Раннее творчество Ричарда Олдингтона
С.Б. Муравьева
Имя Ричарда Олдингтона хорошо известно отечественному читателю. В нашей страве были изданы почти все его романы: «Смерть гервя» (1932), «Дочь полковника» (1935), «Все люди - враги» (1937), «Сущий рай» (1988), «Семеро против Ривза» (1968). Романы «Смерть героя» и «Взе люди - враги» несколько раз переиздавались. В
Однако в Англии Олдингтон известен, главным образом, как поэт и литературный критик. Романы писателя почти не переиздаются, а творчество от первой до второй мировой войны фактически игнорируется. Олдингтон прожил долгую жизнь (1892-1962). Можно спорить о том, где ярче проявился талант Олдингтона - в поэзии или прозе, но несомненно, что изучение его ранних произведений важно для понимания всего творчества.
Впервые произведения Олдингтона - это были стихи - появились в печати в
Теоретическим основоположником имажизма был английский поэт и критик Т.Э. Хьюм - ученик французского философа А. Бергсона. Субъективно-идеалистическое учение Бергсона, провозглашавшей интуицию основой познания, было развито Хьюмом в применении к искусству. Бергсон утверждал, что поток переживаний есть единственная подлинная реальность. Противопоставляя жизнь, как поток сознания, миру материи, Бергсон выступил с критикой интеллекта и отрицал возможность интеллектуального познания действительности. Она, по его мнению, познается путем мистической интуиции - философской и художественной. Восприятие жизни как потока переживаний сказалось в попытках поэтов отразить ее в потоке образов. Исходя из иррационализма Бергсона, Хьюм отрицал необходимость связи между ними. Алогичность сочеталась с чёткостью и ясностью образа, с осуждением декоративности и напыщенности в поэзии. Избегая абстракций, поэт стремился к экономии слов с тем, чтобы всякий поэтический прием полностью себя оправдывал, находясь в соответствии с общей целью произведения.
Тщательный отбор поэтических средств, экспериментирование, формалистическая игра ритмов и красок, широкое употребление свободного стиха - все это предвещало начало нового этапа в развитии английской поэзии. Но просуществовала группа недолго, во время войны она распалась. Оттачивая свои произведения, имажисты непомерно сокращали их, доводили до минимальных размеров, уделяя главное внимание вопросам формы. При этом утрачивалось большое философское содержание, стихотворения оказывались снимками, быть может точными и изящными, но каких-то микроскопических и малозначащих явлений действительности. Подобно георгианцам, имажисты творили для себя узкий мирок. Их поэзия была не столько обновлением литературы, сколько стремлением к нему. От георгианцев их, однако, отличает ощущение неблагополучия, предчувствие перемен, сознание полной непригодности обветшалых поэтических приемов для выражения новых настроений, которые они улавливали в предгрозовой атмосфере кануна первой мировой войны.
Молодого Олдингтона в имажизме как раз и привлекал дух новаторства. Он хорошо знал историю английской литературы и чутко реагировал на все подражательное и банальное. Неудивительно, что он оказался среди художников, осуждавших пошлость, искавших новых путей в искусстве.
Заглавия ранних поэтических сборников Олдингтона подчеркивают связь поэта с имажизмом.
Вот отрывок из стихотворения «Хорикос», признанного образцом имажистской поэзии:
О смерть,/ Ты - целительный ветер,/ Который овевает белые цветы,/ Вздрагивающие под каплями росы;/ Ты - ветер, плывущий над далями одинокого моря,/ Ты сумерки и благоуханье,/ Ты - скорбно улыбающиеся губы любви,/ Ты - печальный покой/ Пресытившегося прежними желаниями…/
Это стихотворение - реквием красоте и гармонии. Оно строится на чередовании чувственных образов, многие из которых восходят к античным мифам. Центральный образ - смерть - подчеркнуто нагляден, все прекрасное на земле - улыбка любви, благоухание цветов, нежное дуновение ветра - оказывается ее достоянием.
Эллинизм ранних стихов Олдингтона («Греческий мрамор», «Лесбия» и др.) можно понять как стремление противопоставить нечто вечное и прекрасное антиэстетической действительности, как «поиски гармонии в дисгармоничном мире».
