От английского просветительского реализма к романтизму (Теория романа В. Годвина)
В. Решетов
Вильям Годвин известен не только как философ, автор «Исследования о политической справедливости», но также как прозаик, создавший ряд значительных произведений, среди которых наибольшей популярностью пользуется его роман «Калеб Вильямс».
«Немногие книги произвели большее впечатление, чем «Калеб Вильямс», когда он вышел в свет. Его читали, восхищались им, пародировали и драматизировали... Это было новым и потрясающим событием в истории литературы: метафизик написал популярный роман», — писал известный эссеист XIX века Вильям Хэзлит. О популярности «Калеба Вильямса» свидетельствует и тот факт, что со времени выхода в свет эта книга выдержала более пятидесяти изданий.
Литературные критики XIX и XX веков, пытаясь объяснить популярность этого произведения Годвина, обращали внимание на различные аспекты романа. Уже в первых рецензиях, появившихся в периодической печати, отмечалась дидактическая цель произведения, и, хотя в них «Калеб Вильямс» рекомендовался читающей публике прежде всего как книга с занимательным сюжетом, ее социальная направленность также привлекла внимание критиков.
Многие писатели и политические деятели разных стран дали высокую оценку роману. «Калеб Вильямс», вероятно, прекраснейший роман, написанный человеком», — отмечал Макинтош. «Читал сегодня и во вторник «Калеба Вильямса» с неожиданным удовольствием, — писал в своем дневнике Крабб Робинсон. — Тридцать лет назад я идолизировал книгу, теперь я наслаждаюсь ею». Мадам де Сталь считала роман идеальным. Отсутствие любви казалось ей необычным преимуществом произведения. В России II.Г. Чернышевский в предисловии к своему роману «Повести в повести» также вспоминал Годвина: «Один из моих любимых писателей — старик Годвин... Чтобы испытать свои силы, Годвин вздумал написать роман без любви. Это замечательный роман. Он читается с таким же интересом, как самые роскошные произведения Жоржа Занда. Это «Калеб Вильямс».
Большой интерес читателя к роману Годвина объяснялся и тем, что он принадлежал перу знаменитого философа. Философские воззрения автора, бесспорно, нашли отражение в романе. И это сразу отметила критика. Уже в сентябре 1794 года один из периодических журналов писал: «В то время, когда создавался «Калеб Вильямс», этот философ несомненно имел в виду некую возвышенную цель, и нетрудно понять, что эта цель заключалась в том, чтобы нагляднее представить и шире распространить некоторые свои излюбленные суждения».
На страницах предисловий, в статьях, письмах и дневниковых записях он говорит о специфике художественной прозы, отличии «биографов» от «историков», о многих составных частях теории романа (в частности, о тенденциозности, композиции, сюжете). Высказывания Годвина по этим вопросам представляют интерес как сами по себе, так и в связи с тем, что они ярко отразили переходный период от просветительского реализма к романтизму.
В неопубликованном эссе «История и роман» (1797) Годвин устанавливает в сфере научного познания мира определенную иерархическую систему. Высшей наукой, по его мнению, является философия, затем следует история отдельных индивидов и, наконец, всеобщая история. Во многом следуя за Филдингом и его сравнением «биографов» и «историков», Годвин утверждает, что всеобщая история суха и абстрактна, она не интересуется частностями, не обращает внимания на чувства, она рассматривает человека вне зависимости от его личных качеств. Познавая же природу человека, его страсти, побудительные мотивы к действию, говорит он, мы познаем «машину общества», те пути, которыми одна личность может влиять на множество других.
Далее Годвин излагает ряд правил, необходимых при изучении истории, которые вполне могут быть использованы создателями художественных произведений. Одним из них является самое пристальное внимание к деталям. В 1803 году в предисловии к своей двухтомной работе «Жизнь Чосера» Годвин повторит это утверждение: «Мы должны пронаблюдать, что Чосер видел вокруг себя, как он был образован, чему учился и каковы были предметы, события и личности, последовательно представавшие перед его взором».
При изучении жизни отдельных лиц Годвин рекомендует обращать внимание не только на их публичные действия и выступления, но также наблюдать в кругу семьи, в повседневной жизни, «сопровождать в клозет», как он говорит. Незначительные па первый взгляд детали помогут понять мотивы многих поступков.
