Аркадий Гайдар и легенда о Тимуре
А.Т. Парфенов
Если попытаться определить главное качество Аркадия Гайдара как писателя, им окажется, наверное, эпическое начало — огромный масштаб и героичность его художественного мира. Рождено оно, как и у Шолохова, и у Платонова, конечно, революцией и гражданской войной; но в отличие от этих двух художников реализовано на первый взгляд парадоксально — в изображении мира детства. Парадоксальность эта объясняется, с одной стороны, биографией Гайдара: он вступил в революцию подростком, и мир серьезный, подчас жестокий и страшный, мир грандиозных событий и глобальных проблем был воспринят человеком с еще совсем юным сознанием. Поэтому он, став писателем, детские характеры и поступки изобразил в масштабах своего отрочества — в масштабах революции.
Детская тематика и детские характеры в произведениях Гайдара — конкретное преломление, «микрокосм» большого мира. Детство у него — не аллегория и не символ этого большого мира, а точка приложения всемирно-исторических сил, трансформированных в детскую — чаще всего игровую действительность.
Один из примеров — рассказ «Четвертый блиндаж». В нем речь идет об игре детей, которая неожиданно пересекается с военной игрой взрослых — учебной артиллерийской стрельбой. Совпадение «микро-» и «макромира» налицо: игра детей становится частью военной игры, которая, в свою очередь, символизирует столкновение мировых сил.
В «Четвертом блиндаже» явственно ощущается ритмизация прозы. С дактилических ритмов начинается рассказ: «Колька и Васька — соседи. Обе дачи, где они жили, стояли рядом. Их разделял забор... Нюрка жила напротив...» С дактилей начинается второй эпизод рассказа: «Жили они от Москвы недалеко, в поселке, у самого края». Это — семистопный дактиль, на стопу длиннее гомеровского гекзаметра — эпический размер. Появляются и исчезают в тексте и другие стихотворные размеры и ритмы, они тонут в бытовой речи персонажей, снова появляются, окрашивают собой речевую ткань произведения, не превращая его все же в стихотворение.
Установка Гайдара на поэтическую речь придает образу повествователя сходство с эпическим сказителем. Стилистика устного эпического рассказывания явственно выступает, например, в таком отрывке: «Исайка был ровесником Васьки и был похож на Ваську. Только что чуть-чуть потолще, да волосы у Исайки почернее. Да еще было у Исайки ружье, которое стреляло пробками, а у Васьки не было». Очень часто Гайдар использует — в духе фольклорной эпической традиции — многократные повторы: «Как-то Васька спросил у отца, как называется эта деревенька. — Это не настоящая, — ответил отец. — Это все нарочно сделано. — Как же не настоящая? — удивился Васька. — Как же не настоящая, когда и мельницы, и церковь, и дома? Все видно. — А так и не настоящая, — рассмеялся отец».
Этот короткий рассказ делится на десять эпизодов, каждый из которых представляет собой завершенное целое, нечто вроде песни в гомеровском эпосе. Эпическая интонация повествователя, композиционное членение рассказа готовят нас к важным событиям, подвигам героев, и кажущееся противоречие между эпическим стилем и «детским» сюжетом снимается в кульминационной сцене рассказа, когда Нюрка и мальчики поют «мамину» взрослую песню «про войну и про героев». В детской игровой действительности проявляется подлинно героическое начало жизни. Художественный «микромир» «Четвертого блиндажа» обнаруживает свое тождество с «макромиром» народной эпической песни, которую Гайдар, в свою очередь, связывает с эпизодом гражданской войны и придает ей тем самым нужную ему идейную направленность.
Сходные черты поэтики мы находим в наиболее популярной повести Гайдара «Тимур и его команда». И здесь игра подростков описуется на фоне мировых событий. Военная тема вводится Гайдаром в первом же абзаце повести: «Вот уже три месяца, как командир бронедивизиона полковник Александров не был дома. Вероятно, он был на фронте». В дальнейшем эта тема остается на периферии повествования, как бы окаймляя ее и отражаясь в художественной игре взрослых: Георгий, дядя Тимура, играет в опере роль старика, который «третью ночь не спит в глухом дозоре» на границе, а старшая дочь Александрова Ольга поет о «летчиках-пилотах, бомбах-пулеметах». На первый взгляд и тимуровская команда играет в войну так же, как и Георгий. Но на деле игра подростков не столько условно отражает, сколько воплощает в действительности (на своем уровне) конфликты и проблемы нового мира и нового человека, а это влечет за собой своеобразную эпизацию повести.
