10-09-2018 Шарль Сорель (Charles Sorel) 109

Шарль Сорель. Правдивое комическое жизнеописание Франсиона

(Отрывок)

К ФРАНСИОНУ

Любезный Франсион, кому же, как не вам, могу я посвятить ваше Жизнеописание? Я поступил бы несправедливо, поднеся его кому-нибудь другому, ибо, ежели бы надлежало высказать о нем суждение, то кто же лучше вас способен сделать это, поскольку вам ведомы все правила, которые надлежит соблюдать в хорошем произведении. Мне будет лестнее заслужить вашу апробацию, нежели благосклонность целого народа; но в то же время я весьма опасаюсь, что если вы вздумаете судить меня со строгостью, то я окажусь далеко не без греха. С несомненностью полагаю, что если бы вы, вместо того чтобы устно пересказать мне свои похождения, пожелали взять на себя труд самолично описать их, у вас получилось бы нечто совсем другое, но я вовсе и не собираюсь равнять себя с вами. С меня было бы довольно признания, что работал я с посильным рачением и тщанием, а если и взял на себя смелость затронуть такие обстоятельства, которые, казалось, касались только вас одного, то учинил это потому, что получил на то ваше соизволение и не хотел упустить такого случая доказать вам свою дружбу, опасаясь, как бы кто другой меня не опередил. Правда, вы долго противились моему намерению, не соглашаясь предать гласности поступки своей молодости; но в конце концов мы оба пришли к заключению, что если вы иной раз и отдавали дань распутству и сластолюбию, то все же сами обуздывали себя в положениях весьма скользких и даже, питая неизменно благие чувства к добродетели, совершили такие деяния, которые послужили к наказанию и исправлению чужих пороков. К тому же вы всегда проявляли отменное благородство, а это рассеивает те нарекания, которым вы могли бы подвергнуться, и все знают, что нрав ваш отличается теперь серьезностью и скромностью, а посему вы тем более достойны похвалы, что устояли против стольких соблазнов и чар, завлекавших вас со всех сторон, и избрали наилучшую стезю. А поскольку это достоверно, то сдается мне, что ваша добрая слава не может пострадать, если я составлю историю пережитых вами приключений, ибо, добавив к ним кое-какие из своих собственных и изменив ваше имя, я замаскировал их наиотменнейшим образом, и нужно быть превеликим хитрецом, дабы распознать, кто вы такой. Пусть же публика не стремится проникнуть, в нашу тайну, а удовольствовавшись описанием стольких увлекательных событий и, узнав, как надлежит ныне жить на свете, извлечет из сего должную пользу. Я же буду вполне удовлетворен, если мое произведение понравится только вам, когда вы примете на себя труд прочесть его, дабы убедиться, каких подводных камней вы избегли. Мне всегда будет лестно сознание, что вы почитаете меня своим преданным слугой.
Дю Парк

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ ЧИТАТЕЛЯМ

НАСТОЯЩЕЕ СОЧИНЕНИЕ ПРИНАДЛЕЖИТ перу сьёра дю Парка, ставшего достаточно известным благодаря приключениям «Флорисы и Клеонта», а также «Финимены и Хризавра», изложенным в книге «Усладительные разновидности любви». Правда, что эти повести написаны весьма поэтическим и цветистым стилем, то есть так, как требовали тема и люди той эпохи, когда почитали непристойным говорить о приятностях любви простым слогом. Надо, однако, признать, что он весьма успешно справился с этой литературной манерой и своими иносказаниями, рассыпанными на каждом шагу, доказал, что знает историю и мифологию, а также не менее сведущ в глубочайших тайнах философии; но так как он обладал умом гибким, то менял стиль соответственно своим замыслам, и нам известны другие его сочинения, в кои, избегая суесловия, тщился он вложить сколь можно больше содержания. Надлежит, однако же, сказать, что среди всех его творений ни одно не может сравниться с «Комическим жизнеописанием Франсиона», каковое он составил напоследок, наскучив столькими трагическими историями, им сочиненными, как о том повествует он в начале сей книги. Читатель не преминет отметить великое различие между этим и прочими его сочинениями, ибо дю Парк отлично сознавал, что в данном случае надлежит писать просто, как говоришь, не прибегая ни к какой вычурности, а поскольку он оставил печальную материю ради веселой, то необходимо было, чтоб перемена стиля бросалась в глаза. Те, кто отнесется сочувственно к этой книге, подтвердят, что она много выше других его произведений и что автор, к великому их удивлению, отменно преуспел в этом жанре: но пусть они памятуют, что никогда не пишешь так хорошо, как тогда, когда следуешь своей природе и своему дарованию.