Кроме того Годвин требует от историка беспристрастности. Но беспристрастность, как указывал он еще в предисловии к своему первому произведению «Жизнь Питта», бывает разного рода. Можно рассказывать с «одинаковым бесчувствием о жестокости Нерона и о благородных замыслах и милосердном поведении Генриха великого». «И это, — восклицает автор, — считается высшим совершенством тупейшими и глупейшими историками». Он не сторонник подобного освещения исторических событий. Годвин считает, что беспристрастность должна быть далека от холодности и безразличия.
Следующим правилом является обращение к великим гениям и исключительным добродетелям, которые были в древности. Не в том суть, утверждает Годвин, реально событие или оно выдумка. Главное заключается в том, можно ли почерпнуть наставления из рассказанного, является ли оно отражением подлинно человеческой природы и может ли служить побудительным мотивом или каждодневным примером.
Подобно философам эпохи Просвещения, вслед за Гельвецием, Пристли и Прайсом Годвин утверждает, что человечество имеет бесконечные возможности совершенствования. С распространением знания и просвещения восторжествует истина, которая, безусловно, приведет человечество к практическому переустройству мира, и он не имеет ни малейшего сомнения относительно ее всемогущества. Лучшим средством для распространения истины является дискуссия. «Здравая аргументация и истина, когда они соответствующим образом сообщены, должны всегда торжествовать победу над заблуждениями», — констатирует он в трактате «Исследование о политической справедливости». Путь к совершенствованию человеческого рода в высшей степени прост: он заключается в том, чтобы говорить правду и действовать правдиво.
По мнению Годвина, проницательность поэта нередко открывает истины, которые не могут обнаружить самые сведущие историки. Он приходит к выводу, который наиболее четко сформулирован в предисловии к роману «Клоудесли», что роман — высшая форма по сравнению с историческими работами: «Это непогрешимая истина, что художественное произведение, созданное мастером, заключает в себе больше знаний о человеке, чем что-либо созданное историком».
Годвин, подобно многим его современникам, рассматривал роман как удобное средство для распространения идей, и, безусловно, как он писал об этом на последних страницах «Исследования о политической справедливости», считал необходимым для себя как можно шире распространять свои взгляды: «Мы должны стараться, чтобы они оказали влияние на умы других людей». Следуя этому, он решил пропагандировать идеи «Политической справедливости» в широких массах в сочинении, не лишенном «занимательности и увлекательности», и, как он писал в предисловии к роману «Калеб Вильямс», сделать их доступными для тех лиц, кто не любит читать книги философов и ученых. В предисловии к роману «Флитвуд», изданному в 1832 году, в котором несколько страниц было посвящено истории написания «Калеба Вильямса», автор отмечал, что при создании этого произведения он беспрестанно повторял себе: «Я хочу написать повесть, которая составит эпоху в умственном развитии читателя, так что ни один из них, прочтя ее, не останется совершенно таким же, каким был до этого».
В трактате «Исследователь» несколько страниц посвящено вопросу о тенденции книги и ее влиянии на читающую публику. Годвин утверждает, что воздействие романа на различных читателей неодинаково и что сами авторы могли обманываться относительно истинной тенденции своих созданий. Этому посвящено также письмо к издателю журнала «Бритиш критикл» относительно романа «Калеб Вильямс»: «Ваш корреспондент полагает, что моя книга была написана, чтобы вызвать ненависть к законам моей страны. Но это ошибка, в которую невнимательный и неясновидящий читатель, вероятно, может впасть. Объект гораздо значительнее. Показать пороки, которые вырастают из системы цивилизованного общества, и, показывая их, привести внимательного читателя к проверке, так ли или не так оно, как обыкновенно полагают, несправедливо, короче, отвлечь мысли людей от предрасположения и направить их в море моральных и политических рассуждений».
Интересно отметить тот факт, что в 1798 году во Франции на сцене появилась драматизированная переработка «Калеба Вильямса» под названием «Фокленд», которую сделал Жан Луи Лайя. В этой версии автор почти полностью сгладил социальную направленность романа, положив в основу пьесы борьбу Фокленда за сохранение своего преступного секрета.
