История швейцарской литературы. Том 3. Глава 5​. Ганс Моргенталер

Интерес к творчеству Ганса Моргенталера (Hans Morgenthaler, 1890-1928) возродился сравнительно недавно, в конце 1970-х годов, когда после пятидесяти лет забвения^* вышел в свет сборник «Убогая жизнь поэта» («Dichtermisere»), включавший в себя избранные стихи и прозу, который привлек внимание критики. Стали появляться статьи, посвященные Моргенталеру, но их авторов занимало не столько творчество этого писателя, сколько его личность «истекающего кровью бунтаря»¹, рассматривающего свои книги как «красное кровоточащее мясо с оголенными нервами». Как писал Д.Затонский, «бывают писатели, собственные судьбы которых не слишком сказываются на творчестве. И бывают другие, чьи книги — зеркало судьбы»². К последним относится и Ганс Моргенталер. Структура его произведений очень проста. Он не предлагает читателю вычурную фабулу в искусной упаковке. Его не интересует красивая форма, он воспринимает ее как нечто неестественное. Моргенталер рассказывает исключительно о себе самом, так как хочет искренне и беспощадно описать внутренний мир человека. Поэтому все его творчество посвящено исследованию одного единственного предмета — Ганса Моргенталера (или Hamo, как — по первым буквам имени и фамилии — называл себя он сам, а вслед за ним и его окружение), анализу и фиксации его чувств, желаний, малейших оттенков его настроения. Он один из самых эгоцентричных писателей своего времени. Вероятно, это явилось причиной того, что его произведения, достаточно известные при жизни, исчезли из области внимания читателей и издателей после его смерти.

Любое произведение Ганса Моргенталера, любая мысль, его представления о мире, о любви, его отношения с окружающими людьми отмечены дуализмом, который является характерной чертой его творчества, равно как и осознание невозможности прийти к синтезу обоих полюсов: «Для меня мир распался на две части: в то время как одна полна светлыми, благостными надеждами и прекрасными желаниями, во мраке другой я прячу опасные и темные чувства»³.

Темная сторона воплотилась в понятии «города», центральной теме творчества Моргенталера. Последняя его книга, своего рода исповедь, написанная незадолго до смерти, так и называется «В городе» («In der Stadt»). Но и к городу, этой «противоестественной форме человеческого общежития», отношение писателя было также двойственно: «Я все больше и больше ощущал, что какое-то странное удовольствие привязывало меня к этому городу, этому ужасному и таинственному городу, с которым я не мог жить в мире и согласии, но из которого не мог и убежать»⁴.

В городе было сконцентрировано все самое великолепное и в то же время все самое темное и чудовищное. В творчестве Моргенталера город является собирательным и отвлеченным понятием. Несмотря на то, что автор очень подробно описывает свою жизнь с самого детства, вспоминает мельчайшие детали и вполне узнаваемых людей, повлиявших на его жизнь, в том, что касается топографии, он избегает малейшей конкретизации. Моргенталер родился в Бургдорфе, закончил университет в Цюрихе, жил в Берне, лечился на курортах Арозы и Давоса, но он практически не упоминает эти названия в своих произведениях. Они становятся составляющей понятия «город». С одной стороны, «город» — это вся Швейцария, любимая и еще больше ненавидимая родина Моргенталера. Начиная с творчества Карла Шпиттелера, который ввел в литературный обиход тему любви-ненависти к родной стране, восхвалять швейцарскую идиллию стало признаком плохого тона. Курт Гуггенхайм писал: «Швейцария... как предмет, как объект поэзии, как предмет восхищения, любви, гордости, истории исчезла из нашей литературы. В немецкой современной литературе она больше не существует... как любимая родина швейцарцев, а только как повод к критике, к сарказму, парадоксам, как повод к насмешкам и ухмылкам. В литературе нет большего китча, нежели любовь к родине»⁵. Но редко у какого автора можно встретить такую концентрацию негативных эмоций, вызываемых швейцарской идиллией и консервативным образом жизни, как в творчестве Ганса Моргенталера. С другой стороны, понятие «город» — это не просто топос, это олицетворение старой Европы. «За всеми этими разочарованиями стоит вычурная, ненастоящая культура, европейская сумятица, экспонентом и экстрактом которой может считаться город»⁶.