В «Тимуре и его команде» гораздо менее ярко, чем в «Четвертом блиндаже», проступает эпическая интонация, установка на возвышенную поэтическую речь, хотя в некоторых сценах они заметны. Например, в сцене появления в стане Квакина тимуровцев Гейни и трубача Кольки, пришедших за ответом на «ультиматум», ритмическая проза повествования поднимается до торжественного пафоса, напоминающего гоголевский (в «Тарасе Бульбе», в частности): «И было странно, непонятно: играет ли он, шутит ли, этот прямой, коренастый мальчишка в матросской тельняшке, возле которого стоит маленький, уже побледневший трубач? Или, прищурив строгие серые глаза свои, босоногий, широкоплечий, он и на самом деле требует ответа, чувствуя за собой и право и силу? » Такой же возвышенно-поэтический стиль — в финальной сцене повести. Но все же возрастные особенности читателей, на которых была рассчитана повесть, сделали необходимым выдвинуть возвышенно-героическое начало на первый план прежде всего в сюжете и центральном персонаже. Именно здесь черты детского эпоса сказались наиболее отчетливо и оригинально.
В древнем героическом эпосе мир управляется богами — мифологическими персонификациями объективных — природных и исторических — закономерностей. Но предметом изображения в нем становятся прежде всего герои — как бы «переходные звенья» от мира богов к миру людей. Эпос XIX и XX веков, конечно, принципиально отличается от древнего героического эпоса, но и в его демифологизированном пространстве герои «рождены» закономерностями и конфликтами мироздания, исторической жизни.
Большой мир, определяющий собой реальность повести, является ее почти невидимым фоном. В центре же изображения — малый мир. Тимур — герой, представляющий единство малого и большого миров: его идеал — командир Советской Армии. Подобно эпическому герою, Тимур лишен развитой личной биографии, индивидуализированной внешности — он весь в общем деле. Даже такая отличительная его особенность, как восточное происхождение, как бы воплощает интернациональную идею пятиконечной звезды, нашитой на безрукавке «комиссара». Конфликт Тимура с Квакиным — модель конфликта большого мира.
Самая интересная особенность сюжета и героя в «Тимуре и его команде» в том, что в поисках наиболее органичных для подростка игровых форм, которые могли бы быть изображены в повести, Гайдар обратился к игре «в разбойников». Интерес подростков к «разбойничеству» продиктован прежде всего стремлением к независимости от взрослых и к объединению в возрастные группы. «Разбойничество» же по самой своей сути предполагает независимость от общества и даже враждебность к нему. Но Гайдар сумел сохранить эпико-героическое качество сюжета и персонажа, введя в повесть игру «в добрых разбойников» — игру, в которую он, как известно, играл в жизни сам со своими друзьями-мальчишками. Отсюда — помощь тимуровцев семьям красноармейцев, борьба против «злых разбойников» — шайки Квакина — и одновременно тайный характер деятельности «команды». Колоссальная действенность «Тимура и его команды» коренится в том, что Гайдар соединил в повести стремление подростков к независимости от взрослых с деятельностью, которая полностью отвечала общественным требованиям.
В соответствии с общими свойствами эпического стиля Гайдара тимуровская игра «в разбойников» нуждалась в «большом» фоне. Поскольку разбойничество давно отошло в прошлое, в повести появляется легендарно-исторический фон, который, как и сегодняшний «макромир», почти невидим, находится на периферии, или в подтексте повествования, но тем не менее в трансформированном виде получает воплощение в главном герое и сюжете.
Одно время Гайдара, видимо, привлекала легенда о Робине Гуде — «добром разбойнике» (первоначально повесть называлась «Дункан»), но затем писатель избрал другой путь. Он воскресил легенду, связанную с историческим Тимуром, великим среднеазиатским завоевателем XIV — начала XV века, которая, в частности, изображала .молодого Тимура в качестве предводителя шайки разбойников; но при этом героя своей повести он сделал «новым», «добрым» Тимуром в отличие от «злого» Тимура, «царя из средней истории» (ср.: «Оля, а кто такой Тимур? — ...Это один царь такой, злой, хромой, из средней истории. — А если не царь, не злой и не из средней, тогда кто?»).