Подобный же сюжет был положен в основу известной в свое время пьесы Кольмана Младшего «Кованый сундук». Кольман изменил имена персонажей. Калеб Вильямс становится Вильфордом, Фокленд — сэром Эдвардом Мортимером, Раймонд — Армстронгом, Джайне — Орсоном, Коллинз — Адамом Винтертоном, Эмили — леди Элен. В пьесе появляются несколько новых персонажей: например, Кольман вводит образ Барбары, дочери Роубольда, бедного браконьера, которую любит Вильфорд. Однако из пьесы полностью исчезают образы Хоукинсов, играющих одну из важных ролей в романе.
Так как драматизированная обработка романа не известна современному читателю, приведем краткое содержание этого произведения Кольмана Младшего. Сэр Эдвард Мортимер совершил однажды убийство и хранит повествование об этом событии в кованном сундуке. Его молодой секретарь Вильфорд, которому слуга Мортимера Адам Винтертон перед этим рассказал о прежней жизни их господина, движимый любопытством, заглядывает в запретный сундук. За этим недозволенным действием его и застает Мортимер. Первым побуждением сэра Эдварда было желание убить Вильфорда, проявившего столь неуместное любопытство. Но затем он заставляет его поклясться в неразглашении тайны и рассказывает историю своего преступления. Вильфорд, который не в состоянии долго находиться под неусыпным вниманием своего господина, скрывается в лес и здесь оказывается неожиданно захваченным разбойниками, возглавляемыми Армстронгом. Орсон, один из разбойников, изгнанный из банды за свою жестокость, открывает сэру Эдварду убежище Вильфорда. Секретаря возвращают в дом господина. Мортимер обвиняет его в краже драгоценностей. При обыске сундука Вильфорда, где находились его личные вещи, обнаруживаются не только сокровища, подброшенные сэром Эдвардом, но и по фатальной случайности оказавшийся в нем окровавленный нож и бумаги, написанные рукой Мортимера и рассказывающие о его преступлении. Сэр Эдвард пытается захватить их, но Вильфорд опережает его. В конце концов Мортимер признается в совершенном преступлении, говорит о невиновности Вильфорда и в сопровождении брата и леди Элен покидает сцену. Вильфорд и Барбара вновь вместе.
Кольман сам признавал неубедительность финальных эпизодов пьесы. Наиболее недостоверным кажется то, что Мортимер пишет исповедь об убийстве, которая столь неожиданным образом оказывается обнародованной.
Не только в этом была слабость пьесы по сравнению с романом Годвина. Основным ее недостатком являлось то, что в ней не были поставлены (причем, сознательно) моральные и социальные проблемы, определившие, наряду с занимательным сюжетом, успех романа «Калеб Вильямс». Во вступлении к печатному изданию пьесы Кольман писал: «Я осмотрительно избегал всяких тенденций, вульгарно (и неверно во многих случаях) выражавших политические убеждения, которыми, как мне многие говорили, «Калеб Вильямс» изобиловал».
Другой недостаток произведения Кольмана заключался в том, что драматург, ограничившись поверхностным изложением событий, не сумел наглядно показать развитие характеров персонажей пьесы.
О мастерстве проникновения в духовный мир человека, о высокой требовательности к себе не только как к пропагандисту политических идей, но и как к художнику, можно судить по тому блестяще выполненному драматическому финалу романа, который вызвал и вызывает до настоящего времени столько разноречивых толков у критиков.
В первоначальной версии окончания романа Годвин строго выдерживал прямую линию повествования и показывал, как общество доводит до полной деградации и слугу и хозяина. В этом случае тенденциозная направленность произведения выступала слишком оголенно. Изменив окончание и показав раскаяние Фокленда, Годвин как бы выдвинул на первый план диалектическое развитие страстей. Художник в данном случае восторжествовал над откровенно тенденциозным пропагандистом.
