем, мещанство, этот животный, нечеловеческий смутный мир, который я страстно ненавижу? Сейчас, быть может, ненавижу больше, чем когда-либо! Подозрительное, узкое, тупое мещанство готово посягнуть на самые заветные думы нашей страны.
Ужасно хочется смотреть вперед! Но как? С чего начать? В чем секрет наибольшей литературной выразительности? Теперь (
было далеко не весело. Утешал себя, как мог: воевать — так не горевать, а если горевать, так лучше не воевать!»
Успокаивая себя столь воинственно, Вс. Иванов, однако, никак «не воевал», а поступал по своему обыкновению — то есть принимался за новые варианты отвергнутых романов.
Надо, однако, отметить, что роман «У» записан без обычного большого числа вариантов. Это произведение писалось автором легко — на одном дыхании. Поэтому позднее он и говорил, что роман был им написан «вчерне»:
«Роман «У», в черновиках, был написан мною целиком, но набело переписал я только половину его. После того, как она была отвергнута (даже не помню точно, кем — дело ведь не в фамилиях, а в том, что после яростной критики цикла «Тайного тайных» поголовно все редакторы плотоядно искали в писаниях моих следы Бергсона и Фрейда и не могли, при внешней приветливости, внутренне не относиться ко мне отрицательно...»
Роман «У» построен в основном на мистификации, сюжет его пронизан недоразумениями, обманами, вздорными слухами (как, например, легенда о короне американского императора или поиски несуществующего костюма американского миллионера) и не менее вздорными проектами (обобществление имущества и даже жен). Художественный мир романа лукав и фантастичен — с первых же страниц: с помещенных в начале книги пародийных комментариев.
Смутно и неустойчиво мировоззрение персонажей, живущих представлениями навсегда ушедшей эпохи: реальность преломляется в их сознании, порождая уродливые фантазии и сны, как бы сливающиеся воедино. И в этой ирреальной атмосфере, разрастаясь до гротеска, возникают планы переделки человека — один противоречивее другого.
Всеволода Иванова глубоко интересовали реальные возможности «переформирования- человека в эпоху революционного строительства, для чего требовалось коренное изменение устоявшихся традиций, обогащение сознания, прежде лишенного духовных потребностей. Идея «переделки» человека вложена автором в уста не похожих друг на друга героев.
Главный среди них — Леон Черпанов, приехавший в Москву якобы для вербовки рабочей силы на Урал, причем вербовать он намерен и так называемых «бывших», и «пролетарское ядро».
Черпанов утверждает: «Эти силы или отбросы созданы революцией. Надеются ли они на реставрацию? Вряд ли. Верят ли они в возможность бесклассового общества? Конечно. И отсюда у них трепет и всякие содрогания. Они знают, что до бесклассового общества доживут, а вот пустят ли их туда?.. И неужели же мы, при нашей нехватке рабочей силы, при нашем умении перевоспитывать, не используем их? Но как к ним приступить?.. По моим наблюдениям, правительство несколько смущено, и оно чрезвычайно будет благодарно тому человеку, который найдет выход из затруднительного положения».
Вплоть до конца романа остается неясным, кто же такой Черпанов на самом-то деле? Он неоднократно рассказывает свою биографию, но каждый новый вариант непохож на предыдущий...
Другой — не менее значимый персонаж — доктор Андрейшин — тоже одержим идеей переделки человека «как такового». Подобный герой часто встречается у Всеволода Иванова: прекраснодушный мечтатель, наивный фантазер, убежденный, что такие сильные чувства, как, например, любовь, способны творить чудеса, — и он творит фантастические планы особых установлений («Институт любви», «День любви к отцам» и т. п.).
Пародийно искажая мысль доктора, исповедует ее и Савелий Львович, сколотивший в доме № 42 притон для всяческих мошенников, воров, спекулянтов, прикрывающихся службой в государственных учреждениях. Это люди-перевертыши: например, бывший церковный староста храма Христа Спасителя, ныне член кооперации — мороженщик, к тому же занимающийся (фиктивно) антирелигиозной пропагандой...