Сьер дю Парк отличался в обхождении приятностью и добродушием, а потому предпочитал излагать серьезные вещи легким слогом, нежели принуждать себя к писанию по моде нашего века, как он иной раз поступал в угоду некоторым дамам. Можно сказать, что он, наконец, открыл истинный характер своего таланта. Ведь мы обычно ищем до тех пор, пока не находим того, что нам свойственно. «Разновидности любви» были напечатаны в 1614 году. С того времени он написал две или три книги, и в том числе «Постоянные привязанности», где стиль его начинает мало-помалу меняться, ибо и в самом деле некоторые лица уже пресытились в то время старинной модой и требовали новшеств. В итоге задался он одной только целью, а именно: описать различные похождения Франсиона. Но возможно, что он давно готовился к этой повести, ибо вы найдете упоминание о Франсионе уже во «Флорисе и Клеонте», а также в других его сочинениях. Итак, он описал похождения этого кавалера, назвав их «Комическим жизнеописанием», и учинил это в пику шампанцу дю Суэ и как бы в насмешку над ним, так как перед тем этот дю Суэ дал такое же заглавие нескольким сочиненным им побасенкам. Между этими двумя мужами существовало соперничество, но наш автор одержал верх, как можно убедиться по хорошему приему, оказанному его сочинению, тогда как побасенки дю Суэ не имели успеха и были напечатаны всего один раз. Тем не менее нашлось немало людей, которые, памятуя о произведении дю Суэ, решили, что и настоящая книга написана им же; однако нам отнюдь не следует разделять этот взгляд. «Комическое жизнеописание Франсиона» сьера дю Парка было напечатано впервые в 1622 году, но всего в семи книгах. После же его смерти несколько последующих книг попали в руки книгопродавцев, которые не преминули их издать, тем более что уже опубликованные части были встречены весьма благосклонно; однако передают, что поскольку в первоначальном изводе имелись кое-какие пропуски, то некоторые лица, очень ценившие это произведение, взяли на себя труд заполнить их и вставить туда эпизоды собственного сочинения, каковые оказались весьма у места. Однако поскольку трактовалось в них об обстоятельствах, совсем еще недавних, то многие обманулись и, сочтя всю книгу за новое произведение, даже не помышляли о том, что дю Парк может быть ее автором. К тому же язык у нас с каждым днем становится все изысканнее, и вполне возможно, что оригинал нашего автора не обладал теми приятностями, которые впоследствии в него вошли; но при переделке этот недостаток был устранен и из повествования удалены устаревшие обороты, а так как мелкие исправления действуют весьма благотворно в подобных случаях, то публика была введена в заблуждение, и книгу стали приписывать лицам, внесшим в нее лишь незначительную лепту.

Так или иначе, но с тех пор «Комическое жизнеописание» пользовалось столь большим успехом, что всякий жаждал его прочесть и было оно напечатано несколько раз после второго издания без каких-либо исправлений, причем по-прежнему состояло из одиннадцати книг. Однако же можно было предположить, что автор написал и двенадцатую, а потому все требовали таковую, но никто не мог предложить ее читателям.

И вот на этом-то я и намерен поймать лиц, приписывающих сию повесть другим, ибо что стоило кому-либо ее восполнить? Однако же пришлось дожидаться подлинного автора и разыскать то, что он сам написал. Наконец случилось так, что некий человек, присутствовавший при кончине сьера дю Парка, вернулся из длительного странствования и объявил, что у него хранится много рукописей, каковые надлежит просмотреть. Среди них обнаружили список большей части «Комического жизнеописания», причем был он в отношении отдельных мест полнее того, что находился у нас, и не только имел другое начало и другой конец, но включал в себя даже столь желанную двенадцатую книгу.

Издатели всячески постарались раздобыть список, дабы напечатать его в том виде, в каком он теперь перед нами; кроме того, исправили все, что надлежало исправить, так, например «Посвящение сильным мира сего» и рассказ о предисловии «К Франсиону», принадлежащие к самой повести, были перенесены в нее, тогда как прежде их помещали в начале книги за неимением ничего другого. Действительно, пришли к убеждению, что так и надо, ибо даже отыскалось другое вступительное посвящение, обращенное к Франсиону и предназначенное стоять перед повествованием, куда его и отнесли. К тому же в одиннадцатой книге Франсион признается, что сочинил некую повесть, озаглавленную «Заблуждения юности», каковая, по его словам, была напечатана, а между тем мы никогда о том не слыхали; но это только уловка, и дю Парк вздумал приписать означенное признание Франсиону, чтобы запутать читателя, ибо вовсе не оттуда почерпал он историю похождений этого кавалера, поскольку сам сознается в посвящении, что слышал ее из его собственных уст.

Впрочем, надо проверить, нет ли и тут какого-либо вымысла, и действительно ли принадлежал этот Франсион к числу дворян, друзей дю Парка, который задумал описать жизнь сего кавалера, ознакомившись с некоторыми его воспоминаниями.

Но это не имеет значения: достаточно того, чтобы мы признали достоинства книги. Что же касается современных вставок, включенных сюда потому, что они оказались весьма удачно вправленными в эту историю и уже стали слишком известными, чтобы их опустить, то пришлось таковые оставить; однако же, поскольку все это выполнено с величайшим тщанием, то мы можем сказать, что обладаем теперь подлинным жизнеописанием Франсиона, исправленным по рукописи автора.

Относительно же упомянутых посторонних элементов мы не станем говорить, лучше ли они или хуже основной части книги, ибо существуют разные виды красоты. Надлежит также принять во внимание, что эти вставки составляют лишь незначительную долю по сравнению с частью, написанной дю Парком, а потому не играют никакой роли, и, не будь их, повесть от этого ничего бы не потеряла; не станем же их устранять, хотя бы для удовольствия тех ценителей, которые не любят, чтоб из книг выбрасывали пассажи, уже им встречавшиеся; а к тому же в отношении таких повестей занимательного типа принято придерживаться правила, что в них позволительно делать всякие изменения гораздо свободнее, нежели в остальных сочинениях.

Тем не менее достоверно, что если к этому произведению кое-что прибавили, то произошло это не иначе, как в соответствии с намерениями самого автора, каковые следовало уважить; таким образом, ему принадлежит честь в отношении всего того, что могло быть сделано в этом направлении.

С другой стороны, имеется немало людей, уверяющих, будто вся книга принадлежит перу одного автора, ибо те события, которые, как подозревают, описаны не самим дю Парком, произошли вовсе не так недавно, чтоб он не мог о них знать и не мог включить их в последние книги своей повести: а посему-де несправедливо из-за двух-трех мест подвергать сомнению всю вещь.

