Байрон-поэт и Байрон-прозаик
Н.Я. Дьяконова
Прозаическое наследие Байрона — его корреспонденция и отрывки из дневников — по объему почти равно собранию его поэтических произведений. Значение этого наследия, хотя уступает значению поэзии Байрона, бесспорно очень велико.
«Журналы и письма» предназначались автором для посмертного опубликования. Байрон справедливо считал, что они представляют общий интерес, и писал их не без мысли о читателях. Правда, продумывая многие письма, он не мог предугадать общего впечатления от своей переписки, не предвидел эффекта от сопоставления одних писем с другими, от их соотнесения с фактами его биографии или с его стихами. У него не было намерения обработать журналы и письма так, чтобы они доставили единое повествование в соответствии с определенным замыслом.
Но если нельзя рассматривать «Журналы и письма» как целостное произведение, нельзя отрицать ни их художественное значение, ни присуще им внутреннее единство. Оно определяется единством личностной судьбы автора, единством его мировоззрения и стиля. Расположенные в хронологическом порядке, письма и заметки складываются в автобиографический роман, несмотря на то, что автор о таком романе не помышлял.
Противоречив не только внутренний мир автора «Журналов и писем», но и метод его самораскрытия.
В первый период своего творчества (1807-1815) Байрон придерживается классицистической теории о твердом разграничении жанров. В сатире — одни законы и соответственный стиль, в лирике — другие. Между тем в «Журналах и письмах» господствует антиклассицистическое смешение стилей, лирического и сатирического, высокого и низкого, ораторского и разговорного.. Характерны, например, записи в лондонском дневнике. Поэтические воспоминания о первой любви сменяются недоумением по поводу своего состояния в настоящем (выраженным в грубовато-просторечной форме), затем размышлениями в традициях философической прозы прошлого века и в заключение — низменными подробностями диеты с соответственным снижением вокабуляра.
За мыслями о судьбах Европы, о борьбе союзников против Наполеона, о презрении и ненависти к людям, бесславным свидетелям этой борьбы, за мыслями, высказанными по всем правилам высокого риторического стиля, следует насмешливый отзыв о Жермене де Сталь и сомнения в осмысленности современного существования — в «низком» разговорном стиле «с сохранением синтаксиса и небрежной грамматической структуры живой устной речи, не принятой в высокой литературе».
Разные стороны личности Байрона предстают перед читателями его журналов, разнообразны и его словесные возможности. Казалось бы, эти интимные записи (а также письма поэта близким друзьям) должны были бы иметь множество параллелей в его стихах. Факты, однако, говорят иное.
Сравним, например, описание Португалии в письмах поэта к матери и в его поэме «Паломничество Чайльд-Гарольда». В первых описания носят деловой характер, они точны и прозаичны. Байрон сообщает, что «за исключением вида с Тахо, который прекрасен, и нескольких превосходных церквей и монастырей, здесь почти ничего, кроме грязных улиц и, еще более грязных обитателей. Но зато селение Синтра на расстоянии
В стихах Тахо не просто «прекрасен». Описание его насыщено поэтическими образами: это бурная река, мчащая бездне свою баснословную дань, описание грязных улиц и грязных обитателей обрастает конкретными подробностями и становится поводом для противопоставления красоты природы и уродливости социальных законов. Сухо перечисленные в письме скалы, водопады и обрывы здесь воспроизведены по правилам высокого стиля. Дворец Мафра связывается не с бытовыми и юмористическими ассоциациями, а с историческими; строфы, посвященные Португалии, пронизайы лирико-философскими противопоставлениями гармонии природы жестокости человека и варварству взаимного истребления.
Особенно разительны стилистические различия. Они ощущаются в замене нейтральной лексики прозы лексикой поэтического ряда, обилием абстракций, персонификаций, архаизмов, традиционных метафор и метонимий; вместо синтаксиса прозаической речи (с преобладанием прямого порядка слов и отсутствием эмфатических конструкций), связанного с ее неэмоциональной, преимущественно информационной функцией, — большое число восклицательных предложений, передающих прямое авторское отношение, риторических обращений, резких инверсий.
Разумеется, краткость письменного сообщения сама по себе отличает его от пространных поэтических размышлений на ту же тему. Но существенно здесь различие стилистических средств, кладущих между поэзией и прозой четкую грань. Такая грань отделяет и прозаический рассказ о детской любви поэта к Мери Дефф от посвященного ей стихотворения.