Город олицетворяет собой всю западную культуру, которая, по мнению Моргенталера, все больше и больше отчуждает человека от его природной сущности и опутывает его паутиной норм, установлений и правил. Самым страшным в европейской культуре для Моргенталера является именно эта упорядоченность, систематизированность, размеренность жизни.

Чтобы в экзистенциальном смысле снова стать самим собой, человек должен суметь переступить границы, поставленные обществом, а это удел избранных, каковыми являются художники. Моргенталер объединяет их в особую касту людей, «граждан мира», стоящих вне общества и вне времени. Эту мысль Моргенталера вряд ли можно назвать новаторской. Моргенталер как бы вторит Оскару Уайльду, который в предисловии к «Портрету Дориана Грея» писал: «Нет книг нравственных или безнравственных. Есть книги хорошо написанные или написанные плохо... Художник — не моралист. Ему дозволено изображать все...»⁷ Художник-творец имеет дело только с прекрасным вне зависимости от того, нравственно оно или нет. Моргенталер остро ощущал избранность художника: «Современность ничего не хочет знать о красоте, редкости и необычности, о цыганах, ворах и поэтах... Поэты встречаются крайне редко, они почти вымерли. Только на севере живет еще один, Кнут Гамсун, поэт в полной святости этого понятия, одинокий и прекрасный в своем величии, эрратический валун на пустынном поле, как последний мамонт, которого ко всеобщему удивлению обнаружили на окраине вечных льдов»⁸.

Во всем этом явно угадываются романтические традиции с их противопоставлением художника и филистеров, или массы, как говорит Моргенталер, которая не способна ни к воодушевлению, ни к творчеству: «С детства я ощущал в себе потребность искать другие пути, нежели прочие люди, как будто еще младенцем осознавал, как мало оригинального, остроумного, духовного, прекрасного исходит от массы»⁹.

В романтическом портрете художника, нарисованного Моргенталером, появляется одна маленькая деталь, которая делает его образ более трагическим, чем предшествующие. Осознавая свою избранность, свою непохожесть на простых бюргеров, художник в то же время осознает и свое полное бессилие: «Молчаливо и спокойно работает художник над картиной. Она должна стать его лучшим произведением. С раннего утра до позднего вечера трудится он. Празднество красок, прекрасное, как песня жаворонка, хочет наколдовать он на своем полотне. Но снова и снова его кисть рисует серое на сером»¹⁰.

Внутренняя противоречивость и постоянная неудовлетворенность, которую Гофмансталь назвал «зловещим даром раздвоенности», отражает тоску по сильной личности, по ницшеанскому герою, способному подчинить себе волю, желание, саму жизнь. Эта тоска усиливалась пониманием того, что он сам не способен к позитивному изменению, что он страдает параличом воли: «Наша культура — культура масс и потому ничья. Сильному, великому этот мир не дает ничего! Наше время помогает слабым, толпе... Почему ты родился на свет истуканом, а не Богом-творцом, почему бессильным маленьким швейцарцем, а не британцем с его империей»¹¹?

В жизни, равно как и в творчестве Ганса Моргенталера, есть два поворотных пункта, две попытки порвать с ненавистным «городом» и «торжественно вступить в новую жизнь»¹² — альпинизм и работа в юго-восточной Азии.

В Цюрихском университете, где он изучал ботанику и зоологию, Моргенталер пристрастился к альпинизму. Он покорил все швейцарские вершины. Горы оказывали на него своего рода наркотическое воздействие. Свое первое произведение он посвятил швейцарским Альпам — «Вы, горы» («Ihr Berge», 1916). Этот сборник коротких рассказов принес Моргенталеру достаточно широкую известность. Газета «Нойе цюрхер цайтунг» даже назвала его «швейцарским Петером Альтенбергом высокогорья»¹³. В творчестве Альтенберга Моргенталера всегда восхищал тот «атомарный пуантилизм», который он постарался перенести в свое первое произведение. В письме к Бернарду Лаутенбургу Моргенталер писал, что ему «отвратительны описания, занимающие более двух страниц»¹⁴. Эскизы, входящие в сборник «Вы, горы», по своей тональности тяготеют к стихотворному жанру, так как они абсолютно бессюжетны и представляют собой гамму мимолетных настроений лирического героя, и даже их краткость — это краткость лирического произведения.