Таким образом, всякому надлежит придерживаться указанного мнения и признать, что никто другой, кроме сьера дю Парка, не является автором всего «Комического жизнеописания Франсиона», ибо с какой стати приписывать это сочинение другому, поскольку нет никого, кто бы приписывал его себе? Кроме того, дю Парк оставил нам эту приятнейшую повесть в таком виде, что обладает она ценностью и без посторонних прибавлении; следственно, и прикрасы, которые, может статься, туда привнесены, не в состоянии лишить автора заслуженной чести; живым же отнюдь не следует присваивать себе славу, принадлежащую покойникам. Многое еще можно сказать в похвалу его сочинению, но все это ни к чему, поскольку оно само находится перед нами, и стоит только заглянуть в него, дабы убедиться, сколь великого уважения достоин этот труд.

КНИГА І

У НАС НАЙДЕТСЯ НЕМАЛО ТРАГИЧЕСКИХ историй, только вгоняющих читателя в грусть, а потому необходимо теперь заглянуть в такую, которая была бы чисто комической и могла развлечь самые скучающие души. Тем не менее должна она послужить нам на пользу, и описание разных встречающихся в ней плутней научит нас остерегаться таковых, а несчастья, которые, как будет показано, случаются с людьми, ведущими дурную жизнь, безусловно, отвратят нас от пороков. Те, кто обладает здравым умом, сумеют извлечь из нее пользу, ибо вперемежку с шутливыми побасенками приведено тут и немало серьезных речей, а несколько нравоучений, хотя и весьма кратких, не преминут подействовать на души, лишь бы они оказались достаточно восприимчивыми. Немалое также преимущество — поучаться на чужих злоключениях и вместо того, чтоб слушать проповеди хмурого и противного наставника, внимать приятному учителю, все уроки коего суть лишь легкая игра и услада. Именно так и поступали древние сочинители в своих комедиях: они учили народ, развлекая его. Настоящее произведение подражает им во всем, но обладает еще тем преимуществом, что действие начертано здесь черным по белому, тогда как. в комедиях нет ничего, кроме слов, ибо актеры изображают все это на театре.

Поскольку эта работа предназначена исключительно для чтения, то пришлось излагать все эпизоды, и вместо простой комедии получилась комическая история, с которой вы сейчас познакомитесь.

Была уже глубокая ночь, когда некий старикашка, по имени Валентин, держа под мышкой большой узел, вышел из Бургундского замка в халате и красном ночном колпаке. Если против своего обыкновения он не надел очков, каковые обычно носил на носу или за поясом, то произошло это потому, что намеревался он выполнить одно дело, на которое сам не желал смотреть, а тем паче не хотелось ему, чтоб застиг его кто-либо другой. Если бы было светло, он испугался бы собственной тени, а потому, желая находиться в полном уединении, приказал тем, кто остался внутри, поднять мост, что они и исполнили, повинуясь ему как управителю замка того знатного вельможи, при коем он состоял. Затем он избавился от своей ноши и принялся разгуливать по окрестностям с такой осторожностью, словно ходил по яйцам и боялся их раздавить, а когда убедился, что все спят вплоть до жаб и лягушек, то спустился в ров, дабы выполнить нечто им задуманное. Накануне с вечера приказал он поставить там бадью таких размеров, чтобы человек мог в ней выкупаться. Приблизившись к оной, скинул он с себя все платье, кроме камзола, и, задрав рубаху, вошел в воду до пупа; затем, тотчас же выйдя оттуда и выбив огонь из кремня, зажег небольшую свечу и, обойдя с ней трижды вокруг бадьи, кинул ее в воду, где она и потухла. После этого бросил он туда некоторое количество какого-то порошка, принесенного им в бумаге, и принялся изрыгать разные дикие и странные словеса, коих у него был полон рот, но произносил их не до конца, а бормотал, как старая рассвирепевшая обезьяна, ибо продрог от холода, несмотря на то, что близилась летняя пора. Совершив это таинство, стал он купаться и весьма тщательно обмыл все тело без всякого исключения. Затем он вышел из бадьи, вытерся и оделся, а пока он подымался до края рва, все жесты его и слова обличали одно только довольство.

— Вот и покончено с большей частью работы, — сказал он. — Дай бог, не хуже поработать и на супружеском ложе; мне остается еще два-три заклинания ко сеем силам мира, и все, что мне приказали, будет исполнено. А затем посмотрим, могу ли и я отведать тех радостей, коими наслаждается большинство людей. Ах, Лорета, — продолжал он, повернувшись к замку, — поистине, ты не станешь больше упрекать меня по ночам и говорить, что я только дрыхну да храплю и ни на что более не пригоден. Тело мое не будет уже валяться подле тебя на постели, как чурбан; отныне сделается оно таким могучим, что доведет тебя до усталости, и ты принуждена будешь сказать, ласково отпихивая меня руками: «Ах, сердце мое! ах, жизнь моя! на сей раз довольно». Сколь приятно будет мне слышать от тебя такие сладостные слова взамен тех суровых речей, коими ты обычно меня угощаешь.

Промолвив это, вошел он в обширную леваду, поросшую всевозможными деревьями, и развязал там узел, принесенный им из дому. В нем оказалась длинная черная сутана, каковую он накинул поверх халата; вынув оттуда также деревенский капюшон, он надел его на голову и закрыл лицо пришитой к капюшону маской из той же материи. Облачившись в это смехотворное одеяние, точно вздумал представлять фарс, старикашка снова принялся за магические манипуляции, полагая, что таким способом добьется осуществления своего намерения.

