Концепция добра и зла в романе Годвина «Калеб Уильямс» (1797)
Л.А. Щитова (Романчук)
В великой дьяволиаде, начатой в английской литературе «стихийными богоборцами» Мильтоном, Блейком и затем продолженной романтиками, особняком стоят «демоны» Годвина.
Годвин, что в переводе можно прочитать как «богоборец», по выражению А. Елистратовой «последний просветитель и первый романтик», в годы, непосредственно следующие за Французской революцией, оставил после себя странные печальные романы, повествующие (и пытающиеся раскрыть) демонические силовые линии (пути зла) в мире, чем по-своему и весьма своеобразно продолжил, а в чем-то и предвосхитил тему «дьяволизма», ставшую популярной в Англии на рубеже 18-19 вв., более того, внеся в нее совершенно особу, может быть, и до сих пор не оцененную во всей философской глубине своей, лепту.
Начнем с первого его «странного» романа «Вещи как они есть, или Калеб Уильямс» (1794). В чем заключается странность этого романа, скажем чуть ниже, а пока попробуем определить его основную философскую линию, связанную с концепцией добра и зла, которая складывается из множества разнообразных моментов, которые условно выделим в несколько групп (здесь рассмотрим 6 из них):
Эстафета зла.
Прежде всего, нельзя не заметить преемственность носителей зла уже в этом первом романе, в котором, как то не раз отмечалось, Годвин-романист спорит, а то и противостоит Годвину-просветителю, автору трактата «Исследование политической справедливости». Вначале - Тиррел, настоящее воплощение дьявола, затем, по смерти его и самой этой смертью спровоцированный (инспирированный) Фокленд - представитель зла замаскированного, затем, любопытством и беспечностью приобщенный к тайне зла, зараженный им Калеб (зло невольное).
Способы проникновения, или путь зла.
Эстафета зла, выведенная Годвиным, уже сама по себе словно демонстрирует разнообразие способов проникновения зла в мир. В дальнейших романах эти способы конкретизируются: через гиперболизацию какого-либо человеческого качества (чувства, страсти, привычки, представления), через приобщение к какой-либо тайне (могущества, злодеяния), наконец, через самое противление явному злу.
Заражение злом.
Многие исследователи (А. Елистратова, Д. Монро, М. Алексеев) ставили Годвину в вину чрезмерную идеализацию Фокленда в первой части книги, явно завышенное, почти рыцарское изображение его, чрез меру неоправданно контрастирующее с Фоклендом из части второй. В этом виделось старомодное преклонение Годвина перед сословной аристократией, неумение обрисовать характер, попытка чисто романтического изображения «благородного разбойника» и иные грехи. На самом деле, как кажется, дело в ином. Безусловно, вовсе не для намеренного введения читателя в заблуждение или неожиданного развития интриги дан первоначально столь завышенный образ Фокленда. И, конечно, не из почтения к аристократии, для которой, дескать. Тиррелы и Фокленды - исключение. Отнюдь нет. Столь разительный, чрезмерный нарочитостью своей контраст обрисован намеренно и дан Годвиным в рамках все той же философской линии эстафеты зла. Именно в облике Фокленда степень поражения злом (вызванной неумолимой исторической закономерностью, о чем скажем позже, в рамках того, как ее понимал Годвин) выявлена наиболее полно. Опасность Тиррела не только в его злодеяниях как таковых, а й в провокации им подобного или большего зла у других, то есть в неком сатанинском заражении, передаче зла (даже самим отпором собственно злу) по эстафете. И Годвин вовсе неспроста столь чрезмерно идеализировал Фокленда в 1-й части книги, а именно с целью продемонстрировать степень перерождения человека (самого, казалось бы, положительного или просто безобидного ранее) после заражения его вирусом зла. Дело не столько в убийстве Тиррела, которое можно воспринять как меру пресечения зла (злом же), сколько в невольно следующем за ним (за причастностью к злодеянию одному) цепочке злодеяний иных, уже не могущих быть воспринятыми в качестве мер (пусть и неверных) пресечения иных зол, а уже в качестве самостоятельного источника порождения зла: через убийство Тиррела - навет и казнь Хоукинсов - преследования слуги Калеба - собственное разрушение. Раз допущенное, зло начинает неудержимое саморазмножение. Не этим ли Годвин невольно, вразрез со своей былой просвещенческой позицией, апеллировал к известной, столько раз вызьюанцей недоумение заповеди Христа: «А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Матф. 5:38-41).