Любопытно также стилистическое и эмоциональное несоответствие между прощальным письмом поэта к жене и стихами, обращенными к ней («Прости»). Письмо написано на пять недель позже. Оно сухо, жестко, содержит деловые сведения и распоряжения; стихи полны горя, нежности, упреков, сожалений, В письме преобладают сарказм, антитеза, употребление слов в прямом смысле с примесью юридической и финансовой терминологии: «Помни, что если ты выигрываешь от потери мужа, она (Августа. — Н. Д.) скорбит при мысли о том, что море сейчас, а суша потом разлучит ее с братом... Не считай свое обещание недействительным, ибо это не был обет...». Перечисляются завещательные распоряжения, упоминаются «условия нашего контракта» и для «мисс Байрон» передается фамильное кольцо.
В стихах фразеология заимствована из области чувств и вмещается в рамки, принятой в сентиментальной лирике конца XVIII в.: «мисс Байрон» превращается в «дитя», которое «лепечет первые слова» и прижимает свои ручки и губки к рукам и губам матери. Стихи одно, проза — совсем другое.
* * *
Некоторые сдвиги в отношении Байрона к языку поэзии наметились в 1816-1817 гг. после отъезда из Англии. В Швейцарии он пишет стихотворения «Тьма», «Сновидение», «Прометей», «Стансы к Августе», в которых сложная диалектика чувства, с одной стороны, и простота лексики и стиха; с другой стороны, знаменуют переход к новой стадии творческого развития.
Именно в это время начинается сближение между дневниками и письмами Байрона и его поэтическими произведениями. Сравним драму «Манфред» с записями, сделанными в «Журнале для Августы».
В приведенном отрывке центральные образы совпадают. Проза здесь подходит к стихам ближе, чем когда-либо раньше. Сам автор видел в этом журнале «Манфреда» в зародыше.
Опыт «швейцарских» пронзведений не прошел для Байрона бесследно: возвращаясь несколько месяцев спустя к «Чайльд Гарольду» (песня IV), он менее послушен классицистической традиции, чем в первых песнях; однако лексика и синтаксис сохраняют свой высокий строй, расходясь в этом со стилем «Журналов и писем». Сопоставим, например, прозаическое и поэтическое описание смерти принцессы Шарлотты.
Сопоставление этих одновременно написанных отрывков показывает, что в поэме внимание Байрона приковано к трагической стороне — к гибели молодой и красивой женщины из царствующего дома, к связанным с нею свободолюбивым надеждам, к оплакивающей ее родине. В прозе сожаление о смерти принцессы сопровождается ироническими комментариями относительно списка возможных наследников престола и несостоявшихся пьяных ликований Джона Булля.
В стихах Байрон включает в картину всеобщей скорби отца умершей — не раз заклейменного им принца-регента. В прозе он говорит о предстоящем бракосочетании осиротевшего отца и предвкушает угодливые отклики журналов на это событие. В поэме свобода оплакивает принцессу — величественную и прекрасную. В письме Байрон осторожно говорит, что Шарлотта «доселе была безвредна». В стихах она именуется «потомком вождей и монархов», «дочерью островов»; в прозе речь идет о «бедняжке», умершей двадцати лет от родов; в поэме надлежащие метафоры возвещают, что с нею бежали надежда и радость; в прозе сказано только, что она была рада и счастлива.
Выражая стихами и прозой одинаковое отношение к событию, Байрон вкладывает в свои слова неодинаковое содержание: в стихах дается только поэтический, сентиментальный аспект, в прозе рассматриваются разные и более конкретные аспекты в единстве с последствиями, уже возникшими и еще возможными втом числе и комическими и отталкивающими. Это различие определяется убеждением Байрона, что достоянием серьезной поэзии может быть лишь высокое, изложенное языком, гармонирующим с содержанием; комическое и низкое начала в такой поэзии не допускаются — они уместны в сатире или в прозе.
Именно строгость представлений Байрона о границах жанров диктует различие стилистических средств, избираемых им для поэзии и для прозы. Лишь тогда, когда он в поисках искусства суровых истин обращается к сатирическому эпосу о «Дон-Жуане», он дает себе слово «быть как можно менее поэтическим» и зато верным фактам в той мере, в какой они доступны истории и прозе.
Стремление использовать в новой поэме возможности прозы имеет неизбежным следствием близость ее «Журналам и письмам». И тут и там единственным правилом является отсутствие правил, смешение жанров, тем и стилей. И тут и там характернейшим особенностями оказываются ирония, антитеза, стремительные переходы от одной стилистической тональности к другой, афористичность и эпиграмматичность стиля, иронические цитаты и словесная игра, сочетание высоко патетического стиля с прозаизмами, разговорными и идиоматическими оборотами и комически «низкими» образами.
