Эпиграммы Вильяма Блейка
Т.Н. Васильева
В 90-е годы XVIII в. в «Песнях Невинности и Опыта», в ранних «лондонских» «пророческих книгах» Блейк густо замаскировал сатирические тенденции своего творчества, талантливо проявившиеся уже в «Острове на Луне» (1783), мифологическими символами, космической патетикой, аллегорическими персонажами и ситуациями. Даже в самой прямой и острой общественно-политической его поэме в защиту французской революции («Французская революция», 1791) формы сатирического обличения французского деспотизма и феодальной контрреволюции были очень условны, аллегоричны. Но присущая мироощущению поэта, его человеческой творческой натуре склонность видеть все нелепое, враждебное простым людям Англии, презирать его, высмеивать и , уничтожать иронией осталась. Она нашла выход в годы реакции, долгого вынужденного молчания и безвестности, в коротких сатирических стихах и эпиграммах, испещривших его записные книжки. В этих малых сатирических произведениях, как и в первой сатире Блейка, непосредственно отражена общественная и личная биография поэта. Здесь зафиксированы его наиболее острые злободневные реакции на жизнь общества, современное ему искусство, на выходки его врагов и недоброжелателей. В эпиграммах нет «мифологической» образности, привычной в лирических книгах Блейка, особенно в его поэмах. Эпиграмматическое наследие его, как и «Остров на Луне», связано с литературной традицией XVIII в. Бурлеск, подчас подчеркнуто грубоватый, озорной, приемы басенной сатиры, сатирические «гномы», некоторые элементы традиционной в XVIII в. аллегории широко используются Блейком-эпиграмматистом. Здесь, как и в письмах, отбросив маску барда, пророка, Блейк выглядит удивительно живым, эмоциональным, бурно реагирующим на современность мыслителем и поэтом.
Эпиграмматическое наследие Блейка составляют стихи из записной книжки
Некоторые из антицерковных сатир Блейка по выразительности и плебейской насмешливости близки эпиграммам и сатирам Бёрнса. Среди них выделяется «Ответ пастору».
Зачем не учишься смиренью у овец?
Чтоб ты не стриг меня, святой отец.
Записная книжка 93 года содержит варианты к «Песням Опыта» и сатирические миниатюры. Разрабатывая свой метод гравировки текста, упражняясь в нём, Блейк многие из этих стихов записал зеркальным шрифтом. Эта зашифрованность вместе с неистовым республиканизмом, питавшим его поэзию 90-х годов, обусловили особую энергию и прямоту сатирического отрицания религиозных аскетических догм и кровавого деспотизма — «древних проклятий», давящих человеческую личность, узурпировавший ее права на радость и любовь.
Прочь убери сей мрачный храм,
Прочь этот брачный катафалк,
Прочь изгони убийцу ты —
Проклятье древнее падет.
(Древняя поговорка).
Своими единомышленниками в отрицании официальной религиозной морали поэт делает обычно простых людей — мальчишку-бродяжку в «Песнях Опыта», прачку в одном из набросков записной книжки («Песня прачки»). Среди коротких сатирических форм (поговорка-гнома, прорицание, эпиграмма и т. д.) Блейк, подобно Свифту и Бёрнсу, пользуется и сатирической эпитафией. Некоторые из них осмеивают притворную скорбь, комедию надгробной печали, обычную в быту привилегированных слоев общества.
Близь этого стока меня схоронили,
Чтоб слезы друзья, сколько хочется, лили.
В эпитафии некоему Джону Троту — «другу всего человечества», осмеян не только сам покойник, «не оставивший после себя ни одного врага», но и притворная, корыстная дружба:
У древних сказано — найти друзей не просто,
Но ныне всякому друзья надоедают.
Блейк включил элемент эпитафии и в сатирическое обличение лжеприятелей своих — дельцов, авантюристов Кромека, Стодхардта и Скиавонетти (имена их видоизменены и сардонически переосмыслены — убийца, вымогатель, распутник). Здесь есть любопытное двустишие, характеризующее степень негодования и презрения поэта к негодным обманщикам, пытавшимся эксплуатировать задешево его талант:
Но я слезами писал — так мысль моя печальна —
Его эпитафию, ибо слезы мои — протрава.