При помощи палки с железным наконечником начертил он круг внутри треугольника, но как только собрался вступить в середину, то задрожал всем телом: такой страх обуял его при мысли, что вскоре перед ним предстанут бесы. Он непременно осенил бы себя крестным знамением, если бы тот, кто no-святил его в практику этих суеверий, не запретил ему прибегать к сему спасительному средству при данной оказии и не обучил его нескольким словам для защиты от всяческих нападений злых духов. Страстное желание окончить свое предприятие побуждало его пренебречь всеми соображениями и заставило под конец стать на колени посреди круга, повернувшись лицом к западу.

— О демоны, ведающие любострастие, вселяющие а нас плотские вожделения по собственной прихоти и дающие нам возможность их удовлетворять, — произнес он довольно громким голосом, — заклинаю вас именем той высшей власти, от коей вы зависите, и прошу помочь мне везде и во всем, а особливо наделить меня такой мощью в любовном деле, какой обладает молодой человек лет тридцати пяти или около того. Если вы это исполните, то я дам вам такую награду, что вы останетесь мною довольны.

После того призвал он несколько раз Асмодея, а затем умолк, выжидая, что за сим воспоследует. Неподалеку раздался шум; он услыхал вой и грохот сталкивающихся камней, а затем стук, словно кто-то колотил по веткам деревьев. Тут ужас всецело овладел его, душой, и осмелюсь поклясться, что он предпочел бы быть дома и не браться за столь опасное предприятие. Но никакого другого выхода он не нашел, как только прибегнуть к тем дурацким словам, которые заучил для своей защиты:

— Кто бы ты ни был, великий кобель, что бежишь ко мне сам не свой, задрав хвост трубой, чая найти потребную добычу, вернись туда, откуда пришел, и ублажи брюхо рваными туфлями своей бабушки.

Эти слова, конечно, весьма смехотворны, однако же не более тех, какими пользуются самые прославленные кудесники, а потому Валентин мог вполне придавать им веру. Он воображал, что в них сокрыт мистический смысл, и, плюнув в ладонь, повертя мизинцем в ухе и сотворив множество действий, к означенной церемонии относившихся, уверовал, что наиковарнейшие духи мира теперь уже не только не причинят ему никакого зла, но будут вынуждены исполнить во всем его волю. Вслед за тем увидал он в тридцати шагах от себя человека, которого принял за вызванного им адского демона.

— Валентин, — сказал тот, — я твой друг, не бойся ничего. Я сделаю все, чтобы ты наслаждался теми удовольствиями, о коих больше всего мечтаешь; отныне можешь тешиться, сколько влезет.

Это благоприятное сообщение умерило страх, испытанный Валентином при появлении духа; с исчезновением же последнего улетучился окончательно и испуг старикашки. Вспомнив тогда, что некий пилигрим, настоящее имя которого было Франсион, приказал ему исполнить еще один обряд, он отправился в место, указанное для этой цели.

Ему чудилось, будто он уже обнимает свою прекрасную Лорету, и от избытка охватившей его радости он не мог удержаться, дабы не говорить сам с собой и не произносить тысячи разных веселых пустяков, улыбаясь собственным мыслям. Дойдя до одного вяза, Валентин обхватил его руками, согласно наставлениям пилигрима. При этом он произнес несколько молитв, а затем, обойдя дерево, облапил его с другой стороны и сказал:

— Ежели господу будет угодно, то буду я обнимать свою жену так же бойко, как обнимаю этот вяз со всех сторон.

Находясь в таком положении, Валентин внезапно почувствовал, что его схватили за руки, и хотя он изо всех сил старался вырваться, однако же в том не преуспел: его привязали к дереву, а он, вытягивая шею наподобие тех болванчиков, голова коих не прикреплена к телу и свободно движется на палочке, стал оглядываться по сторонам, дабы узнать, кто сыграл с ним эту скверную штуку.

Его обуял такой страх, что вместо одного человека, который, покончив со своим делом, поспешно ускользнул между деревьями, ему почудились целых пятьдесят, и он даже принял их за злых духов, собиравшихся над ним позабавиться и подвергнуть его всем пыткам, какие взбредут им на ум; ни за что не хватило бы у него смелости закричать и позвать на помощь, ибо он почитал это бесполезным и надеялся высвободиться оттуда не иначе, как благодаря заступничеству всевышнего, тем паче, что, по его мнению, бессердечные дьяволы в случае жалобы с его стороны не преминули бы удвоить мучения и лишить его голоса или перенести в какое-нибудь пустынное место. А посему принялся он шевелить телом, а равно и мозгами и, пытаясь избавиться от пленения, непрестанно вертелся вокруг вяза, причем совершал на крохотном пространстве немалый путь, а иногда так крепко дергал за ствол, что чуть было не сломал его или не выкорчевал.

Тут-то он раскаялся в своем намерении прибегнуть к магии и вспомнил предостережения священника о том, что не следует браться за подобные дела, если не хочешь вечно кипеть в адском котле. При этой мысли он не нашел другого утешения, как обратиться с несколькими прекрасными и благочестивыми молитвами к святым угодникам, не решаясь молиться самому богу, перед коим слишком провинился.

Между тем прекрасная Лорета, оставшаяся в замке, также не спала: она поджидала доброго пилигрима Франсиона, собиравшегося проникнуть к ней в эту ночь по веревочной лестнице, каковую она привязала к окну, и надеялась вкусить вместе с ним радости, о которых муж не был в силах дать ей ни малейшего представления.