* * *
Идейная и художественная связь между «Дон-Жуаном» и прозой Байрона неоспорима.
Близость стилистических тенденций в стихах и прозе Байрона не дает, однако, права забыть о различии между ними. Ограничимся одним примером. В «Дон-Жуане» аналогичные соображения о рабстве поработителей вырастают в метафору — Англия, тюремщица народов, поневоле разделяет их заключение.
Идея о возможности одним ударом добиться свободы превращается в метафору, в которой борьба против деспотизма уподобляется борьбе против паутины, неопасной для сильных духом. Даже декларация приобретает новый смысл, когда оказывается началом двустишия, в котором пафос первой строки составляет комический контраст к грубоватому просторечию и озорной рифме, заключенным во второй строке.
Различие между стихами и прозой Байрона определяется прежде всего различием замысла. В. «Журналах и письмах» перед нами фрагментарная автобиография, в которой, правда, отразился век во всех его наиболее значительных проявлениях, но которая тем не менее представляет собой историю одной души человеческой. В «Дон-Жуане» — обобщенный. Этому способствует сама форма, устраняющая чрезмерную детализацию, особенно при неизбежной в те времена ассоциации сатирической поэмы с классицистической сатирой, в которой индивидуальное подчинено общему.
Внимание в «Дон Жуане» сосредоточено не столько на герое или самом поэте (в процессе правки Байрон истреблял слишком «личные» признания, расширяя универсальность поэмы), сколько на смешных сторонах общественной жизни. Задача автора — заклеймить политическое и моральное фарисейство века, обучить граждан мира «громить тиранов» —носила сверхличный характер, преодолевающий пресловутый байроновский эгоизм. В записках и письмах «эгоизм» был естественным и неизбежным.
В соответствии с этим различны и композиционные основы анализируемых произведений. В «Журналах и письмах» неорганизованность материала истинная, отражающая смены настроений и душевных состояний пишущего; в «Дон-Жуане» отсутствие организации превращается в литературный прием и потому является мнимым. Произвольность композиции отражает не только мироощущение автора, но и его понимание искусства. Внутреннее единство поэмы определяется не только объективным фактом — наличием единого героя и заслоняющего его автора, а единством замысла комического эпоса и принципами поэтической структуры.
Разница между прозой «Журналов и писем» и стихами «Дон-Жуана» заключается далее в степени сознательности и целенаправленности стилистического новаторства. В поэме аналогичные приемы, нарушения классических канонов, расширение возможностей литературного языка несравненно больше подчинены единому художественному замыслу.
Приведем некоторые примеры. Выше указывалось на использование Байроном разговорных, и властности идиоматических, оборотов живой речи. Это было и в стихах и в прозе. Но в стихах идиомы, фразеологизмы не только используются, они обыгрываются и приобретают острую сатирическую направленность, как, например, в строфе, где собрание светских львов превращается в «зверинец», к которому приравнивается вся Англия.
Комические метафоры, развиваясь, приобретают обобщающее значение: таков образ писателя, «Колумба нравственных морей», открывающего людям изнанку их души и обличающего «каннибализм правителей государств».
В прозе Байрон не раз прибегал к комическому словотворчеству. В «Дон-Жуане» оно имеет сатирический эффект.
Характерное для прозы Байрона употребление разнообразных форм глагола в поэзии обращается игрой на смысловом различии, обусловленном грамматическими изменениями. Сопоставление временных форм глагола становится приемом для того, чтобы бросить тень сомнения на добродетель председательницы «Общества по борьбе с пороком».
Сатирическим целям служат и бесчисленные в поэме цитаты и аллюзии. В «Журналах и письмах» их тоже было много, но они не были подчинены единому замыслу. То же можно сказать о различной роли низких деталей в прозе и стихах: упоминания о приступах дурноты в поэме наполняются сатирическим смыслом, когда сообщается, что только они могли пробудить религиозное чувство автора. В «Дон-Жуане» низкие детали комически сталкиваются с поэтическими образами и тем самым усиливаются.
Точно так же повторяющиеся в дневниках сомнения — религиозные, философские и нравственные — в поэме становятся предметом словесной эквилибристики, выражая ироническое отношение автора к принятым доктринам и к догматическому предпочтению одной доктрины другим.
Новаторские тенденции прозаического стиля Байрона усиливаются в «Дон-Жуане» благодаря контрасту со стихотворной формой, по самой сути своей более традиционной, ассоциирующейся с высокой поэзией прошлого века, с ее верностью установленным нормам, в особенности нормам эпического жанра.
