Максим Горький и Всеволод Иванов
Л.А. Пудалова
Творческая биография Всеволода Вячеславовича Иванова — одного из самобытных советских писателей — теснейшим образом связана с основоположником советской литературы Алексеем Максимовичем Горьким. Яркий, оригинальный талант Вс. Иванова — открытие М. Горького.
Из воспоминаний Вс. Иванова известно, что он, печатаясь в сибирских газетах в
Вс. Иванову после этого горьковского письма захотелось написать «такое огромное и радостное, такое грозное и яркое, как битва, чтобы тот человек, сидящий на Кронверкском проспекте в Петрограде, прочел и сказал: «Боже мой, как хорошо написано! Боже мой, как красиво!». И в течение двух недель Вс. Иванов, по его собственному признанию, написал «штук десять рассказов и всю эту огромную кипу отправил сразу Горькому». Прочитав рассказы, М. Горький писал: «Вот что, сударь мой: Вы, несомненно, человек талантливый, Ваша способность к литературе — вне спора. Но, если Вы желаете не потерять себя, не растратиться по мелочам, без пользы, — Вы должны серьезно заняться самообразованием. ... И вот еще что: в Ваших рассказах много удальства, но — это дешевое удальство, пустое. Молодыми и телята удалы, — понимаете? А Вы ищите за всем скотским — человечье, доброе. ...Не пишите много. Поменьше, да — получше».
После строгих и заботливых писем М. Горького молодой писатель понял, что дело «не в нарядной и фосфорической славе, а в труде и в искусстве, и что путь к искусству — мучителен, тягуч, крут и сладостен». И Вс. Иванов, внимая советам Горького, упорно учился.
Трудно переоценить значение первых двух писем М. Горького в жизни Вс. Иванова, который сам об этом писал: «В первом письме, полученном мною от Горького, было два слова: «Берегите себя!» Не я берег себя, а меня сберегли эти слова! Право, без них я бы вряд ли выжил. Хоть я и происхожу родом из тех упорнейших и крепких казаков, что некогда шли с Ермаком в Сибирь, однако 1917-1920 годы в Сибири были столь грозны и тягостны, что падали и гибли люди во много раз сильней, упорней и крепче меня. Два письма, полученные мною от Горького незадолго до гражданской войны (октябрь
Нельзя умолчать и о третьем горьковском письме. Роль его очень полно определена самим Вс. Ивановым: «Поразительно и третье письмо, полученное мною уже после окончания гражданской войны в Западной Сибири (декабрь,
Самокритика Вс. Иванова справедлива только по отношению к «кипе рассказов», написанных второпях после первого горьковского письма и отправленных с целью поразить «человека, сидящего на Кронверкском проспекте в Петрограде». Рассказы, созданные в Сибири при других обстоятельствах, — значительная веха в творчестве одного из зачинателей советской литературы.
Сибирское творчество Вс. Иванова 1915-1920 годов — плодотворный этап, на котором писатель приобрел драгоценное умение щедро выразить себя и тем самым выразить свое время и свой народ. В Сибири он прошел не только большую жизненную, но и литературную школу, творчески общаясь с такими замечательными сибирскими писателями, как Феоктист Березовский, Георгий Вяткин, Петр Драверт, Александр Новоселов, Антон Сорокин и др.
Вс. Иванов активно сотрудничал в газетах, выступая не только с художественными произведениями, но и со статьями по вопросам литературы и искусства. Статьи «Библиография» (о журнале «Сибирские записки»), «Война и ее отражение в частушках» и другие выступления молодого писателя свидетельствовали о видной роли, которую он играл в литературной жизни Сибири в период «предгрозовья» и «грозы». В кругу сибирской литературной общественности Вс. Иванова называли «сибирским Горьким».