Преобладающее количество эпиграмм и сатир в записной книжке, 1808-1811 годов посвящено вопросам искусства, борьбе с академическим классицизмом, его официальными столпами (Рейнольдсом, Гейнсборо), разоблачению их ошибочных, с точки зрения Блейка, воззрений на английскую и зарубежную живопись. Эта полемика с противниками, с теми, кто преследовал и унижал Блейка-художника, сочетает прямоту и резкость субъективных выпадов с умением обнажать и общественный смысл отрицаемого явления. Эпиграммы Блейка на современников, знакомых и противников зачастую автобиографичны, сугубо личностны. Но есть в них, вместе с гневным пристрастием, и ядовитая сатирическая соль. Они запечатлели не только частные обиды художника, раздражение его, единичные конфликты, но и сущность демократических взглядов Блейка на искусство, его роль в обществе, на общественный долг художника. Поэту-граверу ненавистны торгашеский подход к творчеству, модная безвкусица и равнодушие публики к истинно прекрасному. Ему равно оскорбительны и мерзки и лживое меценатство и спекуляция искусством, корыстная эксплуатация художников ловкими дельцами. Насмешка чисто литературная и эстетическая часто соединяется в его стихах-сатирах с разоблачением духовного ничтожества буржуазно-дворянского светского круга. Антиклассицистские позиции Блейка отражены в шутливом «Комплименте дамам. Подражание Попу» и в сатирически-негодующем обличении раболепствующего перед королями мертвенного классицизма (отрывок № 30 из записной книжки).
Классицизм заставляет «при помощи римских и греческих розог» поклоняться богам прошлого. С ним не может мириться истинное вдохновенное искусство, настаивает Блейк. Он не может простить классицистам мифологическую мертвечину («дерево и камень назвали они святыней») и угодничество перед троном («высокие стремления их отданы их королям»). Но сам поэт не сразу и далёко не полностью отказался от образной системы, традиционной для рационалистической поэзии XVIII в., Блейк пользуется ею тогда, когда речь заходит о бытовых и нравственных недостатках его современников. Так, в двустишии, высмеивающем корыстолюбие в любви, нам встречается традиционный набор условно-мифологических имен:
На Хлои грудь тайком стремился Купидон,
Но подло вполз в карман богатой Мирры он.
Задумываясь над философско-психологическим объяснением человеческих страстей и эмоций, Блейк отказывается от подобной системы условных художественных средств классицизма, В той же записной книжке, неподалеку от вышеприведенного двустишия, мы находим антиклассицистское по духу стихотворение «Почему мальчишкой был Купидон».
Традиционный в античной, излюбленный в классицистской лирике, символ любви-напасти, насылаемой воинственным шаловливым амуром, представляется Блейку искусственным и далекий от психологической правды мужского и женского характеров. Шутливо, но в этой шутке есть стремление к правдоподобию в показе человеческих чувств, поэт утверждает, что девический облик естественнее для олицетворения любви:
Купидон стреляет луком своим,
А девица разит очами,
И оба шутят, смеются во всю
Над нашими слезами.
В одной из строф этого стихотворения почти буквально повторена мысль Безмена-Законника из «Острова на Луне» о разнице в поведении мальчика и девочки: «Мальчик ничего не может объяснить, пока не возмужает». Развивая ее в следующем четверостишии в духе «Песен Опыта», Блейк замечает, что взрослый мужчина так подавлен и уязвлен заботами, что «все дело его жизни вытаскивать головки их стрел» из своей страждущей души, и ему уже не до любовного веселья. Многие эпиграммы и сатиры посвящены обличению противников Блейка-художника — ненавистных ему школ, фламандской и венецианской, а также английских академических авторитетов и ремесленников от искусства. Между последними сатирик часто ставит знак равенства. Критика художников враждебного лагеря касается как их творческой манеры, ее излюбленных приемов и издержек, так и их социальной ориентации. Блейк бранит колористические фокусы, пристрастие к цветовым эффектам, к «мазне», вещным деталям у фламандцев и венецианцев, уличает их в пренебрежении к рисунку и четкой линии. Но не менее ненавистно ему в «модном» парадном официальном искусстве пристрастие его представителей к покровительству, чинам, званиям. Он обличает его связи с аристократической верхушкой, его антинародную и торгашески корыстною суть. Показательны в этом отношении заголовки некоторых эпиграмм: «На великое поощрение, уделяемое английской знатью и дворянством Корреджо, Рубенсу, Рембрандту, Гейнсборо, Каталони, Дю Кроу и Дильбюри Дуддлю»; «Миленькая эпиграмма для развлечения тех, кто платит большие суммы за венецианскую и фламандскую мазню» и т. д.