Уже в первом своем произведении Моргенталер констатирует невозможность взаимопонимания между широким миром и обществом (горами и городом). Он говорит об избранных людях, способных оторваться от обыденной жизни: «Для меня существовало два класса людей. Одни — альпинисты; другие — масса бюргеров, в которых я до сих пор толком не разобрался»¹⁵.

Позже Моргенталер перенес ореол избранности с альпинистов на художников. Он разочаровался в альпинизме, так как тот стал «массовым» явлением, а его бывшие товарищи по восхождениям «погрязли» в житейских заботах. «Впрочем, теперь, после войны, оскверненный альпийский мир стал удивительно трезвым — один из явных символов, характеризующих дух нового времени. Теперь в горах проходу не стало от людей, которые ничего не знают об их былой святости; болтливые сообщества потных домохозяек устремляются в хижины, где раньше в отсветах вечернего солнца серьезные мужчины после тяжелого восхождения с молитвой в сердце задумчиво курили свои трубки»¹⁶. Этот пассаж, не совсем свободный от клише, достаточно ясно показывает, сколь важную роль играли горы в жизни Моргенталера. Только говоря о горах, использует он понятие «святости». В некотором роде горы для него стали предметом религиозного поклонения: «Я ищу в них убежища. Когда мне было грустно, они оставались веселыми, когда я был мал, они оставались большими, когда мне было плохо, они светло и дружески приветствовали меня зелеными лесами и тихими долинами»¹⁷.

Горы не являлись для Моргенталера чем-то неодушевленным, частью неживой природы, как это принято говорить. Не люди, а именно они, по мнению Моргенталера, составляли «истинную швейцарскую аристократию» («natürlicher Adel»), именно они олицетворяли собой силу и мужество Швейцарии. В сборнике «Вы, горы» Моргенталер описывает их как высшее дворянское сословие, представители которого, обладатели старинных имен и титулов, одеты «в серебро и красное золото». Здесь заснеженные вершины чисты и милы, как девушки. Здесь облака горды, как дамы. В городе же, мире людей, встречаются преимущественно негодяи и больные сифилисом проститутки.

Горы представляются Моргенталеру живыми существами, равно способными как к любви, так и к ненависти. В творчестве Моргенталера появляется понятие Tödi (сокращенное tödi di, что соответствует немецкому tüte dich, т.е. «убей себя»). Tödi выступает в роли злого духа гор, насылающего болезни и несчастья на людей за то, что те осмелились вступить в его владения («В бессильной ярости рассерженный Tödi наугад швырнул в нас снежной лавиной»¹⁸). Потеряв после сильного обморожения почти все пальцы на руках, Моргенталер говорил, что Tödi оставил ему именно указательный палец, чтобы он мог им указывать на свое несчастье. Как и город, понятие Tödi стало сквозным в творчестве Моргенталера, который упоминает его практически в каждом произведении и даже в письмах. Tödi из литературного образа превратился в злого гения Моргенталера, преследующего его и в сиамских джунглях, и по возвращении в Швейцарию, разрушавшего все его планы и надежды.

В сборнике «Вы, горы» впервые появляется образ города как темной, разрушительной силы, убивающей все живое, светлое и естественное: «Я город, место, где живут люди и вместе с ними зависть, мстительность и ненависть»¹⁹.

Данный образ нельзя назвать особенно оригинальным; мотив города как антипода живой природе и естественности стал знаком эпохи. Именно так экспрессионисты выражали свое неприятие западной культуры²*. Город является местом, где собраны вся грязь и нищета рода людского — нищие, калеки, сумасшедшие, убийцы, проститутки, безбожники и филистеры. Таким предстает город и в творчестве Моргенталера, а сам он, Hamo, чувствует себя в нем городским сумасшедшим, нищим и больным, для которого «бегство в горы» («Flucht ins Gebirge») представляется единственной возможностью вырваться из удушливой атмосферы.