Вс. Иванов так же, как М. Горький, рано пошел «в люди», и учиться. ему пришлось в горьковских «университетах». Вот как об этом писал сам Вс. Иванов: «Мне рано захотелось быть самостоятельным и взрослым. В великом унынии томился я за партой. Буйный, безмерно отважный мир мерещился мне, тревожил меня. Поэтому-то, окончив поселковую школу и проучившись один год в Павлодарской низшей сельскохозяйственной школе, я счел свое образование законченным и, полный страстного желания перемены мест и труда, поступил помощником приказчика в магазин. Да, труд мне достался немалый! Порой я визжал, как щенок, от усталости, и крупные слезы лились из моих глаз. ...Некоторое время затем я служил матросом, но мне так надоело мыть шваброй палубу, что я бросил пароход и поступил учеником в павлодарскую типографию. Полгода спустя я превратился в наборщика. ...Разумеется, получив профессию, я еще больше захотел путешествовать, добраться если не до Петербурга, то - хотя бы до залихватской и бесшабашной Волги».
Вс. Иванов проявлял горьковскую заботу о своих товарищах по перу. Ярким примером может служить изданная Вс. Ивановым книга поэта-самоучки К. Худякова «Сибирь». На эту книгу в газете «Степная речь» (г. Петропавловск) была помещена рецензия Мстислава Кручины. Рецензент подробно указывает выходные данные книги: Кондратий Худяков, Сибирь, Стихи, Издание В. Иванова, Курган, 1916, 106 стр. (курсив мой.—Л. П.).
Приветствуя первую ласточку пролетарской весны, М. Кручина пишет: «Одна ласточка, говорят, не делает весны, но ведь это не значит, что ей не нужно летать. Это ласточка из нашей трудовой, рабочей среды, это первый рабочий поэт, поэт «божьей милостью», тонко чувствующий красоту жизни и красоту своей родины — Сибири».
Книга, увидевшая свет в Кургане, стала известной и в других сибирских городах. Она получила одобрительный отклик в иркутском журнале «Багульник». Ю. Вест писал: «...г. Худяков имел право на обложке своей книги написать обязывающее слово «стихи».
Изданную им книгу Вс. Иванов послал М. Горькому, сопроводив свой подарок письмом: «У этой книги есть небольшая история, которую я и расскажу Вам. Автор, мой товарищ и друг, — крестьянин, приехал в город лет пять тому назад, самоучка из старообрядцев и сам научился писать вывески, теперь вот и живет этим! Познакомился я с ним случайно — прочитал стихи, и, знаете, я сейчас, так сказать, имея некоторую свободу, предложил ему свои услуги, набрал по вечерам стихи, а типография за бумагу взяла с меня 46 рублей. Если не дороги стихи, то дорого то, что человек хочет искать лучшего. Мне приходилось много страдать, находился я на величайших ступеньках (по своей низости, конечно) человеческой лестницы... В типографии я получаю 60 рублей — почувствуешь поневоле какую-то сытость даже и хочется чем-нибудь помочь товарищу. ...Простите, что задерживаю Вас письмом, но я хотел Вам рассказать, как я был издателем».
Вс. Иванов-издатель, проявляя горьковскую чуткость к людям, не жалея своих более чем скромных средств, открывает талантливому поэту-самоучке путь в литературу. Кондратий Худяков, своеобразный крестник Вс. Иванова, обладал свежим поэтическим голосом и занял бы в литературе достойное место, если бы жизнь его трагически не оборвалась в годы гражданской войны в Сибири.