Надо сказать, что четыре вора, узнав незадолго перед тем о богатом убранстве замка, в котором Валентин состоял управителем, надумали совершить кражу и с этой целью переодели девушкой младшего своего собрата, довольно красивого малого, наказав ему прожить там под каким-нибудь предлогом некоторое время, заметить, где какое добро заперто, и попытаться раздобыть ключи, дабы похитить то, что они найдут нужным. Итак, этот вор, приняв имя Катрины, явился за неделю до этого к Валентину просить о благодеянии, и уверил его, что он — бедная девушка, отец которой был повешен за преступление по облыжному навету, и что ему не хотелось оставаться на родине, так как эта казнь как бы налагала на него бесчестье. Слушая рассказ о мнимых злоключениях этой Катрины, Валентин проникся к ней жалостью и, узнав, что она готова поступить к нему в прислуги без жалованья, охотно пустил ее в дом. Ее услужливость и скромное поведение, которого она непрестанно держалась, настолько снискали ей благоволение хозяйки, что та возложила на нее ведение всего хозяйства. Ей так доверяли, что она могла свободно брать ключи от любой горницы, а равно и держать их у себя подолгу, причем никто их у нее не спрашивал и не опасался, как бы она чего-либо не присвоила.

Накануне описываемого дня Катрина отправилась к колодцу позади деревни и встретилась там с одним из своих сотоварищей, пришедшим за новостями, в то время как остальные дожидались в соседнем местечке благоприятного случая для осуществления своего замысла. Она заверила его, что если они явятся в ту самую ночь, то смогут проникнуть в замок и утащить кучу вещей, находящихся под ее надзором, и что она сбросит им веревочную лестницу, которую один из них тайно вручил ей всего дня за два до этого. Посему все трое грабителей не преминули явиться в назначенный час и, сойдя в ров замка, заметили, как из окна подле главных ворот спустилась веревочная лестница. Один из них трижды легонько свистнул, и ему ответили тем же; они взглянули вверх и, увидав в окне женщину, приняли ее за Катрину, хотя все это происходило и не с той стороны, с которой она обещалась их впустить.

Был среди них один, по имени Оливье, который, испытав угрызения совести, раскаялся за несколько дней перед тем и дал про себя обет господу бросить дурную жизнь; но остальные товарищи, нуждаясь в его помощи и зная его к тому же за человека храброго, не захотели, несмотря ни на какие просьбы, выпустить его из своей шайки, а кроме того, пригрозили, что ежели он покинет их самовольно, не приняв участия в ограблении замка, то они не успокоятся до тех пор, пока не лишат его жизни, хотя бы им пришлось прибегнуть к предательству. В последний момент он снова заявил грабителям, что поскольку он не намерен делить с ними будущей добычи, то не хочет и участвовать в трудах и опасностях. Когда же они тем не менее упрекнули его в том, что он поступает так из страха и по душевной своей подлости, то был он вынужден первым взобраться по веревочной лестнице, боясь, как бы сотоварищи его не убили.

Вскочив через окно в горницу, испытал он чрезвычайное удивление, ибо очутился в любезных объятиях какой-то женщины, вышедшей ему навстречу и ни в какой мере не походившей на Катрину. Действительно, то была госпожа Лорета, которая, потушив перед тем свет, приняла его в густой темноте горницы за Франсиона.

Оливье, догадавшись о выпавшей на его долю удаче, решил не пускать сотоварищей, дабы они не помешали ему натешиться любовью. Того ради отстранился он поспешно от Лореты с намерением убрать лестницу, о чем и она его попросила, и, увидев, что один из воров уже взбирается по ней, он не преминул подтянуть ее к себе наполовину и привязать к оконной петле тем концом, за который ее держал. Грабитель сперва решил, что Оливье по какой-либо причине хочет подтащить его до подоконника, а потому нимало не тревожился: но, убедившись, что тот оставил его в этой позиции, возымел подозрение, не сыграл ли он с ним какой-либо предательской штуки, ибо и прежде выражал таковое намерение. Тем не менее он поднялся по лестнице до окна Лореты, но Оливье тихонько захлопнул ставни, после чего грабитель не посмел постучаться, опасаясь, как бы кто-нибудь из живущих в замке его не заметил, и почел за лучшее отправиться обратно. Он соскользнул вниз, поскольку позволяла веревка, но так как была она недостаточно длинна, то и не довела его до земли; кот да же он спускался мимо какого-то окна, огражденного железной решеткой, то повис в воздухе, зацепившись случайно штанами за толстый и острый прут, да так крепко, что не в силах был оторваться.