Идея «нового» Тимура появилась у Гайдара давно, еще в 1925 году, когда он — в ту пору корреспондент пермской газеты «Звезда» — вместе со своим товарищем-журналистом отправился в Среднюю Азию и некоторое время пробыл в Самарканде. В повести «Всадники неприступных гор» (1926), отразившей некоторые эпизоды этой поездки, Гайдар-рассказчик размышляет у могилы Тимура о том, что «...у хромого Тамерлана есть только прошлое, и следы его железной пяты день за днем стираются жизнью с лица земли. Его синее знамя давно выцвело, а конский хвост съеден молью, и у старого шейха-привратника есть, вероятно, сын комсомолец, который... лучше знает биографию Буденного, бравшего в девятнадцатом Воронеж, чем историю Тамерлана, пятьсот лет тому назад громившего Азию».
Упоминание о Буденном появилось здесь не только потому, что его имя было широко известно в Средней Азии, но и в связи с вполне конкретным событием: в дни, когда Гайдар был в Самарканде, Буденный был награжден званием почетного гражданина этого города. «История Тамерлана», видимо, тогда впервые открылась перед Гайдаром как историческая легенда, альтернативу которой могут составить легендарные подвиги недавнего прошлого, связанные с именем полководца нового типа.
Образ узбекского комсомольца, сына шейха-привратника у могилы Тимура, затем надолго ушел из творческого сознания писателя. Можно думать, что под именем Тимура Гараева он вновь появился в воображении Гайдара, когда создавалась повесть «Тимур и его команда». «Новый» Тимур идет по пути Буденного, но словно бы «на фоне» легенды о «старом» Тимуре. О разбойничестве Тимура-Тамерлана уже шла речь. Центральный эпизод повести — конфликт с шайкой Квакина — также имеет своим прототипом историческую легенду.
Самой яркой страницей в истории войн Тимура после битвы с Тохтамышем (1395) близ Терека стало его победоносное столкновение с войсками турецкого султана Баязида. Битва при Анкаре 1402 года была, вероятно, одной из самых грандиозных в истории средних веков. Османская империя потерпела поражение, подобного которому европейцы не могли нанести турецким войскам вплоть до битвы при Лепанто (1574). Турки были вынуждены снять 8-летнюю осаду Константинополя, и падение Византии было отсрочено на полвека.
Согласно легенде Баязид, осаждавший во главе своих войск Константинополь, получил от Тимура через послов письмо с требованием снять осаду. Разгневанный султан, жестоко расправившись с послами, дал грозный ответ наглецу. Тимур затем вторгся в Турцию и разгромил войска Баязида. Когда пленный султан был доставлен к победителю, Тимур спросил, что сделал бы он, Баязид, если бы военная удача сопутствовала ему. Баязид ответил, что он заключил бы Тимура в клетку и возил с собой. Тогда Тимур велел заключить в железную клетку самого Баязида. Султан не выдержал позора и вскоре в припадке отчаяния разбил себе голову о прутья клетки.
Эта легенда получила широчайшее распространение, в особенности в Западной Европе, и многократно обрабатывалась в литературе начиная с XV века. Трудно сказать, каким путем она пришла к Гайдару, но в своей повести он обнаруживает знакомство с ней.
В «Тимуре и его команде» время от времени всплывают как бы немотивированно «турецкие» детали. Так, например, несколько раз упоминается старая кривая турецкая сабля — трофей, которая почему-то оказывается в доме, где живет Тимур. К «атаману» Квакину тимуровцы пишут письмо, как запорожцы к турецкому султану. Здесь с «турецким» мотивом связывается мотив «добрых разбойников» — запорожцев: они, «смелые казаки, боролись с турками, татарами и ляхами». Но отчетливее всего «баязидовский» мотив сказывается в сюжете, из области исторически-легендарного как бы переключенного в полуигровую действительность подросткового «микромира».
Столкновение шайки Квакина и команды Тимура вызвано грабежом яблоневого сада. Тимур посылает к Квакину послов с «ультиматумом», требуя прекратить грабежи. Квакин плохо обращается с послами; следует схватка, поражение Квакина и беседа Тимура с побежденным. Однако «новый» Тимур («не злой») отпускает Квакина на волю.