В атаках на раболепствующее при дворах и в гостиных знати искусство Блейк по-плебейски прямолинеен и нарочито, вызывающе груб. Он не гнушается вульгарных, точно бьющих в цель слов, дает подчас цинические, но хлесткие прозвища, бранит, проклинает, грозит расправой, вплоть до применения физической силы:
Взываю я к полковнику Уордлю,
Чтоб выдал подлецам он порцию дубинки.
Сатирические стихи Блейка беспощадны по отношению к его идейным противникам. И это одно из близких нам, нашим представлениям о принципиальности и идейной выдержке человеческих качеств замечательного художника-демократа. Не случайно среди уничтожающих язвительных эпиграмм на Рейнольдса, Стодхардта, Хейли и других его противников и преследователей Блейк записал такую поэтическую автохарактеристику:
Я не гомеровский герой, все это знают,
Я благородничать с врагом не призываю.
Я благородство отдаю друзьям,
И дружбой их облагорожен сам.
Кто нянчится с врагом — враждебен нам,
Предатель он и враг своим друзьям.
Для характеристики взглядов Блейка на современную ему английскую живопись, ее состояние, ее прискорбную зависимость от денежного мешка, от законов рынка и светской моды эпиграммы и сатирические стихи записных книжек дают богатейший материал. В одном из этих поэтических набросков Блейк заметил, что стихотворная форма, допускаемые ею «вольности» позволяют ему преподносить горькие истины, позолотив их хлесткой рифмой, и тем, кто считает поэзию недостойной внимания.
Обиду нанеся своим писаньем прозы,
В стихе я буду мягче Бартолози.
Что в краску вгонит тех, других и не обидит,
В рифмачестве вреда никто не видит.
Во многих эпиграммах Блейк ниспровергает авторитет официальной школы современной ему английской живописи во главе со светилами Королевской академии — ее президентом сэром Джошуа Рейнольдсом и модным у знати Томасом Гейнсборо.
Безвестный бедняк-гравер, Блейк обличал Рейнольдса не из зависти к его доходам и расточительному образу жизни (огромные гонорары, серебряная карета, модный салон, где сходились знаменитости). Он воюет с Рейнольдсом — носителем определенной, враждебной ему системы взглядов, убеждений, творческих принципов. «Я не согласен с Рейнольдсом не в терминах. Два взаимоисключающие мнения нельзя примирить ни на одном языке», — писал Блейк в «Замечаниях» к «Рассуждениям» Рейнольдса. Особенно резки и суровы у Блейка оценки эстетических взглядов противника, но за эстетической полемикой о Рубенсе и Микеланджело, о понятии «гений» и путях формирования гения и таланта в искусстве и по другим вопросам, стоит плебейское неприятие самой компромиссно-буржуазной сущности портретного искусства Рейнольдса, отрицание его консервативно-охранительных позиций.
В своих негодующе-страстных полемических «Заметках» к «Рассуждениям сэра Джошуа Рейнольдса» (1808), совпадающих хронологически со стихотворными фрагментами записной книжки, Блейк подчеркнул с самого начала социальную пропасть между художниками-бедняками, безработными и полуголодными Барри, Мортимером, Фьюзеи, собой и равнодушно-самоуверенным великолепным сэром Джошуа — живописцем короля, знати и богачей. Колоссальная серия портретов Рейнольдса утверждала ту самую сытую, роскошно одетую, самодовольную, равнодушную к народным низам дворянско-буржуазную Англию, которую Блейк презирал и ненавидел:
Некоторые смотрят, чтобы увидеть благородные контуры
И прекрасные формы, в которую облечена любовь,
Некоторые ж, смотрят, чтобы «открыть»
Мушки, румяна, браслеты, корсеты
и напудренные прически.