Тем временем Франсион, не желая пропускать свидания, назначенного ему возлюбленной, подошел к замку с другой стороны и, заметив у окна Катрину, а под окном лестницу, решил, что то была Лорета. Он поспешил взобраться наверх и принялся целовать служанку. — Кто это? — удивилась Катрина. — Ты ли это, Оливье, или кто-либо другой? Спятил ты, что ли? Заниматься такими глупостями, когда у нас дело горит! Пусти! Я помогу твоим товарищам. Не воображаешь ли ты, что, нацепив юбку, я и в самом деле стал девкой? Франсион, уже догадавшийся о своей ошибке, окончательно в ней убедился, услыхав эти слова, исходившие не из милых уст Лореты. Он, однако, не стал ломать себе голову над их значением, полагая, что они относятся к кому-нибудь другому, и только сказал Катрине, в которой признал служанку, что ее госпожа обещала ему провести с ним ночь и что он явился, дабы воспользоваться этим сладостным обещанием. Служанка, одаренная хитростью в той мере, в какой это свойственно особам ее профессии, искала в уме своем способа отделаться от Франсиона, намереваясь помешать его предприятию. Отвести его прямо в покои своей госпожи, как он того желал, почла она неподходящим, предполагая, что ей, быть может, придется стоять на страже или отправлять какую-либо другую обязанность, когда ее сотоварищи явятся для выполнения своего замысла. А потому она заверила его, что Лорета больна и не может с ним в этот раз повидаться, о Чем поручила его уведомить. Весьма раздосадованный такой неудачей, Франсион был вынужден пуститься по лестнице в обратный путь. Он находился уже на середине, когда Катрина, отличавшаяся злобным и коварным нравом, желая отомстить ему за помеху ее намерениям, напрягла руки со всей силой, еще возросшей от ярости, и принялась трясти лестницу, чтоб его сбросить. Увидав такое с собой обращение, Франсион спустился на несколько узлов и понял, что должен спрыгнуть вниз, дабы ему не переломали все кости об стену. А поэтому выпускает он из рук лестницу и с размаху кидается на землю. Но тут ему так не посчастливилось, что упал он прямо в бадью, в которой перед тем купался Валентин, и, ударившись о края, пробил в голове большую дыру. Удивление и оцепенение, испытанные им после прыжка, привели его в такое состояние, что он лишился чувств и принужден был проглотить немало воды, от которой чуть было не задохся. Катрина, услыхав шум, произведенный им при падении, порадовалась про себя его беде и по прошествии некоторого времени втянула лестницу, полагая, что ее сотоварищи уже не явятся этой ночью.

Грабитель, оставшийся на земле, увидав, что Оливье забрался в замок и вовсе о нем не думает, а что другой его приятель повис в воздухе в безвыходном положении, потерял всякую надежду на благоприятный исход предприятия. Он рассудил, что подвешенного застанут поутру на том же месте и что, оставаясь поблизости, он рискует быть подвешенным в его обществе, но уже другим способом.

Некое слепое и бесцельное любопытство побудило его прогуляться перед уходом вдоль всего рва. Подойдя к бадье, где лежал Франсион, он захотел посмотреть, что в ней находится. Увидав там человека, он схватил его за руку и вытащил его голову из воды; затем, охваченный надеждой поживиться, каковая никогда его не покидала, он обшарил карманы утопленника, где нашел кошелек, до половины наполненный ефимками и другими монетами, а также перстень с камнем, каковой так ярко сверкал, что даже несмотря на темноту можно было различить его высокое качество. Эта приятная находка принесла ему утешение от испытанной досады, и, не заботясь о том, жив или мертв человек, которого он ограбил, и кто бросил его в этом месте, он пошел туда, куда судьбе угодно было его направить.

Оливье, державший в руках гораздо более ценную добычу, нежели тот грабитель, поспешил отменно попользоваться ею, затворив предварительно все окна горницы, дабы не проник туда свет, который мог его выдать. Лорета, притворно жеманясь, снова улеглась на постель в небрежной позе и стала поджидать своего поединщика, который повел атаку, ограничившись одним только языком поцелуев. После этого первого приступа красотка, у которой избыток наслаждения отнял перед тем дар речи, вновь внезапно обрела его и сказала Оливье, обнимая его за шею и целуя в щеку, в глаза и все прочие части лица:

— О любезный Франсион, насколько мне сладостнее беседовать с тобой, нежели с этим старым бестолковым болтуном, за которого я вынуждена была выйти замуж! Как велики чары твоих достоинств! Как благословляю я свою прозорливость за то, что увлеклась ими! Никогда не сброшу я этих драгоценных цепей. Но ты молчишь, душа моя, — продолжала она после поцелуя, еще более жгучего, чем предыдущие. — Неужели ты менее дорожишь моим обществом, нежели я твоим? Увы, если бы это было так, я понесла бы заслуженное наказание за свои несовершенства.

Затем, помолчав некоторое время, она снова повела такие речи:

— Боже, как глупо я поступила, потушив свечу! И чего мне бояться? Ведь старикашка ушел из дому, чтоб применить, как я полагаю, те лечебные средства, которые ты посоветовал ему для исцеления от его неисцелимых болезней. Надо сказать Катрине, чтобы она принесла свет: я не вполне разделяю мнение тех, кто уверяет, будто любовные таинства должны совершаться в темноте; по-моему, лицезрение предмета любви оживляет наши желания. А кроме того, не скрою от тебя, жизнь моя, я жажду взглянуть на изумруд, который ты обещал принести; надеюсь, что, желая мне понравиться, ты его не забыл. Он с тобой? Не правда ли?

После стольких увещеваний, обращенных к мнимому Франсиону, Оливье не мог дольше хранить молчание. Но, предполагая, что Лорета, обнаружив обман, может сильно прогневаться, он решил использовать все средства, чтобы ее утихомирить. Итак, поднялся он с постели и, будучи смышленым малым, бросился перед ней на колени.

— Сударыня, — воскликнул он, — я безмерно огорчен тем, что вы ошиблись, приняв меня за своего друга сердца. Истинная правда, если бы ваши ласки не разожгли моих желаний, я не позволил бы себе так безудержно предаться греху, совершенному мною. Отомстите Мне, как вам будет угодно: я отлично знаю, что жизнь моя и смерть находятся в ваших руках.