Всеволод Иванов пародирует здесь не идею перевоспитания человека, но гротескно показывает, к чему может привести искажение идеи, если попытаться «перевоспитание провести в три дня».
Естественным противопоставлением авантюрной идее становится сцена посещения Черпановым завода: здесь сложность «перерождения» людей показана в реальных масштабах — и написаны эти страницы в иной стилистической манере, не нарушая пародийности.
Повествование в романе ведется от лица малокультурного больничного служащего Егора Егоровича, который как бы растворяется то в Андрейшине, то в Черпанове. Однако автор, не оповещая читателя, время от времени врывается в речь Егора Егоровича, и его «взлеты», изобилующие высокой эрудицией, которые контрастируют с тривиальностью Егора Егоровича, уловит лишь читатель, способный войти в ритм автора. Если относительная заурядность Егора Егоровича — рассказчика соответствует традиции повествователя в жанре, где «я» рассказчика явственно отделено от личности автора, то свободное вторжение авторских рассуждений в речь повествователя составляет отличительную черту «У». Традиционные романные формы «взрываются» изнутри, пародируются на всем протяжении книги.
Такое игровое отношение к литературной форме иногда выявляется и в авторских отступлениях, представляющих собой в известной мере пояснения поэтики романа. Так, в одном из них Вс. Иванов полемизирует со своим другом (и соавтором по приключенчески-пародийному роману «Иприт», написанному незадолго до «У») Виктором Шкловским. В самой своей форме, предельно свободно и иронически-гротескно, роман продолжает полемику, которую вел Вс. Иванов с В.Б. Шкловским, Львом Лунцем и другими своими друзьями по литературной группе «Серапионовы братья» еще в начале двадцатых годов.
Роман «У» так и не увидел света. К концу 1933 года (в ноябре) из него было напечатано (в «Лит. газете») только несколько отрывков. Один из них носил название «Секретарь большого человека» (скрытая пародия на П.П. Крючкова, игравшего достаточно мрачную роль при Максиме Горьком в последние годы его жизни).
Любопытная психологическая деталь: в рукописи романа «У» секретарь носит имя Егор Егорович, но примерно с середины романа делается, очевидно, подсознательно и незаметно для автора Петром Петровичем (то есть псевдоним Е. Е. подсознательно заменен реальными инициалами того, кто до какой-то степени послужил писателю прототипом — впрочем, прототипом по-всеволодоивановски, то есть, если подойти с реальной меркой, совсем непохожим, но послужившим для писателя отправной точкой).
Другие опубликованные отрывки носили название «Три главы из романа «У».
Всеволод Иванов был необыкновенно щепетилен и взыскателен к себе. Никому не жаловался и не давал друзьям читать свои забракованные рукописи.
Вот почему даже самые близкие друзья с рукописью романа «У» познакомились только после смерти писателя.
Почему Всеволод Иванов при жизни не обращался за поддержкой к друзьям, когда издательства отвергали его новые произведения?
Главным образом, потому что он, как писал в дневнике, постоянно был обуреваем сомнениями, которыми (как утверждал) был даже и счастлив, — сомнениями, правильные ли пути для самовыражения он выбирает? Он ведь и Горькому перестал показывать отвергаемое издательствами. И что, по-моему, показательно: самое большое количество неопубликованных произведений приходится как раз на период после Первого съезда писателей, когда Вс. Иванов стал секретарем СП СССР и председателем правления Литфонда. Он всегда и категорически был против использования в личных целях занимаемого общественного положения.
По достоинству друзья Всеволода Иванова оценили роман «У» только тогда, когда автора уже не было в живых. Недавно умерший, всемирно известный литературовед, блестящий критик Виктор Борисович Шкловский, как член комиссии по литературному наследству Вс. Иванова, написал на роман «У» письменный отзыв, в котором говорится: «Роман «У» необыкновенно сложно написанная вещь. Это произведение напоминает мне «Сатирикон» Петрония и романы Честертона.
На Петрония это похоже тем, что здесь показаны дно города и похождения очень талантливых авантюристов.
Честертона это напоминает тем, что сюжет основан на мистификации.