В окончательном варианте финальной сцены романа Калеб добивается вызова Фокленда в суд. Перед его взором предстает бывший его хозяин, поверженный тяжелым недугом и находящийся на грани между жизнью и смертью. Его вид производит на Калеба Вильямса тяжелое впечатление и вызывает ряд мыслей, которые приводят его, казалось бы, к парадоксальному выводу. Он, желавший публично обвинить Фокленда в совершенных преступлениях, спрашивает себя:
«Стану ли я топтать человека, доведенного до такой степени крайности?.. Это невозможно». Но Калеб находится перед судом, он вынужден говорить, и поэтому одной из его первых фраз является следующая: «До сих пор я был только несчастлив — отныне я буду считать себя негодяем!». Это заявление логично приводит к следующему его утверждению, которое лежало в основе всего его поведения, и объяснявшего, казалось бы, нелепые поступки героя. До последнего момента, до финальной сиены Калеб не знал, «что лучше — обвинить или умереть». Если бы Годвин оставил первое окончание, подобный вопрос не возникал бы перед читателями романа.
Остался бы за пределами повествования и другой важный для Годвина вопрос. Калеб говорит: «Я уверен, что открой я свое сердце мистеру Фоклсиду, расскажи я ему с глазу на глаз историю, которую рассказал сейчас, он не мог бы остаться глухим к моей справедливой просьбе». В трактате «Исследование о политической справедливости» Годвин высказал свою уверенность в конечном торжестве правды и справедливости. В романе «Калеб Вильямс» он пытался проиллюстрировать этот тезис, заставляя героя романа неоднократно доказывать свою невиновность. Новее эти попытки были тщетны: социальное положение Фокленда ставило его выше обвинений, которые выдвигались против него неимущим слугой. Читатель невольно должен был прийти к выводу, что оправдание Калеба полностью зависело от признания Фокленда. После того, как Калеб рассказал о том, что он пережил за время гонений, открыл перед Фоклендом свои «душевные страдания», его неумолимый преследователь, говорит Калеб, «увидел, что я искренен; он проникся моей печалью и сокрушением». Фокленд публично признается в совершенном преступлении: «Я мог бы противостоять любому предательскому обвинению, которое вы выдвинули бы против меня. Но я вижу, что безыскусственная повесть, которую вы рассказали, убедила всех слушателей».
Годвин на всем протяжении романа неоднократно подчеркивал многогранность характера Фокленда, и это дало ему возможность показать признание аристократа в совершенном преступлении, не выходя за рамки реального, хотя с другой стороны социальная направленность произведения позволяет воспринять это событие как надуманное. И все же, верно уловив внутреннее развитие характеров, Годвин именно этим, неожиданным на первый взгляд поворотом событий и превращает свое произведение в первый социально-психологический роман английской литературы эпохи Просвещения.
Годвин не сторонник открытой тенденциозности. Необходимо отметить, что впоследствии он, когда говорил о романе «Калеб Вильямс», прежде всего подчеркивал занимательность сюжета и редко упоминал о тенденциозной направленности произведения. В анонсе к изданию романа «Сент-Леон» в 1831 году он отмечал следующее: «В 1794 году я написал роман «Калеб Вильямс». Я уверил себя, что успех этой работы был в выборе сюжета, который был взят за основу. Жестокое убийство, совершенное человеком ранее самых образцовых привычек, досада, что он страдает от неизмеримого и вечно бодрствующего любопытства зеленого юнца, который находится возле него, положение неизвестности, в котором читатель должен некоторое время быть относительно истины обвинений, и обстоятельства, вытекающие из этих причин, казались мне достаточно широки для повествования не рядового интереса. Я не был обманут в надеждах. «Калеб Вильямс» был удостоен публичной благосклонности». В письме к Годвину Холкрофт вспоминает, что тот советовал ему изображать характеры в действии, а не в роли проповедников определенных идей.
В предисловии к «Калебу Вильямсу» автор отмечал, что роман должен характеризоваться «интересом и страстью». Роман происшествий без глубоких переживаний может забавлять, но роман чувств без происшествий будет просто плохим творением. Годвин, в согласии с традициями просветительского романа, — сторонник реалистического описания событий. В предисловии к «Флитвуду» он пишет, что автор должен придать интерес общеизвестным темам, но, продолжает он, интерес к общеизвестному проявится только в связи с необычным. Автор должен выбирать происшествия и рассказывать о них определенным образом, так, чтобы вызвать соответствующий отклик в душе читающего. Читателя интересует яркое и впечатляющее. Поэтому он рекомендует в предисловии к «Сент-Леону» смешивать обычные человеческие чувства и страсти с невероятными ситуациями, а в предисловии к «Флитвуду» советует необычные чувства и страсти показывать в избитых обстоятельствах. Здесь уже ясно видны черты романтической поэтики.