Пресечь злом зло невозможно, - в этом таится трагедия человеческой истории. Годвин же эту трафаретную истину усугубляет тем, что, по его мнению, даже любое невольное приобщение ко злу - через тайну, любопытство, договор - есть или несет в себе то же самое зло, как бы перенимая от него, вопреки желанию носителя, эстафету. Годвин-романист более откровенен, правдив и прозорлив, нежели Годвин-просветитель, который в своем первоначальном исследовании выступал сторонником кровавого террора революции, рационалистически обосновывая его необходимость и неизбежность. Но, можно сказать, романтический двойник Годвина одолел в романах Годвина-мыслителя. А его герои взломали схему гармонического, расчетливо вычисленного им в исследовании человека.
Линия Калеба Уильямса, казалось бы, пролегает в стороне от созданного сатанинского вихря - Калеб сам изменяет ее направление. И в этом добровольном выборе, за которым, однако, скрывается неумолимый исторический закон, навязывающий любыми способами - через любопытство, ложные понятия, защиту чести, желание отличия и облагодетельствования - соприкосновение со злом, сообщение, вхождение в сферу его действия, в некий нерушимый роковой договор, - особенность героев Годвина. Когда линия Калеба пересекает эпицентр вихря зла, судьба его решена и отныне больше не может решаться вне этого вихря. Калеб, как до того Фокленд, по разным мотивам, но навеки остаются замурованными в невидимую, но непроницаемую оболочку зла. Эта цепочка зла, захватив очередным кольцом Калеба, продолжает нанизывать звено за звеном (от Калеба - к иным персонажам, соприкасающимся с его историей), а от иных людей - к нему (саморазрушение - неизбежная плата за заключенный договор с силами зла: не после смерти, а при жизни). «Как жестка и невыносима была мне мысль, - восклицает Калеб, - что я не только сам являюсь предметом неустанного гонения, но даже общение со мной заразно и каждый, оказавший мне помощь, навлекает на себя несчастье?» (среди них Раймонд с разбойниками, миссис Марней, мистер Сперрел, сам Фокленд и др.). И в отказе Калеба от суда над Фоклендом (после полученного наконец от него признания в совершенных преступлениях) в финальной сцене романа, вызывающей обычно столько недоумения и разнотолков у критиков, не заключено ли в этом отказе судить виновного обыкновенное желание разорвать наконец бесконечную цепочку зла - и разорвать библейским всепрощением, пришедшим слишком поздно?
Иначе толкует смысл финальной сцены А. Елистратова:
«В развязке романа Годвина напрасно было бы видеть торжество христианской идеи всепрощения; в ней сказалось скорее первое сомнение философа-просветителя в действенности провозглашенной им программы переустройства мира усилиями разумно мыслящих личностей».
Сомнения - да, только А. Елистратова не упоминает, в чем же состоял исток этих сомнений? А состоял, как сдается, именно в той нащупанной Годвиным гнетущей закономерности истории, разрушить которую можно было бы предложенной Христом идеей всепрощения, не принимаемой в качестве справедливой и действенной меры просветительским разумом. А, точнее, как, по всей видимости, представлял себе это Годвин, игнорированием зла, иными словами, не реагируя на его посулы и угрозы, дабы не вступать с ним ни в какого рода договоры, сделки, судилища и контракты (пример, хоть и запоздало, но явленный под конец Хоукинсом), ибо любого рода отношения со злом работают на зло же. Способ пассивного, но единственно действенного и результативного сопротивления (неприятия) злу, могущий бы повернуть человеческую историю, коль скоро способ этот был бы принят на вооружение большинством людей.