Вторая, более радикальная попытка убежать из города была предпринята Моргенталером в 1917 г., когда, защитив диссертацию по биологии³* и закончив факультет геологии в Берне, он уезжает в юго-восточную Азию, где по заказу одной фирмы занимается поисками золота и цинка в сиамских джунглях. Это было лучшее время его жизни, «дни в раю», как говорил он сам. Через три года Моргенталер заболел малярией и был вынужден вернуться в Швейцарию. В 1921 г. как отзвук жизни в тропиках появляется «Матахари. Картины малайско-сиамских храмов» («Matahari. Stimmungsbilder aus den malauisch-siamesischen Tropen. Mit 24 Federzeichnungen nach Motiven aus siamesischen Tempeln vom Verfasser»). Этот текст, впрочем, как и все остальные, построен на ярко выраженном противоречии между естественной, природной жизнью в диких тропических лесах и тусклой атмосферой «бледной» Европы. «На самом краю культуры, в джунглях Индии» он нашел ту жизнь, о которой страстно мечтал в Европе. Несмотря на все ужасы, им пережитые и описанные, Сиам предстает в книге некой идиллической страной, где живут простые и наивные дикари, «сильные, как Геркулес, и добродушные, как дети»²⁰. Они ведут жизнь поэтов, ибо «лучше будут голодать и при этом оставаться свободными, нежели зарабатывать много денег и быть вынужденными работать с утра до вечера»²¹. В этих «диких» народах Моргенталера привлекала, в первую очередь, их незакрепощенность, свобода поведения. «Матахари», этот гимн жизни, поражает ярким колоритом. Пожалуй, это единственное «красочное» произведение Моргенталера, в прочих же преобладает бело-серо-черная гамма. Герман Гессе оценил «Матахари» очень высоко: «От некоторых страниц этой книги действительно веет первобытными лесами Восточной Азии, и в памяти того, кто был там, неминуемо воскресают сотни характерных шорохов, запахов, настроений, равно как страхи и прелести того сказочного, насыщенного и роскошного мира лесов, столь же увлекательного, сколь нагоняющего тоску и уныние»²². «Матахари» стала самой удачной книгой Моргенталера. Высоко оцененная критикой, она выдержала два переиздания и была переведена на английский и голландский языки. Помимо художественной стороны, своим успехом книга была обязана интересу к восточной культуре, распространенному в европейском обществе в начале XX в. Увлечение наивным искусством и идеализация «диких», неевропейских народов, ставшие чертой европейской культуры, Моргенталер отразил в «Матахари». «Арис показал мне людей, чудесных, счастливых людей, живущих в почти совершенном мире, и это было мне дорого вдвойне, ибо в то время нужда и смерть вгрызались в Европу, погрязшую в ненависти и нищете»²³.

Но непродолжительная слава «Матахари» стала одновременно началом конца его писательской карьеры. Два последующих произведения «Я сам. Чувства» («Ich selbst. Gefühle») и «Воли, лето на юге» («Woly, Sommer im Süden»), опубликованных при жизни автора, ожидания публики не оправдали.

Сборник Ганса Моргенталера «Я сам. Чувства», появившийся год спустя, по структуре напоминает его первое произведение «Вы, горы». Он включает в себя короткие очерки, отражающие взгляды Моргенталера на жизнь, любовь, искусство и пр. Все эти тексты, в языковом отношении достаточно гетерогенные, по содержанию довольно плохо связаны друг с другом. Их объединяет лишь мотив разочарования и черный юмор, который с этого момента становится отличительной чертой творчества Моргенталера. Название этого сборника очень показательно, оно характеризует его творчество, обозначая лейтмотив абсолютно всех произведений. Автопортрет Hamo в «Я сам...» напоминает картину Эдварда Мунка «Крик». В тексте сконцентрированы те элементы и варианты внутреннего надрыва, которые более экономно распределены по остальным его произведениям. «Я сам...» — это чувство, возрастающее до крика. Если в «Вы, горы», написанном в импрессионистическом ключе, Моргенталер следовал традициям венского модерна, то его второй сборник по гамме настроений, способу восприятия окружающего мира и беспросветному пессимизму представляет собой достаточно яркий пример экспрессио-нистической литературы.