Голос Оливье, совсем не похожий на голос Франсиона, раскрыл Лорете ее ошибку. Стыд и досада обуяли ее с такой силой, что если бы не мысль о невозможности разделать сделанное, она, быть может, совершила бы какой-нибудь неистовый поступок. Самым нежным и произведшим наилучшее действие бальзамом, какой могла она приложить к своей ране, оказалось сознание, что она испытала с мнимым Франсионом такое блаженство, которого, быть может, не доставил бы ей даже настоящий Франсион и в котором она была не в силах раскаяться.

Тем не менее Лорета притворилась весьма недовольной и сурово спросила у Оливье, кто он такой. Не дождавшись ответа на этот первый вопрос, она сказала ему:

— Злодей! Не принадлежишь ли ты к челяди Франсиона? Не убил ли ты своего барина, чтоб забраться сюда вместо него?

— Сударыня, — возразил Оливье, продолжая стоить на коленях, — уверяю вас, что я даже не знаю Франсиона, о котором вы говорите. Я охотно поведаю вам, кто я, если вы обещаете поверить мне во всем; со своей же стороны обязуюсь говорить вам одну только правду.

— Хорошо, говори, — отвечала Лорета, — честное слово, я обещаю тебе поверить.

— У вас состоит в служанках некая особа по имени Катрина, — продолжал Оливье, — знайте же, что она отчасти повинна в том, что приключилось. И вот каким образом. Вы думаете, что это — девушка, но, право, вы основательно обманулись: это — молодчик, который перерядился, чтобы привести сюда воров. Он обещал спустить сегодня ночью из окна веревочную лестницу, по которой они должны были подняться. Дурные наклонности побудили меня смолоду покинуть дом отца и присоединиться к шайке этих мазуриков; но несколько дней тому назад я решил расстаться с их гнусным образом жизни, Тем не менее мне пришлось против воли взобраться по этой лестнице, которую, как я полагал, спустила Катрина, а на самом деле была приготовлена вами для вашего Франсиона; но я принял твердое намерение не участвовать в краже, а разыскать здесь кого-нибудь и сообщить ему о злом умысле моих сотоварищей, дабы помешать их предприятию. Как бы то ни было, сударыня, но потрудитесь взглянуть в любое окошко и вы увидите одного из грабителей висящим на веревочной лестнице, которую я подтянул. Совершенно очевидно, что если бы я принимал участие в заговоре, то не поступил бы с ним таким образом.

Лорета, удивленная этим сообщением, выглянула в маленькое оконце и убедилась, что Оливье не солгал. Она не потребовала у него никаких других доказательств его невиновности и, желая узнать, что делает служанка, позвала ее и приказала принести свет, предварительно спрятав Оливье в своём алькове. Катрина, явившись тотчас же с зажженной свечкой и увидав прекрасную, совершенно обнаженную грудь Лореты, возгорелась желаниями несколько более пылкими, чем те, которые подобали особе в ее одеянии. Отсутствие хозяина и хорошее настроение, в котором, по ее мнению, находилась хозяйка, показались ей благоприятным обстоятельством, ибо Лорета скрыла вспыхнувшую в ней ненависть к служанке под ласковой личиной и шутливыми речами.

— Откуда ты, — спросила она, — и почему ты еще не раздета: ведь время уже позднее?

— Честное слово, сударыня, никак не могу заснуть, — отвечала Катрина, — я все боюсь духов и жуликов, так как вы посылаете меня спать в самую глухую часть замка; вот почему я редко когда раздеваюсь, дабы в случае какой-нибудь тревоги мне не пришлось выбежать совсем голой и звать на помощь. Но неужели, сударыня, оставшись тут одни, вы совсем не трусите? Ради бога, умоляю вас, дозвольте мне провести здесь ночь, раз хозяина нет. Я охотнее посплю на этом кресле, нежели на своей постели, и ничуть вам не помешаю; напротив, я услужу вам во всем, что только может понадобиться вашей милости.

— Нет, нет, — возразила Лорета, — иди в свою светелку, ты мне не нужна, при свете я не буду бояться. Только в потемках, когда я не сплю, мне мерещится то пес, то черный человек, то какой-нибудь еще более страшный призрак.

— Поистине, у вас не муж, а настоящий выродок, — прервала ее Катрина, принимая шутливый тон. — Господи! Как это он решился покинуть вас на всю ночь! И куда это его понесло? Не отправился ли он приманивать лягушек на дудочку? Я хоть и девица, но, честное слово, потрафлю вам в любовных делах гораздо лучше его.

— Ступайте, ступайте, дура вы этакая, — сказала Лорета. — Оказывается, вы все время лицемерили, пока жили у нас. Вот и доверяй людям!

— Да разве я говорю неправду? — продолжала Катрина. — А если я вам докажу, что у меня действительно есть та штука, в которой вы больше всего нуждаетесь, и что Валентин не в силах удовольствовать вас лучше меня? Вот когда вы здорово подивитесь!

— Поистине, недурные речи для молодой девицы! — воскликнула Лорета. — Ступайте, милочка, вы или самая большая нахалка на свете или напились сегодня вечером. Убирайтесь, и чтоб я вас больше не видела! Что может быть ужаснее челяди! Сколько слуг, столько врагов; но ничего не поделаешь: это неизбежное зло.

Катрина, войдя во вкус и нисколько не беспокоясь о том, какого мнения будет о ней хозяйка, подошла к Лорете с намерением поцеловать ее, а также убедить, что она действительно в состоянии исполнить то, чем похвалялась. Ей думалось, что не успеет она показать Лорете, кто она такая на самом деле, как та отнесется к ней благосклонно и только будет помышлять о том, чтобы почаще держать ее в своих объятиях. Но Лорета, отлично знавшая, чем тут пахнет, воспрепятствовала осуществлению сего замысла и вытолкала служанку из горницы, закатив ей два-три тумака кулаком и осыпав ее всяческой бранью.