Горький входит в литературу накануне русской революции 1905 года, Вс. Иванов начинает свою литературную деятельность накануне Великой Октябрьской социалистической революции. Подобно Горькому 90-х годов, Вс. Иванов в
У А. Сорокина, например, критика капиталистического города ведется, как справедливо отмечает Е.И. Беленький, с позиций степной патриархальности. Вс. Иванов, не соглашаясь с сорокинской «степной концепцией» в изображении города, близок М. Горькому. В «Огоньках синих фонарей» создается зловещий образ капиталистического города. Здесь очевидна связь с «Городом Желтого Дьявола» М. Горького. У Вс. Иванова капиталистический город, точно заплеванный, изрезанный неправильными, измятыми черными лентами-улицами, похож на старую грязную пьяную проститутку. Город у Горького — тоже стихия грязи, которая «пропитала собою все: стены домов, стекла окон, одежды людей, поры их тела, мозги, желания, мысли». Улица у Вс. Иванова — «мокрая, как жаба». У Горького — «скользкая», «алчное горло». У Вс. Иванова: «в гранитных жилах улиц клокочет бесцветная кровь, состоящая из людей, дерева и железа». У Горького: «Люди — осколки чего-то одного— большого, но разбитого в ничтожные пылинки». У Горького: взгляды горожан «тупые от голода, горящие жадностью, хитрые и мстительные или рабски покорные и всегда нечеловеческие». У Иванова: «горожане отравлены жадностью и себялюбием».
Нетрудно заметить, что Вс. Иванов в своих ранних урбанистических произведениях, таких, как «Огоньки синих фонарей», «Золото», «Сын человеческий» и др., опирается на достижения Горького-сатирика, автора очерков о капиталистическом Западе: молодой литератор в воспроизведении картин города пользуется горьковскими гротескными сравнениями, патетикой в стиле.
Со страниц урбанистических рассказов и зарисовок раннего Вс. Иванова так же, как и со страниц горьковского «Города Желтого Дьявола», слышится грохот, «непрерывный вопль», «торжествующий вой» железа, подвластного «жадным толчкам Золота». Читателю Горького и Вс. Иванова совершенно ясно, что в капиталистическом городе «нет места живому человеку, который создает в своем мозгу мечты, картины, образы, родит желания, тоскует, хочет, отрицает, ждет».
Горький, автор «Города Желтого Дьявола», всего цикла очерков «В Америке» и цикла памфлетов «Мои интервью», вошел в историю русской литературы как борец против империализма, обличитель капитализма во всех его проявлениях с позиций прогрессивной мысли, большой мастер-сатирик. Конечно, нельзя считать, что начинающий писатель Вс. Иванов достиг высоты горьковского мастерства. Но важно отметить, что у вступающего в литературу Иванова основная тенденция при обрисовке капиталистического города — горьковская.
В рассказе Вс. Иванова «Ненависть» звучит тема гуманизма — горьковская любовь к человеку. Прозванный любвеобильным, «демонически-мятежный» мечтатель Палладий хочет ненавидеть людей. Преодолевая страшные моральные и физические преграды, он ищет камень ненависти. Он находит этот заветный камень, но бросает его: «И далеко он кинул от себя камень ненависти. Стоял на вершине горы Рока и видел людей — и вновь любил их». Вслед за Горьким Вс. Иванов провозглашает любовь к людям.
В раннем наследии Вс. Иванова есть рассказ «Вертелыцик Семен». Нарисованная в нем жестокость рабочих по отношению к новичку напоминает горьковский рассказ «На соли». Звериное озорство и у Горького, и у Вс. Иванова было своеобразным протестом против бессмысленной каторжной жизни. М. Горький и Вс. Иванов видят не только причины каторжного труда (безудержную эксплуатацию власть имущих), но и его следствия: писатели показывают, как изнурительный труд, не спасающий от нужды, порождает самое страшное, что может быть между людьми, — тупое равнодушие друг к другу. И вместе с тем Вс. Иванов всем своим рассказом доказывает, что непосильный труд и каторжные условия быта закаляют людей, выковывают в них выносливость, стойкость. Писатель рассказывает большую правду о подспудно таящихся силах народа, способного к повседневному героизму. Здесь Вс. Иванов по-горьковски заостряет внимание на диалектически сложном процессе, когда почти одновременно происходит закалка и зреет протест.