Республиканец Блейк не прощает Рейнольдсу его лояльности, его осторожно вежливого верноподданнического отношения ко двору и знати, его идейно-эстетических и личных связей с реакционером Эдмундом Берком и недоброжелательства к французской революции. Он начисто отвергает рационалистическую философию творчества, педантически изложенную в «Рассуждениях» Рейнольдса. Там, где Рейнольдс, идя за Бэконом и Ньютоном, видел только «опыт», «обобщение», «общие наблюдения», «рассудок», Блейк утверждал «вдохновение», «творческую выдумку», «страсть» и «выразительность», «восторг», «индивидуальное», «частное».
«Что делать рассуждению в искусстве живописи?!» — саркастически восклицал он. Для Рейнольдса гением можно стать постепенно, упражняясь, собирая по крохе идеи и опыт других художников. Для Блейка, уже сформировавшего романтическую эстетику, «гений не приобретается», гений — это нечто вечное, врожденное, вневременное, могущественное. Энтузиазм, восторг, вдохновение, необузданность, расточительность души — его неотъемлемые качества. Гений не может ошибаться. Он выше века и опережает его. Холодно академическая манера Рейнольдса, предлагаемые им способы обучения живописи и рисунку и совершенствования в них, наконец, его «золотые правила» искусства, его непогрешимые творческие каноны, преподносимые на лекциях Королевской академии художеств, — все это оскорбляет и злит Блейка и беспощадно осмеяно им. Для Рейнольдса важно «элегантное», для Блейка «возвышенное» и «величественное». Согласиться с Рейнольдсом, который объявлял, что историческая живопись изображает «человека вообще», а портретная «частного человека» и, следовательно, «модель ущербную», Блейк не мог. Для него объект исторического полотна — «Герой» с большой буквы, но и частный рядовой человек бесконечно интересен своей индивидуальностью. Изгнанный еще в ученические годы из академической школы, отвергаемый на ее выставках, Блейк с дерзким вызовом зачеркивает академические авторитеты и их педантичное понимание стиля.
Блейк-эпиграмматист энергичен, прям и резок, подчас нарочито грубоват и даже циничен при оценке неприемлемых для него людей, явлений, мнений. Он не стесняется просторечий, соленых народных словечек и иной раз заставляет издателей текста прибегать к многоточиям. Со стихией народного быта, народных поговорок, юмористических суждений, обычных в демократическом обиходе, связана его сатира.
Девушка, сбивающая масло, лампа, в которой горючее смешано с водой, собака с костью на мосту, разносчик с тяжелым вьюном на спине, дрожащий заяц, чья-то вшивая голова, преступник у подножья виселицы и т. д. — вот система разнообразных житейских определений, образов и уподоблений, при помощи которых Блейк ведет сатирическое разоблачение своих врагов и своего времени. Английской жизнью XVIII — начала XIX в., ее реалиями насыщены, пропитаны насквозь его сатиры и эпиграммы, так же как и «Остров на Луне». А ведь в это же время Блейк писал самую сложную, самую абстрактную из своих пророческих книг, возводил туманную громаду «Иерусалима», где все было обобщено, полно космической широты — беспредельно мрачные небеса, безлюдный утес в морских просторах, и на нем в агонии распростертый древний гигант Альбион, оплакиваемый скорбящими великаншами Валой и Иерусалим (Природой и Свободой).
Среди эпиграмм и сатир Блейка есть подлинные шедевры по выразительности образов, вполне современных поэту, четких, хотя гротескно слегка заостренных, например, сатира на болтовню ораторов, академиков и меценатов (№ 74). Ни те, ни другие не улучшают ни политической жизни страны, ни ее искусства. И это совершенно ясно читателю, прослушавшему все их фиглярские доводы о роли парика в политическом красноречии, кисти и покровительства в живописи.
Блейк тонко понимал художественное своеобразие точной, краткой, разящей наповал эпиграммы. Об этом свидетельствует его двустишие, где очень к месту, к слову приведена характеристика данной формы. Это сатира на светскую даму:
«Вся ее жизнь — эпиграмма, бьющая в точку, гладкая, изящно написанная, искусно сплетенная, чтобы сорвать аплодисменты, со скользящей западней в конце».
Краткость и острота для поэта — основные достоинства эпиграммы, и Блейк умеет до предела конденсировать очень точную сатирическую оценку изображаемого явления. Самодовольно-фальшивый, афиширующий свое нравственное превосходство и просвещенное благородство характер дилетанта Хэйли, знакомый нам по переписке Блейка, весь уместился в двустишии:
Он притворяется; что он врагам простил,
Да он друзьям ни в чем ни разу не спустил.
