Между Илиадой и Одиссеей

«Вот этот стих — он лжет. Нужна мне правда!»
Гомер не прекословил Музе. После
Он встал. «Неужто так? Мой труд окончен?» —
«Окончен, да, и величав, и вечен». —
«И я свободен?» — «Ты сказал. Будь празден».

И тут он крикнул: «Вот мой приговор:
Любой бессмертный милосерден к нам,
И состраданье есть в сердцах людей,
И силы рабские щадит с расчетом
Тиран, — безжалостна лишь ты одна.
Всегда в тревоге совесть — день и ночь,
Во сне — и то нет отдыха душе,
Перед глазами образы теснятся,
И руку ты заносишь — насмерть бить.
Так знай, что я решил: теперь мы порознь».

И за желанною свободой в город
Он сходит — чтоб на праздник завершенья
Порадовать себя, побыв с друзьями.

Но, поздно вечером домой вернувшись,
Он два часа смотрел угрюмо, мрачно
На вечную, великую поэму,
Законченную утром. «А в душе —
В душе пустынно, одиноко, сиро,
И ни трудов, ни тягот в утешенье…»

«Я здесь!» — шепнула Муза. И когда
Он, преклонив колени, вновь поклялся
На верность ей, слезами увлажнив
Ее ладони, — «Что же медлишь ты?» —
Она спросила мягко. «Нет! Прости!
Я плачу — сам не знаю почему…
Начнем не мешкая. Ты так добра!»

Перевод С. Ошерова