Однако нельзя не отметить, что Вс. Иванов, в отличие от М. Горького, изображал не борцов, а только жертвы капиталистической системы, народные страдания без сопротивления. Такое отражение действительности было неполным, односторонним. И происходило это оттого, что молодой писатель еще не включился в политическую жизнь страны, не поднялся на высоту революционного сознания.
Первой книге рассказов Вс. Иванова предшествовали сотрудничество его в газете и переписка с М. Горьким. Все рассказы, составившие книгу, ранее нигде не публиковались (исключением является «Шантрапа», половина которого в первом варианте была напечатана в однодневной газете «Согры» в Омске 15 апреля
В сборнике рассказов «Рогульки» — важной, ступени на пути творческого развития Вс. Иванова — получает дальнейшее углубление ведущая в раннем творчестве писателя — горьковская стилевая линия.
Отражение жизни босяков имеет в русской литературе определенную традицию. Русские писатели, предшественники и современники М. Горького, уделяя внимание людям «дна», бродягам и ворам, часто были склонны к идеализации их, нередко изображали босяков способными к героическим поступкам во имя социальных идеалов.
М. Горький отражал в босяках черты активности и независимости, их человеческое достоинство, мужественно сохраненное на «дне», но и беспощадно разоблачал босяцкий эгоизм, моральную неустойчивость, паразитизм, неумение систематически трудиться и их неспособность к борьбе.
Жизнь Вс. Иванова, в юности во многом сложившись «по-горьковски», столкнула его с босяками. Сама жизнь, с одной стороны, и произведения М. Горького, с другой, способствовали дифференцированному взгляду на босяков. Примером могут служить рассказы «Две гранки» и «Шантрапа».
Пополнение армии босяков в условиях царской действительности происходило довольно быстро. В рассказе «Две гранки» показано, как босяком становится крестьянин.
В этом рассказе, как справедливо отмечает Е. Беленький, «явственно ощутимо воздействие горьковского рассказа «Озорник». Рассказ Вс. Иванова, подобно горьковскому, направлен против либерализма с его красивой фразой, прикрывающей весьма прозаическую хозяйскую практику.
Прав критик и тогда, когда говорит, что автор рассказа «не достигает уровня горьковского протеста». Горьковский Гвоздев — не только жертва, но и борец. Протест его, правда, выливается в стихийные, озорные формы, но это протест человека, понявшего свое право на иную жизнь. Ивановский Захаров — только жертва, о борьбе он и не помышляет.
Однако нельзя согласиться с Е. Беленьким, что «высшей точкой его (Захарова) подъема является осознание кричащего несоответствия между хорошими словами буржуазного либерала и его реальными делами». Захаров, мягкотелый люмпен-пролетарий, босяк, бесповоротно забыл свою былую ненависть к своему бывшему хозяину, в его пьяном воображении буржуазный либерал рисуется чуть ли не другом. И все же близкий М. Горькому протест против мягкотелости босячества, против их неспособности к борьбе явно ощущается в «Двух гранках» Вс. Иванова.
Дифференцированное отношение к босякам видно в рассказе Вс. Иванова «Шантрапа» (из сборника «Рогульки»), посвященном Кондратию Худякову. Автор рассказа отмечает, что босяки — далеко не однородная масса, они расслоены, их среда разъедается противоречиями. Арефий и Василий—внутренне порядочные люди, с приглушенными в них хорошими задатками. Саянный же — аморальная личность: вор, трус и предатель (есть что-то в нем от горьковского Шакро из рассказа «Мой спутник»).
Рассказы Вс. Иванова, посвященные теме босячества, подтверждают мысль о том, что, несмотря на отдельные положительные качества, эту социальную прослойку людей, явившуюся следствием противоречий в развитии капиталистической системы, нельзя причислить к активной исторической силе. Босяки — жалкие жертвы общественных условий, потерявшие главное, чем жив человек,— способность трудиться.