Постепенно мир поэта обогащался новыми впечатлениями. Среди стихов, полных упоения красотой и воспевания сладкой печали, контрастно выделяются картины жизни современного города («Конец сеанса», «В метро», «Лондон» и др.). Появление урбанистических мотивов хронологически совпадает с первыми годами войны. Олдингтон еще не стал солдатом, но война уже вошла в его творчество и способствовала расширению его поэтического кругозора. Восхищаясь красотой Лондона, поэт говорит о том, что его преследуют видения обвалившихся стен и руин. Созерцая своих спутников в вагоне поезда («В метро»), он читает в их глазах вопрос: «Какое право ты имеешь жить?» Несвойственное имажистским стихам эмоциональное звучание этого вопроса связано с тягостными размышлениями поэта о войне, о долге перед людьми.
Одно из лучших произведений раннего периода – стих «Детство». Основываясь на воспоминаниях своего собственного детства, Олдингтон создает образ пойманной бабочки - нежной детской души, запертой в клетке душного провинциального городка. Здесь мы видим в зародыше ту ненависть к викторианской Англии, какой она представляется человеку, не одурманенному ее моралью и предрассудками, которая потом ляжет в основу первой части романа «Смерть героя».
Я был как бабочка - /Как одна из тех серых бабочек,/ Которые порхают на виноградниках Капри,/ А этот проклятый городишко был спичечной коробкой,/ О стенки которой я бился и бился,/ Пока мои крылья не стали такими же истрепанными, тусклыми и грязными, / Как этот проклятый городишко.
Мятежный дух, отвращение ко всему банальному и пошлому, т.е. те настроения, которые привели Олдингтона к имажизму, становятся ведущими в его творчестве, приводят его к поискам собственного пути. Лучшие стихотворения ранних сборников, такие, как «Тополь», «Детство», «Через два года», отражают не фантастически прекрасный, а вполне реальный мир впечатлений и переживаний поэта во всем его своеобразии. Но путь Олдингтона; от ранних сборников к вершине его творчества, роману «Смерть героя», книге, вобравшей в себя многие мотивы его поэзии, лежал через десятилетия, через первую мировую войну.
Год поступления на военную службу (1916) был переломным в творчестве Олдингтона. Поэт ощутил, что иллюзорный мир его ранних стихов рушится.
В этом смятении и страсти,/ В жестокой борьбе,/ В этом необъятном море мучительного напряжения,/ Я обрежу некоторый покой,/ Пойму, что боги неизменны./ С каждым днем тревога моя растет,/ Чистые формы ускользают от меня,/ Я бессильно созерцаю бесчисленные страдания/ И по-прежнему нем.
Герберт Рид, современник и друг Олдингтона, называет это стихотворение пророческим и выражающим сущность его творчества. Речь идет о мучительной кризисе, но в то же время и о возмужании таланта. Г. Рид не разделяет несправедливого мнения тех историков английской литературы, которые считают, что Олдингтон не сумел преодолеть последствий травмы, нанесенной войной.
В стихотворении «Живые гробницы» поэт говорит о том, как он безуспешно пытался воскресить в окопах войны свой юношеский мир мечты и красоты, сочиняя «хокку из луны, цветов и снега». Олдингтон-художник искренен и чуток. Его «немота» рождена сознанием непригодности прежней манеры письма для передачи нового ощущения мира. Хокку неуместны в окопах среди трупов и крыс, и прямота, о которой поэт говорит об этом, - плод большого творческого усилия. Но не следует переоценивать значение этого признания и толковать его как свидетельство освобождения поэта от юношеских иллюзий и отказ от имажизма. Этот процесс сложнее и длительнее. Рядом со стихами, рисующими войну в ее неприглядной правде, мы встречаем высокопарные строки обращения к греческим богам, надуманный сравнения, воспевание неземной возлюбленной-утешительницы (см. стихотворения «Мечта», «Монолог-2», «Возлюбленная» и др.). В сознании поэта боролись два начала, и он колебался между изображением иллюзорного мира прекрасного и реального безобразия войны.