Именно употребление традиционной формы выявляло воинствующую антитрадиционность мировоззрения и стиля автора. В поэме прозаизмы, приверженность к разговорным и идиоматическим оборотам, обыгрывание и развертывание этих оборотов, «простонародная» лексика, «низкие» метафоры приобретали несравненно более вызывающий характер. Новаторство в поэзии, в которой соблюдение устойчивых правил является привычным условием, ощущается гораздо острее, чем в прозе.
Поэтическая форма допускает и больший стилистический диапазон — от уместной в поэзии патетики до буффонады и просторечия, используемых в пародии. В узких по традиции рамках стиха этот диапазон выявляется; стилистически нейтральные слова приобретают остроту и комизм, особенно заметные в поэзии, в соседстве с санкционированными обычаем словами или образами. Абстрактные существительные, заимствованные из области социологии, экономики или экспериментальных наук, теоретические рассуждения смешны по контрасту с конкретностью эпизодов поэмы и их лингво-стилистическим оформлением. Любая пародия в рамках стиха усиливается благодаря тому, что одна канонизированная форма (с установленным размером, ритмом, типом рифмы) используется для осмеяния другой, тоже канонизированной и хорошо известной формы.
Пародия усилена противоположностью ассоциаций, вызываемых библейскими заповедями, с одной стороны, и предписаниями избранной Байроном поэтической формы, с другой стороны.
Ритм и образная насыщенность увеличивают эмоционально-эстетическое воздействие поэмы по сравнению с близкими ей прозаическими записями, сообщают выразительность стилистически-нейтральным элементам; языковые повторы подчеркивают словесную игру, придают ей блеск и звонкость. Рифмы Байрона то сближают понятия, традиционно разделяемые, то соединяют апробированные поэтически принятые в рифме слова с предлогами, артиклями, местоимениями, считающимися в рифме неуместными. Опрокидывающая законы стихосложения рифмовка великолепно передает байроновский натиск против его политического и литературного врага Саути.
Фамильярное обращение «Боб», попадая в рифму, делает ее хлесткой, как удар плетью.
Байрон писал свою поэму, используя стилистические принципы, аналогичные тем, которые он использовал в своей прозе. Он сознательно стремился сблизить язык поэзии и прозы, считая, что в стихах можно и должно сказать столько же, сколько в нерифмованной речи. Но он сказал гораздо больше.
Отчасти это объясняется тем, что «Журналы и письма» не стали единым завершенным художественным произведением. Объясняется это также дополнительными выразительными возможностями стихотворной формы, ее большей адекватностью байроновскому намерению «вышучивать все на свете». Объясняется это еще и тем, что Байрон, по-видимому, еще не был готов к написанию прозаического произведения объективного жанра. Такие произведения в романтическую эпоху только еще начинали складываться: Вальтер Скотт создавал их почти исключительно на историческом материале; Джен Остен писала романы, ограниченные узкими локальными рамками; Т.Л. Пикок сочинял пародийные повести, соприкасавшиеся в некоторых частностях с «Дон-Жуаном», но бесконечно уступавшие ему по своему значению.
Создать прозаический роман, который был бы на уровне его собственной поэмы, не смог и сам Байрон. Его попытки в этом направлении быстро исчерпывали себя. Характерен, например, фрагмент о молодом андалузце: история его лишена общезначимого содержания, не возвышаясь над уровнем частного случая и остроумной банальности. Байрон сам чувствовал слабость своего эксперимента и почти сразу забросил его. Произведение универсального всемирного значения Байрон в те годы мог написать только стихами. Недаром и в русской литературе первым психологическим романом был «Евгений Онегин». Пушкин умер, так и не успев осуществить свой замысел большого романа в прозе. Эту задачу выполнил Лермонтов, используя, кроме опыта Пушкина, и пример французских романистов, аналитиков и психологов, и те образцы критического самораскрытия, которые оставил Байрон в «Журналах и письмах».
Эстетические поиски Байрона отражали ту же тенденцию к сближению литературы и повседневной речи, которая побудила обратиться к прозе таких поэтов, как Пушкин и Лермонтов, Гейне и Мюссе. Завершающий этап этих поисков для Байрона так и не наступил. Помешали смерть и предшествовавший ей длительный период напряженной практической деятельности, вытеснившей творчество. Но его опыты в области поэзии и прозы проложили дорогу европейскому реалистическому роману середины XIX в.
Л-ра: Вестник ЛГУ. Серия 2. – 1970. – № 20. – Вып. 4. – С. 99-109.
Произведения
Критика