В творчестве Моргенталера книга «Я сам...» имеет лирического «двойника». Отдельным сборником стихотворения Моргенталера были изданы лишь в 1970-х годах — «Альпийская песня мертвых» («Totenjodel»). При жизни автора они печатались только в газетах. Тематически лирика Моргенталера полностью повторяет его очерки из «Я сам...». Вообще, подобное дублирование является характерной чертой его творчества, так как Моргенталер в разных формах описывает исключительно события своей жизни: очерки и зарисовки, лирика, роман, исповедальная повесть, — все они, в общем-то, повторяют друг друга, не говоря уже о двух сборниках «Убогая жизнь поэта» и «Hamo, последний благочестивый европеец» («Hamo, der letzte fromme Europäer»), которые Моргенталеру не удалось опубликовать при жизни и в которые должны были войти отрывки из ранее написанных произведений и писем.

Если как прозаик Моргенталер работал фактически в одном направлении с современными ему писателями, то как лирик он достаточно резко выделялся на фоне швейцарских поэтов, общей тенденцией которых в то время было реалистическое или же импрессионистическое изображение красот родной природы и абсолютная аполитичность. Моргенталер своими ассоциациями, образами и фантазиями разрушает стройную картину швейцарской идиллии. Единственным объектом, привлекающим внимание автора, является он сам — Hamo. Лирический автопортрет Моргенталера представляет собой гротеск, карикатуру, под маской которой скрывается ощущение бесконечного одиночества, непризнанности и неподдельного страдания от отсутствия внимания и любви к нему:

Ich bin der kuriose Dichter Hans Morgenthaler.
Jawohl! Der Vetter von Ernst, dem bekannten Maler.
Ich habe Suppe auf dem Rock
Und Nasentropfen auf dem Kragen,
Sonst würd ich Dir, Schöne, mein Herz antragen,
So aber in meine Wirtschaftsnot
Darf ich es fast nicht wagen...
Ich habe ein Leben wie ein Hund!
So werde ich nie und nimmer gesund!..

Я забавный поэт Ханс Моргенталер.
Да-да! Брат Эрнста, известного художника.
Мой пиджак испачкан супом,
А воротник — каплями от насморка.
Я бы подарил тебе, красавица, свое сердце,
Но из-за нужды в деньгах
Я на это вряд ли отважусь...
Я живу, как собака!
И никогда, никогда уже не буду здоровым!..
(Morgenthaler H. Dichtermisere. Zit. nach:
Fringeli D. Dichter im Abseits. S. 81)

Моргенталер переходит от душевного крика к шутке, балансирует на границе между самоиронией и жалостью к себе. Он, кажется, не в состоянии писать о чем-нибудь еще, кроме своей болезни, своих физических недостатков, своем одиночестве и пустоте, которая его окружает. Герман Гессе следующим образом отзывался о болезненной склонности своего друга к саморефлексии: «Я вряд ли знаю другого такого одаренного человека, который все свои силы и талант направил бы на самоистязание и саморазрушение»²⁴. Пессимизм и изображение полной бесперспективности в развитии этого мира роднят лирику Моргенталера с произведениями одного из наиболее значительных представителей экспрессионизма Георга Тракля. В изображении обоих авторов окружающий мир кажется скованным неизмеримой печалью, на всем лежит тень страха, безумия и смерти.

Совсем в иной манере Моргенталер писал прозаические произведения. Общая атмосфера, создаваемая ими, более спокойная, умиротворенная. В прозе сохраняются темы и мотивы, свойственные его лирике (смерть, одиночество, безумие, страх и т.д.), но совершенно исчезает ощущение внутреннего крика, надрыва, поэтому старые формы предстают здесь в новом свете. Это другой страх, другое одиночество, имеющие скорее не экзистенциальный, а романтический оттенок. Страх не перед жизнью, а перед природой несет с собой положительные эмоции, так как к нему примешивается восхищение перед разгулявшейся стихией. Одиночество Hamo, героя прозаических произведений, — это одиночество романтика, протестовавшего против буржуазных понятий о морали и презиравшего общество за неспособность понять и по достоинству оценить его творчество. Одиночество же Hamo, лирического героя, — это одиночество душевнобольного, насильно отделенного от внешнего мира.