Большую роль в создании хорошего романа, по Годвину, играет «инцидент». Определенные эпизоды в художественном произведении должны вызвать соответствующие чувства, а каждое новое состояние ума должно предшествовать ярко очерченному эпизоду. Годвин сравнивает искусство писателя с искусством художника. «Любой наблюдатель, — пишет он в эссе «История и роман», — видит объект в целом. Художник должен изучить отдельные части объекта, видеть их одну за другой. Он упрощает, копирует линию за линией, характерную черту за характерной чертой. И лишь завершенное прекрасно. Пока он делает это, целостное воспроизведение объекта кажется невыполнимой задачей. Подобный путь создания художественного произведения заставляет каждый эпизод стоять вне соседнего, и лишь впоследствии все превращается в целое, забавное, живое и новое».
В связи с этим можно вспомнить принцип построения сюжета «Калеба Вильямса», как его описал Годвин в предисловии к роману: «Осуществляя свой замысел, я придумал сначала третий том своей повести, потом второй и последним — первый. Я сосредоточился на обдумывании серии приключений, состоящих в бегстве и преследованиях, при которых гонимый находился в вечном страхе, что его постигнет величайшее бедствие, а преследователь, благодаря своей ловкости и изобретательности, держит свою жертву в состоянии ужасного смятения... Потом мне надо было придумать драматическое положение, способное вызвать в преследователе желание беспрестанно терзать свою жертву, пе давая ей ни малейшей передышки».
Годвин сначала задумал сюжет, а затем уже, в процессе создания книги, разрабатывал характеры персонажей. На оригинальность подобного построения произведения указывали в свое время Диккенс и Эдгар По. Последний, в частности, писал: «Совершенно ясно, что, обдумывая фактуру романа, надо мысленно довести ее до развязки раньше, чем взяться за перо. Только постоянно имея в виду развязку, можно придать необходимую последовательность всем эпизодам романа». Отмечая недостатки романа Диккенса «Барнеби Радж», Эдгар По прямо указывал, что, по его мнению, «Годвин и Бульвер являются лучшими мастерами сюжета в английской литературе».
Годвин, как и его предшественники, философы эпохи Просвещения, непоколебимо верит в могущество разума. Не случайно многие исследователи характеризуют его систему как крайне рационалистическую. Но все же Годвин не выступает за полное искоренение страсти, для его философии характерно следующее заключение: «Человек поистине гениальный является человеком высокой страсти. Человек, остро чувствующий обиду, с сильными чувствами... может рассматриваться как личность, имеющая в себе начала возвышенности».
Не случайно, например, в «Жизни Чосера» он, говоря о поэтах средних веков, замечает, что «религиозная страсть приходит на помощь их литературным склонностям. Они освящают себя и становятся любимцами неба не тем, что сдерживают себя, а тем, что они без ограничения и контроля дают волю господствующей страсти их сердец».
Определенные сдвиги к романтическому мировосприятию и к романтической поэтике можно видеть и в рассуждениях Годвина по поводу стиля произведения. Если во второй половине 80-х годов он славил Свифта и осуждал Руссо за пышные описания, призывал называть вещи своими именами, давать сухое и точное описание событий, то во второй половине 90-х годов он, отказываясь от поэтики просветительского романа, призывает украшать речь героев и осуждает Смоллета за «снижение стиля», за то, что некоторые его персонажи говорят как «настоящие служанки».
Постепенно Годвин отходит от рационалистического принципа, положенного в основу его философии, и все больше и больше внимания обращает на роль чувств в поведении человека.
Л-ра: Национальная специфика произведений зарубежной литературы ХIХ-ХХ вв. – Иваново, 1981. – С. 3-14.
Произведения
Критика