О глубоких переменах, которые происходят в сознании лирического героя Олдингтона, рассказывает стихотворение «Рабство»:
Я так далек от красоты,/ Что желтая ромашка тянется к моему сердцу,/ И, кажется, обнимает его своими ищущими лепестками,/ И я униженно благодарен,/ Ощущая вкус простого чистого хлеба.
На смену прежнему несколько абстрактному любованию возвышенным и прекрасным приходит «опрощение», сниженность интересов. Пройдя через ужасы войны, поэт по-новому воспринимает жизнь, простые вещи приобретают для него глубокий смысл:
После того, как поразмыслишь час за часом,/ В холоде проклятых окопов,/ Постигаешь смысл вещей,/ Понимаешь яснее, чем раньше,/ Что значит дерево, или лужа,/ Или черное мокрое поле, освещенное солнцем.
В стихах появляются новые образы и сравнения, связанные с восприятием войны как кошмара, деформирующего привычные поэтические представления. Луна, которую когда-то Олдингтон изображал как прекрасную дочь Зевса, белую лили», плывущую над головами солдат, сравнивается в более поздних стихах с лицом трупа. Описывая туман, он говорит о его смертельной бледности и смертельном спокойствии.
Одно из наиболее сильных стихотворений сборника - «Бомбардировка»:
Четыре дня земля рвала и терзала/ Взрывающаяся сталь./ Вокруг нас рушились дома,/ Три ночи мы не смели сомкнуть глазу В холодном поту ожидая того неминуемого взрыва,/ Который означал нашу смерть.
Сдержанно, в традициях имажистов, Олдингтон рисует четкую картину: изрытая бомбами земля, грохот взрывов, измученные солдаты. Но изображаемая реальность слишком груба, антиэстетична для канонов имажизма. Поэтому и эпитеты поэт избирает непривычно грубые. Описывая небо, на которое смотрят солдаты, когда стихает бой, Олдингтон противопоставляет обезображенной земле не красоту его и вечность, как этого можно было бы ожидать, а несущее отдых спокойствие, и облака сравнивает с молчаливым строем солдат. Стихотворение является примером того, что поэт не боится выйти за рамки имажизма, когда они становятся для него узкими.
Война вызвала не только изменение поэтического видения, но и перестройку мироощущения в целом. Олдингтон предвидел, что трагедия поэта-солдата не кончается вместе с войной. Душевная травма слишком глубока, чтобы можно было забыть о пережитом:
Думаю, что я слишком беспокоен,/ Чтобы вести прежнюю жизнь,/ Слишком презираю узкие плечи,/ Чтобы снова болтать с завсегдатаями кафе,/ Сердце мое так болит после страшной бойни,/ Что я больше не смогу мечтать над книгами,/ И я слишком нетерпим ко лжи, чтобы выпрашивать/ Жалкие гроши у нажившихся на войне богачей.
В военных стихах Олдингтона нет ни напыщенности, ни слезливой жалости к себе - они говорят о серьезных, горьких размышлениях и о силе потрясения, испытанного автором. В этих стихах много горечи и боли, но в них нет ненависти к людям. Правдиво изображая жестокость войны, Олдингтон сохраняет веру в человека и любовь к жизни:
Вот мой ответ:/ Чтобы ненависть не отравила мне жизнь,/ И я по-прежнему мог любить землю,/ Цветы и все живое,/ И песни мои были Звонкими и ясными,/ Я все вынесу.
По сравнению с лучшими образцами поэзий первой мировой войны, поэтическими произведениями У. Оуэна, И. Ровенбарга, стихам Олдингтона недостает гражданственного звучания. Они воспринимаются как монолог лирического героя, который не возвышается до сознательного протеста против войны как непоправимого социального зла. Но боль и горечь его стихов - это боль и горечь целого поколения, на долю которого выпало погибнуть или пережить самые суровые испытания.
Война и потрясения, связанные с ней, положили начало длительному и напряженному периоду, в ходе которого изменялось мировоззрение Олдингтона и зрело его литературное дарование.
Л-ра: Вопросы литературы. – Ленинград, 1976. – Вып. 5. – С.161-167.
Произведения
Критика