В отличие от лирики, где для Моргенталера не существует ничего, кроме «него самого», в прозаических произведениях большое значение приобретает изображение внешнего мира. Однако природа в данном случае не является чем-то самоценным (как у натуралистов или реалистов), а представляет собой способ изобразить внутренний мир главного персонажа — Hamo. В этом подходе к написанию произведения чувствуется влияние импрессионизма, основной принцип которого «настаивать на впечатлении, на субъективном восприятии, на ощущении, сохраняя, однако, внешние источники впечатлений»²⁵. В типично импрессионистической манере написаны рассказы, входящие в книгу «Матахари», целиком и полностью посвященную изображению живописных пейзажей индийских тропиков. В описаниях природы (как в «Матахари», так и в позднейшей прозе) совершенно отсутствует какой-либо анализ, размышления. Герой, Hamo, не думает, а делится своими впечатлениями, оставляя без внимания все то, что связано с его социальной сущностью и собственно личными качествами. Значение в данный момент имеет лишь его эмоциональное состояние. В романе «Воли, лето на юге» («Woly, Sommer im Süden», 1924) описания природы встречаются повсеместно. «Солнце припекало, когда я после обеда шел по оттаявшей деревенской улице к дому моих друзей, расположенному в горах. Наверху, за оставшимися позади домами, утопая в снегах, еще царила настоящая зима; в тени и в низинах в воздухе, казалось, еще висела голубоватая снежная пыль, а то время как на солнце добродушно возвышались округлые горы, Вайсхорн и Шихорн, их тяжелые белые купола выделялись на фоне темного неба».

Этот пейзаж, впрочем, как и все остальные, обладает одной особенностью — он необыкновенно статичен. Природа, реальность превратились в застывшую картину, которую созерцает Hamo. Сам он не вписан в пейзаж, он наблюдает его со стороны и как будто на некотором расстоянии. В восприятии природы принимает участие только один орган чувств — глаза. Слух, обоняние, осязание, кажется, совершенно атрофировались. Природу у Моргенталера можно воспринимать, как зрители воспринимают картины, висящие в музее.

В отличие от произведений французского импрессионизма с его перемещением субъекта на второй план, в творчестве Моргенталера ведущая роль остается за персонажем. Подобная установка на самовыражение была свойственна также и Оскару Уайльду, который, «выразив себя в своем искусстве, все остальное отодвинул или превратил в то зеркало, которое отражало этого новоявленного Нарцисса»²⁶. Эти слова можно с полным правом отнести к творчеству Ганса Моргенталера. Вообще в произведениях Уайльда и Моргенталера много общего. Если сопоставить роман Моргенталера «Воли» и «Портрет Дориана Грея» Уайльда, то легко заметить, что при абсолютном различии форм творческие установки обоих авторов в значительной мере схожи. Во-первых, полное отрицание нравственных ценностей, принятых в современном им обществе. Антивикторианский пафос Уайльда редко выражался очень явно, он был завуалирован тонким юмором и эффектными парадоксами. Причем фразы типа «мы живем в стране лицемеров» он вкладывал в уста явно порочных персонажей, в то время как Hamo проповедовал свою жизненную программу от первого лица, откровенно и зло нападая на мораль буржуазного общества и особенно институт брака.