Критерий зла.
А теперь в самый раз будет определить, в чем состоит странность романа Годвина? Чернышевский, как известно, назвал его «романом без любви». И это так. Но не потому, что, как пытаются доказать критики, Годвин страдал фрейдистским комплексом, не испытывал интереса к любовной коллизии или же, как его прямо обвинял Ангус Вильсон, к сексу, а по причине гораздо более глубокой и опосредованной.
Тереза Авильская в сочинении «Путь к совершенству» (1565-70), выражая суфюсть дьявола, восклицает: «Бедный, он не любит!» Да, дьявол - это тот, кто не любит. Это то наказание, проклятие и отличие, которое он несет (обречен нести) с собой. Дьявол не может любить (Лермонтов в поэме «Демон», и об этом стоит вспомнить, пытался опровергнуть тезис, изобразив дьявола, пораженного высокой любовью, но, вопреки намерению, лобовь демона вышла ущербной, несостоятельной, недоброй, которая принесла миру лишь дополнительное зло). В этом чувствуется перекличка с Годвиным, о чем пойдет речь ниже: о существующей в мире закономерности преобразования или просто перевертывания (злом же) добра в зло. Тема «дьяволизм и любовь» будет особенно волновать романтиков, но гибрид этот не даст сколько-нибудь заметных плодов. Сами качества дьявола исключают его способность к любви. Поэтому конгломерат сей нежизненен. К слову сказать, «Влюбленный дьявол» Казота не может приниматься в расчет, поскольку в нем идет речь о намеренной пародии, розыгрыше, устроенном дьяволом с целью овладеть душой и состоянием юноши Альвара. У Годвина в романе «Калеб Уильямс» не любит никто.
Процесс «демонизации» - следствие духовного самоубийства Продолжая библейскую параллель, можно соотнести казнь Хоу кинсов с казнью Христа. И в том и в другом случае казненный принял на себя грех иных (иного), но не уничтожил сам грех, а лишь, напротив, дал толчок лавине последовавших злодеяний.
Перерождение, сатанинская инспирация Фокленда произошла не в момент убийства Тиррела, совершенного в состоянии нервного стресса, а впоследствии на суде, в его речи, которую можно трактовать как подписание добровольной сделки ценой предательства со злом. Библейский ряд аллегорий:
тайная вечеря - предательство Иуды - суд - Голгофа преломляется у Годвина в схожий ряд:
тайное убийство - предательство и суд - казнь, где предательство и суд отнесены к одному моменту; соответственно, и Фокленд выступает одновременно и в роли Пилата, умывшего руки и позволившего возвести чужой грех на Иисуса, и в роли Иуды, намеренно вступившего на стезю предательства. Иудин грех, добровольно принятый Фоклендом, в котором 30 сребренников заменены страхом потери видимости «доброго имени», дворянской чести, приводит Фокленда, как в свое время и Иуду, к самоубийству. Иуда покончил с собой физически, зеркально повторив казнь Христа, только в противоположном «темном» отражении: предав себя смерти на возвышении, на дереве, он словно повторил фигуру распятия. Фокленд покончил с собой духовно, на суде, так же, как и Иуда, осознавая вполне совершенный самоубийственный акт и предваряя им последующую, на физическом уровне, казнь Хоукинсов. После духовного самоубийства Фокленд полностью демонизирован и, по сути, перестал быть человеком, сам признавшись, что отныне его удел - быть тенью, оболочкой.
Вот этот рубеж духовной смерти, влекущей за собой перерождение, деградацию И дьяволизацию человека, и хотел, по-видимому, продемонстрировать Годвин столь разительно несхожими характеристиками Фокленда в первой и во второй-третьей частях книги.
Л-ра: Актуальні проблеми літературознавства. – Дніпропетровськ, 1997. – Т. 2. – С. 83-87.
Произведения
Критика