Показан момент начала советского строительства, взят район и время слома храма Христа Спасителя.
Книга стилистически очень сложно написана. В середине есть полемика со мной, что я отмечаю просто для аккуратности. Стиль книги блистателен, но непривычен. То, что писал Всеволод, было истиной. Познанием прежде не бывшего».
В другом отзыве Виктор Борисович пишет: «Всеволод был вне конъюнктур и всегда был в революции (...) Я в долгу перед Всеволодом, не написав прямо и внятно, какой он большой писатель и как в нем время не узнало свое же собственное будущее. Время мало дорожило такими людьми, как он. Казалось времени, что оно будет рождать гениев непрерывно».
В личном письме к Вс. Иванову (1955 г.) Шкловский говорит: «Пишу тебе о том, что я верю в твой высокий талант, в то, что ты начал, как гений. В великой нашей литературе ты нашел новое слово. Рядом с Горьким ты шел своей поступью».
Письмо Шкловского от 24 марта
Великого писателя Всеволода Иванова все время подравнивали и подчищали так, что он не занял то место в советской литературе, которое ему по праву принадлежит.
«Бронепоезд» появился в советской литературе очень рано, и он определил ход литературы, становление ее нового лица.
В.В. Маяковский говорил, что писатель стремится к тому, чтобы у него вышло то, что он задумал. Редактор, к сожалению, часто думает о том, как бы чего не вышло. Из этой коллизии получаются поправки, а литература состоит из произведений, а не из поправок.
Читатель имеет право видеть писателя во всем его своеобразии, и, кроме того, он должен, покупая новую книгу, иметь новый материал».
Неопубликованный при жизни автора роман «У» после смерти писателя вызывал восторг не одного только Шкловского.
За печатание «У» высказывались и другие видные писатели, впервые прочитавшие роман в 60-е годы в рукописи.
Друг Вс. Иванова, член комиссии по его литературному наследству, украинский поэт, академик, энциклопедически образованный человек Микола Бажан писал мне 1 января
После вручения ему Ленинской премии Микола Платонович на банкете в ЦДЛ произнес длинную речь о необходимости напечатать роман «У».
Удивительная судьба неизданных его произведений занимала самого Всеволода Иванова: в последнее десятилетие своей жизни он, как видно из записей в его архиве, постоянно над этим размышлял.
В письме Н. Н. Яновскому (автору книги об его творчестве) он пишет: «Недавно Публичная библиотека в Ленинграде пожелала издать, — в качестве справочника, — выдержки обо мне из прессы прежних дней. Мне были присланы — перепечатанными — эти выдержки. Я перечел их — и охнул. Оказывается, ничего, кроме брани, не было, — за исключением, конечно, «Бронепоезда». Забавно, не правда ли!? (...)
Да и Вы в первых строках книги (обо мне) — пишете, что я написал немало (значит — много?) произведений ошибочных, не выдержавших испытания времени. Какого времени? Десятилетия? И притом Вы отлично знаете, что меня не издавали, а значит, и не читали, и о каком же испытании временем может идти речь? Кроме «Пархоменко», «Партизанских повестей», «Встреч с М. Горьким» — ничто не видело света. А я раньше написал томов 10, не меньше, и кроме того у меня в письменном столе лежит ненапечатанных (не по моей вине) четыре романа, листов 30 рассказов и повестей и добрый том пьес.
Не надо судить о Галилее только на основе его отречения от своего учения, что Земля — шар. Есть истины более достоверные, чем наши отречения».
Это писал Всеволод Иванов полвека тому назад.
И вот что удивительно. В двадцатые годы пресса дружно его превозносила. В тридцатые подвергла резкой критической хуле, а начиная с сороковых начала замалчивать, сведя все его творчество к одному лишь «Бронепоезду».
Поразительно, что замалчивание это длится и посмертно.
Со смерти Вс. Иванова прошло уже 24 года, за этот срок издано много сборников его произведений, в том числе Собрание сочинений в восьми томах (которое скорее можно определить как избранное). Два тома этого «избранного» (пятый и восьмой) состоят почти целиком из произведений, впервые изданных посмертно. И однако пресса продолжает безмолвствовать. Посмертно опубликован (правда, неслыханно малым тиражом — 5 тысяч экземпляров) роман «Ужинский Кремль», по времени написания примыкающий к роману «У» — вакуум молчания прессы и это не нарушило.