К браку и к женщине как члену социума у Моргенталера было какое-то болезненное и противоречивое отношение, подкрепляемое подозрением, что с ранней юности он был болен сифилисом. Как выяснилось позже, это было игрой его воображения, но ее оказалось достаточно, чтобы навсегда отравить отношение Моргенталера к женщине. С другой стороны, образ рано умершей матери всегда был для Моргенталера идеалом женщины, который он искал на протяжении всей жизни. Таким образом, в творчестве Моргенталера выступает все то же старое, как мир, противопоставление женщины-«самки» и женщины-«музы». Это противопоставление наиболее наглядно выражено в романе «Воли, лето на юге», в котором Hamo, автор и главный персонаж романа, рассказывает о своей любовной интриге с двумя женщинами одновременно — Воли, привлекающей его физиологически, и Элли, близкой ему по духу и интеллекту. Воспринимая женщину как существо низшего порядка, как самку, он отказывал ей в праве не только на творческий потенциал, но даже на понимание искусства. В то же время, явно противореча самому себе (внутренняя противоречивость, свойственная всему творчеству Моргенталера, во многом отражает болезненность его психики), Hamo, литературный персонаж, и Hamo, человек и писатель, стремился найти в женщине «духовную неординарность», мечтал о той «одной и единственной, которая может заменить для мужчины целый мир, мир с его сотнями тысяч еще не испробованных дурманов. Поиск этого идеала был для Моргенталера «полупрограммой, полумечтой, но на самом деле, к сожалению, совершенно безнадежным занятием», как называется один из его очерков в «Я сам». Только в последней исповедальной повести «В городе» Моргенталер, казалось бы, нашел свою мечту — Эрику⁴*, некий синтез Воли и Элли. Но и здесь не обошлось без противоречий: «Эрика, которую я идеализировал и на которую молился, как на богиню-заступницу, вдруг спустилась с небес и превратилась в обычную земную женщину-мать»²⁷.

Худшего оскорбления она не могла ему нанести. Материнство он находил омерзительным и недостойным мыслящих существ⁵*. Женщина, в представлении Моргенталера, должна быть «подругой художника», спутницей инакомыслящего человека. Как у женщины у нее есть прекрасная цель: помогать мужчине и находить удовлетворение в его развитии. Широта взглядов женщины, по мнению Hamo, в первую очередь должна была затрагивать сферу свободного воспитания и свободной любви. Собственно, роман «Воли, лето на юге» посвящен именно тому, как Hamo пытается привить эту широту взглядов Воли, которая как северянка, нешвейцарка в состоянии мыслить свободно, но как европейке («Все они были европейками, полными планов, знаний, алчности и — мыслей о замужестве») ей далеко до непринужденности и непосредственности восточных женщин, до той способности наслаждаться каждым моментом жизни, которая, по мнению Моргенталера, свойственна всем народам, не обремененным излишним багажом моральных установок. «Мне кажется в какой-то степени чудовищным рассказывать в Европе о том, что даже уличные проститутки в Баркоке кажутся божественными и чистыми, что, с моей точки зрения, добропорядочная европейская дама, девять или десять лет проучившаяся в школе, большая проститутка, чем та юная, прекрасная азиатка, играющая на своем обаянии и не умеющая ничего другого»²⁸.

Противопоставление Европа — Восток (в мировом масштабе) или Швейцария — другие страны (в европейском) красной нитью проходит через все творчество Моргенталера. Будучи привязанным из-за болезни и недостатка средств к ненавидимому им клочку земли («нашему карлику», как называет он Швейцарию), Hamo всегда с особой бережностью обращался со всем, проникающим извне, и чересчур активно презирал свое, швейцарское. Это стало принципом его жизни. Все, что было связано со Швейцарией, в его представлении носило на себе клеймо второсортности. Так, например, чуть ли не самой положительной характеристикой Воли являлось то, что она не была швейцаркой: «Я должен еще добавить, что Воли, о чем говорит уже ее имя, не была тяжелой швейцаркой, руками, ногами и всем своим существом увязшей в этом маленьком клочке земли, а будучи северянкой, имела представление о широком мире и его жизненных законах».

Жить, руководствуясь своими ощущениями, стремиться испробовать как можно больше дурманов этого мира, писать, что чувствуешь — эти гедонистические теории Моргенталера кажутся перефразированной жизненной программой лорда Генри («Портрет Дориана Грея»), который говорил о превосходстве красоты над нравственностью, о наслаждении жизнью, очищенной от морали. «Жить с ней, вероятно, было бы большой радостью, которая продолжалась, может, больше недели или даже двух», «Знает ли бык, что он делает, когда забирается на корову? О, Hamo, ели ты думаешь, что он тоже должен испытывать уколы совести?» — подобные замечания, в огромном количестве встречающиеся в романе, зачастую кажутся не совсем искренними, слишком ощутим в них налет эпатажа и бравады, намерения побольнее ужалить общественную нравственность. На стилистическом уровне в творчестве Моргенталера и Оскара Уайльда есть еще одна общая черта — склонность к афористичности. «Искать — значит жить, найти — значит умереть», «Великое возникает только из великого, а высокое из глубокого, и первый шаг к компромиссу — это одновременно первый шаг из рая» и т.д. Но афоризмы Hamo в значительной степени проигрывают парадоксальным и остроумным высказываниям лорда Генри.