Заслуживает внимания образ Арефия из первой редакции рассказа «Шантрапа»: с него начинается интерес Вс. Иванова к излюбленному им герою — философу и искателю. Этот интерес получает развитие в рассказе «Купоросный Федот». Идейный стержень рассказа в том, что в сознании главного героя рушится легенда, исчезает долго лелеемая вера в чудо. Чудоискатель и чудоделатель Федот в своеобразном поединке с учителем потерпел поражение. Откровенно ясные слова учителя вытащили далеко запрятанную мысль о непосильном стремлении по-настоящему сделать аэроплан и полететь на нем. Здесь легко обнаруживается связь с легендой из пьесы «На дне» «про одного человека, который в праведную землю верил».
Много «скотского» довелось видеть Вс. Иванову в пору его безрадостного детства и полной лишений юности. Близкими были ему внутренние движения души ребенка, не знающего радости детства.
Углубленный интерес автора к личности ребенка, как к определенному человеческому типу, наблюдается в рассказе «Рогульки», открывающем первую книгу писателя, Рассказ «Рогульки» примыкает к рассказу Горького «Встряска». В «Рогульках» так же, как и во «Встряске», персонажи-мальчики переживают триумф, почувствовав себя настоящими людьми (Мишка из «Встряски» М. Горького в тот момент, когда мастера поощряли его рассказы о цирке, а Ленька из «Рогулек» Вс. Иванова — когда маленькая его собеседница, серьезно слушая его и угощаясь орехами, воспринимала его сильным и умным). Но счастливые моменты для каждого из этих литературных героев длились недолго: их обоих жестоко избили. Оба рассказа протестуют против унижения человеческого достоинства.
Показательно, что после выхода «Партизанских повестей» и «Седьмого берега» появляется статья В. Львова-Рогачевского «Новый Горький». Автор статьи совершенно справедливо говорит о связи произведений Вс. Иванова 20-х годов с такими рассказами М. Горького, как «Макар Чудра», «Старуха Изергиль», «Мальва», «Челкаш». Но критик не конкретизирует свой тезис текстовым анализом рассказов двух писателей, посвящая свою статью главным образом освещению эмоционального воздействия произведений Вс. Иванова, который «открыл Сибирь во всей ее первобытной красочности». Нам важно, что в этот период еще ощутимыми были связи Вс. Иванова с М. Горьким.
Все дальше и дальше отходит от Горького-художника, который, при всем неослабевающем внимании к загадкам человеческой психики, продолжал прочно стоять на почве рационализма.
М. Горький-человек всегда оставался для Вс. Иванова путеводной звездой и знаменем. В далеком детстве Вс. Иванову вместе с его другом Микешкой, прежде чем прочесть, пришлось украсть книги М. Горького, «требующие правды и стремящиеся удалить тяжкое, угрюмое и протяжно-жалобное человеческое страдание». В расцвете творческой деятельности, в самые плодотворные дни своей писательской жизни Вс. Иванов говорил: «Через каждую книгу, как через ставень, я видел пробивающийся луч света — каждую новую, идущую ко мне книгу М. Горького. Новая книга окатывала меня восторгом, как теплая морская волна. М. Горький тогда для меня был один светлый и радостный восторг, бесконечное удивление».
В конце жизни, находясь в далекой Читконде, северной точке Читинской области, на встрече с читателями, отраженной в последнем произведении «Хмель, или Навстречу осенним птицам», Вс. Иванов вдохновенно говорил: «Я прожил довольно длинную жизнь, видел немало писателей, художников, людей науки и искусства. Я наблюдал за ними с напряженнейшим вниманием. И до сего времени я не встретил ни одного, кого можно было б, хотя отдаленно, сравнить по уму, характеру, воле с М. Горьким. Какое горячее и пленительное сердце, какой глубокий и чистый разум, какое ясное и чуткое понимание человека и его дела! Я жалею только об одном, что не могу со всей яркостью передать вам то непрестанно разгорающееся пламя жизни, которым постоянно светился Максим Горький».
Л-ра: Филологические науки. – 1971. – № 4. – С. 88-95.
Произведения
Критика