Так же кратко изобразил Блейк психологическую суть взаимоотношений и разрыва с этим своим покровителем:
Мой друг, я часто от тебя страдал,
Уж поскорей бы ты врагом мне стал.
Сатирические штрихи и образные приемы своих эпиграмм Блейк находит часто в литературных источниках (басня о собаке, уронившей в воду кость в погоне за тенью, двустишие из древнегреческого поэта Крателоса), шекспировский образ Калибана и т. д.
Олицетворения — Гнев, Дружба, Фортуна, и т. д., животные маски, традиционные в басенной поэзии, имена-характеристики — все это обычно в сатире XVIII в., из которой вырастала сатира Блейка.
Но в отличие от этой предшествующей традиции его сатирические стихи в большей степени пронизаны субъективным началом, предельно эмоциональны и, наконец, включают в свою поэтику элемент иронии по отношению к самому пишущему, саморазоблачения. Особенно это заметно в стихах-сатирах с биографической основой.
Так, в довольно большом фрагменте против Стодхардта и его знакомцев, пытавшихся эксплуатировать граверное мастерство Блейка, возникает вдруг гротескная авторская маска. Назвав самого себя «Смерть», Блейк изобразил «игру» своих недругов с этой беспощадной силой, игру, плохо закончившуюся для них в его поэтическом воображении. Смерть-Блейк воздвигла монументы подлости и порокам каждого из врагов поэта и его слезами выжгла на них позорные эпитафии. Эта своеобразная «пляска смерти», мотив, возникший под воздействием готики и предромантических поэтов, получает в сатире Блейка ироническое житейско-реалистическое переосмысление. Стихотворение насыщено биографическими деталями, ассоциациями из народной игры в «кошки-мышки» и балладной лирики. Подобный материал не входил в обиход классицистской сатиры, не мог возникнуть в ней и такой парадоксально-фантастический иррациональный поворот темы. Но в сатире романтической («Вальс» Байрона, «Питер Белл» Шелли) мы не раз встретим его.
Автопародия, и довольно забавная, возникает и в насмешливом «Извинении Блейка за свой каталог».
Стихотворение это отражает душевные передряги поэта в связи с провалом его выставки
Во всех деталях авторского образа в этом стихотворении нет ничего от величавого прорицателя «пророческих поэм». Неоднократное «I cry» («я заплакал», «я возопил») в соседстве с прозаическим «зонтиком» и «хватаньем за нос» своих противников звучит не патетически, а насмешливо, пронизано отрезвляющей иронией.
Разгром английской демократии в конце 90-х г., контрреволюционный поворот в европейской и английской политике и общественной жизни не столько ограничил обличительные тенденции творчества Блейка, сколько видоизменил формы их проявления. Поэт переходит к малым жанрам — эпиграмме, сатирическому стихотворению, к сатире потаенной, скрытой в записных книжках, в пометах на полях книг.
В «пророческих» книгах сатирическая тенденция сугубо замаскирована. Сквозь покрывало мифологических образов-символов, изобретенных Блейком, его патетических туманных ламентаций и утопий кое-где ощутимы тем не менее уколы сатирических шипов. Эпиграммы создаются попутно с большими «пророческими» поэмами и по содержанию, в известной мере, составляют реальный их подтекст, а по форме своеобразную изнанку романтической манеры Блейка. В них можно обнаружить реальные зерна тех символов, тех гигантских олицетворений, которые заполняют мир «пророческих книг».
Исследователям и биографам эпиграммы помогают распознать и умножить связи творчества и личности Блейка с его современностью. Подобно его письмам, они интересны и важны при изучении его общественных и философско-эстетических взглядов, нужны для более глубокой и объективной оценки его духовного облика. Злободневные, удивительно живые и искренние реакции его на жизнь, публицистский задор, непримиримая демократически-неподкупная ненависть к официально-равнодушному, торгашски-бесчеловечному, лживому и мелкому в искусстве и людях переполняют сатирические стихи поэта, вся жизнь которого была, говоря его собственными словами, «войной против зол».
Л-ра: Кишиневский университет. Ученые записки. – Киштнев, 1967. – Т. 88. – С. 103-114.
Произведения
Критика