Однако читатели реагируют по-своему. Невзирая на полное отсутствие информации (ни критических статей, ни обзоров, ни просто упоминаний), книги Вс. Иванова раскупаются мгновенно. Они — даже 500-тысячное издание сборника рассказов в издательстве «Правда» — немедленно становятся библиографической редкостью. Я получаю письма с запросами — «где достать Вс. Иванова». Даже в библиотеках его произведений нет. У посмертного «Избранного» в восьми томах тираж был всего 100 тысяч. Поэтому, что уж совсем парадоксально, библиотека, которой присвоено его имя, имеет только мною подаренный комплект этого «Избранного». А на родине Вс. Иванова, в Лебяжьем, газета «Ленинский путь», невзирая на свой малый объем, печатала роман «Голубые пески» (место действия — частично в Лебяжьем) — подвалами в течение года, ибо комплекта «Избранного» им, невзирая на их запросы, не досталось.
Всегда и во всем Вс. Иванов был склонен предъявлять счет прежде всего к самому себе: «Легко конечно обвинить в ненапечатании романов эпоху, но не трудно обвинить и автора. Эпоха — сурова, а автор — обидчив, самовлюблен и, к несчастью для себя, он думал, что другие самоуверенные люди — чаще всего это были редакторы — лучше, чем он, понимают и эпоху, и то, что он, автор, должен делать в этой эпохе. Кроме того, виновата и манера письма — стиль автора, который он искал непрерывно и ради искания которого не щадил ни себя, ни редакторов», — пишет Вс. Иванов в черновиках «Истории моих книг».
Но при всей своей скромности он не может все беды взвалить на одного лишь себя, сняв их целиком с современных ему критиков, редакторов, издателей. С приведенной выше записью соседствует другая: «Душевно жаль будущих историков литературы, которые должны будут писать о нашем героизме, стараясь в то же время не очернить людей, мешавших этому героизму».
Не случайна в дневнике Вс. Иванова ироническая запись: «Когда я думаю о смерти, то самое приятное думать, что уже никакие редактора не будут тебе досаждать, не потребуется переделки, не нужно будет записывать какую-то чепуху, которую они тебе говорят, и не нужно дописывать...»
Выдающийся философ, известный критик и литературовед В.Ф. Асмус писал о Всеволоде Иванове: «Путь Всеволода Вячеславовича не был легким. Всю жизнь с увлечением — вдохновенно и усердно — он трудился как писатель. Он был человек не только мужественный, но и скромный. Удивительны достоинство, терпение, с каким он нес свою непростую и нелегкую судьбу в литературе. Он уважал свою современность и твердо знал, что придет время, когда современность будет знать его лучше и полнее».
Всеволод Иванов утверждал: «Всякое истинное искусство — современно.
«Одиссея» Гомера, «Война и мир» Толстого, или «Бесы» Достоевского, или «Утраченные иллюзии» Бальзака могли появиться только тогда, когда они появились, и несут отпечаток своего времени. А мы читаем их теперь по-современному.
Чем мировое искусство призвано отразить современность?
Борьбой за мир, национальную независимость, сосуществование». (Написано в 1962 году.)
«Увеличение любви к искусству и поэзии накладывает на нас обязанность, заставляет нас, — хотим мы этого или не хотим, — острее понять современность, чтобы выступить перед ее нуждами, радостями и горем с открытым лицом и чистым сердцем.
Вред непечатания книги — тормоз развития литературного процесса.
Книга, если она талантлива и — не враждебна, имеет право быть напечатанной и должна быть напечатанной, хотя бы лишь для того, чтобы быть раскритикованной.
Только тогда может расти и развиваться литературное творчество, когда каждая книга, достойная этого определения, увидит свет».
Л-ра: Литературная учеба. – 1987. – № 5. – С. 90-94.
Произведения
Критика