С легендой о Тимуре связаны также и некоторые женские образы повести — Жени и Ольги, а также образ дяди Тимура — певца-любителя. Но связь эта непростая. На определенном этапе развития западной легенды о Тимуре в ней появился мотив любви героя-завоевателя к египетской принцессе, которая затем становится его женой (трагедия Кристофера Марло «Тамерлан Великий», 1587). Мотив любви к женщине и красоте вообще становится центральным в романтической поэме Эдгара По «Тамерлан».
Нет никаких оснований полагать, что Гайдар был знаком с произведениями Марло и поэмой По. Тем не менее он вводит в повесть образ девочки — подруги Тимура Жени, а так как возраст его героев еще не романтический, то он создает пару двойников центральных героев — дядю Тимура Георгия и старшую сестру Жени Ольгу, в которых и находит воплощение тема любви и искусства.
Традиционно герой сказки и эпоса добивается царства путем женитьбы на царевне. Этот мотив символизирует нормальный, законный путь к власти. Марло использовал его впервые по отношению к Тимуру; однако не в меньшей мере, чем «законность» власти героя, его интересовали проблемы противоречия между силой и милосердием, доблестью и красотой. Эти же проблемы разработаны в «Тамерлане» По. Для Гайдара же было важно гармонично разрешить противоречие между тайным характером действий Тимура и их идейной и социальной сущностью. История любви между старшей дочерью полковника Александрова и дядей Тимура, дружба самого Тимура с его младшей дочерью — одно из средств снять это противоречие, показать, что в действительности сущность поступков Тимура и советского командира — одна и та же. Но и проблема искусства также решается в этой сюжетной линии.
Георгий, как и Тимур, живет в двух реальностях: игровой и бытовой; при этом в игровой реальности он «старик», в бытовой — молодой человек. Игровая жизнь Георгия, как и Тимура, является тайной. Две тайны — Георгия и Тимура — переплетаясь друг с другом, создают ряд однотипных ситуаций, зачастую комических. Однако оценка искусства связана в повести прежде всего с его «нереальностью» — и в этом коренное отличие его от тимуровской игры с самой действительностью. В этом смысл реплики Тимура в разговоре с Георгием: «Но, дядя... боевых патронов у тебя не бывает, потому что у врагов твоих ружья и сабли... просто деревянные». Позиция Гайдара по отношению к искусству выражена в его известных словах о людях, которые «из хитрости назывались детскими писателями. На самом же деле они готовили краснозвездную крепкую гвардию». В противовес «оперному» искусству следует создавать, как считает Гайдар, действенное искусство, непосредственно вводящее в жизнь и изменяющее ее. Понятие «игры» здесь ближе к сути дела, чем понятие «искусство». И в этом случае проявляется характерное для Гайдара совпадение большого и малого: лучшее искусство — игровое, и судьба «Тимура и его команды», повести, определившей формы и содержание игрового поведения множества подростков, — реализация этого принципа.
Стремление Гайдара отразить в своем искусстве для детей конфликты мирового масштаба делает его продолжателем горьковской традиции. «Сказки об Италии», среди которых находится и вариант легенды о Тимуре, выросли из импровизаций Горького перед своим сыном. Легенда о Тимуре в интерпретации Горького несет на себе поэтому печать устного исполнения, сказки, рассказанной ребенку. В ней важнейшее место занимают образы детей и родителей — сына Тимура Джигангира, смерть которого ожесточила отца, сделав «бичом народов», и сына итальянской женщины, которая пришла требовать его от Тимура. Встреча-поединок двух родителей — Матери и Тимура — завершается победой Матери над олицетворением жестокости и смерти — Тимуром. Идеи нового, действенного гуманизма реализованы Горьким в произведении для нового человека, для ребенка.
Вот эта тенденция, которая впоследствии определит чрезвычайно многое в советской литературе для детей, лежит в основе «Тимура и его команды», хотя в отличие от Горького Гайдар создает «нового», благородного Тимура, а легенду делает своего рода подтекстом реалистической повести на современную тему.
Сказка Горького о Тимуре все же не стала явлением детской литературы. Большой легендарно-исторический мир — ее единственная реальность, лишь приспособленная к восприятию ребенка. И тем самым он сделал ее явлением более значительным, чем просто «литература для детей».
Л-ра: Литературная учеба. – 1988. – № 1. – С. 120-123.
Произведения
Критика