Оливье слышал весь их разговор и, выйдя из алькова, спросил Лорету, убедилась ли она из слов и поступков Катрины, что служанка была вовсе не тем, за кого она ее принимала. Лорета, признав эту очевидную истину, ответствовала ему, что хочет покончить со всем этим делом и не позволит Катрине незаметно впустить грабителей в замок, а также собирается наказать ее за злодейские намерения.

— Укажите, сударыня, что нужно сделать, — сказал Оливье, — и я пособлю вам везде и во всем.

— Я пойду к Катрине, — отвечала Лорета, — а вы следуйте за мной, но только издали; когда же я подам вам знак, то бегите ко мне и свяжите ее веревками, которые прихватите с собой.

Сказав это, Лорета взяла свечу и направилась к горнице служанки.

— Ступай за мной в нижнюю залу и неси свет, — сказала она ей.

— Зачем, сударыня? — спросила Катрина.

— Не твое дело, — возразила Лорета, — там узнаешь. Когда они дошли до означенной залы, Лорета сказала Катрине:

— Открой-ка окно и стань на подоконник, чтобы посмотреть, что там висит на решетке и все время болтается; я только что заметила это сверху и очень встревожилась.

А был там грабитель, продолжавший висеть на прежнем месте.

Не подозревавшая ничего, Катрина позволила себе шутки ради приласкать рукой грудь своей госпожи, после чего встала на табурет, а оттуда на подоконник; но не успела она там очутиться, как Лорета подозвала знаком своего соратника, дожидавшегося у дверей, а сама, взобравшись на большое кресло, крепко ухватила служанку, которую Оливье привязал к оконнице, скрутив ей перед тем руки за спину.

— Это еще не все, — сказала со смехом Лорета, убедившись, что справилась с Катриной, — надо еще взглянуть, есть ли у нее то, чем она похвасталась.

С этими словами она задрала ей платье и рубашку и подвязала их у шеи шнурком, так что можно было явственно рассмотреть ее причинные части. Оливье же принялся издеваться над Катриной, которая, так же, как и висевший грабитель, тут только узнала его по голосу.

— Ах, Оливье! — воскликнул воришка. — Умоляю тебя, помоги мне отцепиться: вот уже начинает светать, и если меня застанут в этом положении, то сам понимаешь, чем все это кончится.

— Не могу тебе помочь, — отвечал Оливье, — нас отделяет железная решетка. Честное слово, ты совершенно прав, что не хочешь дольше висеть в воздухе, ибо эта стихия во всем тебе супротивна, и не иначе, как в ней ты умрешь: так тебе на роду написано.

— Значит, ты нас предал! — прервала его Катрина. — Изменник! Если бы мне только удалось схватить твое сердце, я съел бы его, не сходя с места.

— Брось, — возразил Оливье, — чем это ты меня схватишь, когда у тебя руки связаны?

— Оставим их здесь, — промолвила Лорета, — пусть скулят, сколько душе угодно: никто, кроме стражников и палача, не придет им на выручку.

Сказав это, пригласила она Оливье снова подняться в ее горницу, а как только они там очутились, то пришел он в восторг от красавицы, прелести которой недостаточно оценил, когда наслаждался ими в потемках. Пристально поглядев на свою даму, осмелился он сорвать с ее уст несколько поцелуев, в коих ему не было отказано, ибо Лорета, найдя, что он недурен собой, была не прочь возобновить игру, в которой он уже выказал себя немалым знатоком. Оливье же, прочтя означенное желание в ее томных и распутных глазах, не упустил благоприятного случая снова отведать лакомого блюда.

После сего принялись они беседовать о разных предметах, причем Оливье особливо говорил об удаче, выпавшей на его долю, и клялся Лорете, что ценит ее не только выше всех женщин, могущих ему достаться, но и выше тех, которых способно было нарисовать ему воображение.

— У вас есть немалая причина благословлять небо за одно ниспосланное вам благодеяние, — сказала Лорета, — а именно за то, что, увидав вас на середине лестницы и приняв за некоего своего обожателя, я уселась в кресло и стала ждать, пока вы подниметесь. Ибо, останься я у окна, я бы сразу заметила, что вы не тот, кого поджидаю, и, не скрою от вас, непременно оказала бы вам самый дурной прием, тогда как теперь я приняла вас как нельзя лучше и вам не на что жаловаться.

— Нисколько не сомневаюсь в том, что мне бы не поздоровилось, — ответствовал Оливье, — и не могу за это на вас обижаться, ибо с какой стати стали бы вы выказывать расположение незнакомцу, захватившему вас врасплох взамен того, с кем вы уже издавна свели дружбу. Но уверяю вас, что если я и не могу равняться ни достоинством, ни телесной красотой с тем, кому вы назначили свидание, то все же не уступлю ему в желании вам служить и обожаю вас не меньше его. За этими любовными признаниями последовали многие другие речи, прерываемые иногда объятиями, сладостью коих насытились они столько раз, сколько позволили их силы.

Заметив, что солнце взошло и предвидя скорое возвращение мужа, Лорета попросила Оливье спрятаться в сени на конюшне, пока не опустят подъемного моста, по которому он сможет выйти из замка. Распростившись с ней и многократно пообещав никогда ее не забывать, Оливье согласился укрыться в указанном ему месте и предоставил Лорете вернуться в свою горницу, где она заперлась в ожидании благополучного исхода приключения с Катриной.

Биография

Произведения