Наиболее значительное влияние на прозу Ганса Моргенталера оказало искусство венского модерна. Писателей Венской школы (и Моргенталера) больше всего интересовал индивидуальный опыт человека, находящегося в психологически конфликтной ситуации. Для них была важна не столько социальная роль их персонажей, сколько их настроения, чувства, эмоции. В этом сказывается влияние философа Эрнста Маха, который определял «Я» как «комплекс воспоминаний, настроений, чувств»²⁹. Подобная интерпретация человека выразилась прежде всего в форме произведений: тяготение к небольшим по объему произведениям как отражение непосредственных, сиюминутных впечатлений или внезапных воспоминаний; большой популярностью пользовались автобиографические зарисовки. В отличие от французского импрессионизма, в Венской школе больший акцент делался на личности, нежели на внешнем мире. Отсюда потребность более подробного рассмотрения внутреннего мира персонажа, композиционно отразившаяся в том, что писатели довольно часто прибегают к приему внутреннего монолога (А.Шницлер, С.Цвейг), сравнительно недавнего литературного изобретения, или к многократно апробированному в литературе приему — раскрытию внутреннего мира посредством писем (Г. фон Гофмансталь, С.Цвейг). Все эти приемы широко представлены в творчестве Моргенталера. Часто вместо внутреннего монолога Hamo прибегает к внутреннему диалогу, что еще больше подчеркивает нестабильность, раздвоенность его психики.

Большое влияние как на литературу Венского модерна, так и на творчество Моргенталера оказали работы Зигмунда Фрейда. У Шницлера и Цвейга в объяснении какой-либо психологической ситуации зачастую преобладает эротическая мотивировка. Что касается Ганса Моргенталера, то его отсылка к теории Фрейда о неконтролируемом подсознании, которое можно «укротить» посредством расшифровки снов, настолько явная, что это граничит с иронией. Так, например, Воли снится сон, что за ней гонятся двое обнаженных мужчин с хоботками на лице; Воли вбегает в дом, быстро поднимается по лестнице и внезапно в одном из догонявших она узнает Hamo. В романе неоднократно встречается образ зверя, живущего в человеке и «запертого за стеной мудрости и разума», а также абсолютно прозрачные по своему содержанию эротические сны. Помимо влечения к Эросу, Hamo владеет также влечение к Танатосу (в одном из своих снов он совершает самоубийство). Такое буквальное следование психоанализу можно, вероятно, объяснить тем, что Моргенталер был знаком с ним не только в теории.

В тот же год, когда вышел роман «Воли, лето на юге», Моргенталер перенес тяжелейший душевный кризис. Автобиографическую повесть «В городе» («In der Stadt»), написанную в 1924 г., отличает совершенно другое настроение. Моргенталер хотел рассказать о своей жизни, о своей болезни. Форма классического «романа воспитания» его не удовлетворяла, поэтому он обозначил жанр этого произведения как «исповедь». Небольшие главки, рассказывающие о жизни Карла фон Альмена (Hamo), часто прерываются лирическими отступлениями и «чувствами» а lа «Я сам». Эта книга — частично роман, частично история болезни, частично жалоба на зачумленный Город, жалоба одиночки-эгоцентрика на невнимание и даже презрение окружающих к нему самому и к его работе. Он требовал признания и любви от людей, к которым сам всю жизнь относился с презрением, требовал любви у ненавидимой им Швейцарии: «Почему, Европа; почему, трижды разумная родина, даешь ты своему сыну все, все, что нужно для жизни, кроме того единственного, самого необходимого — любви»³⁰.

Hamo постоянно ощущал потребность в любви, одновременно отталкивая ее («Мое ближайшее окружение считало меня женоненавистником, что совершенно не соответствует истине»). Как писал сам Моргенталер, в его жизни было только две больших любви: любовь к горам («Höhenrausch») и любовь к женщинам («Liebesrausch»). Болезнь разрушила и то и другое, оставив ему в утешение только любовь к работе («Arbeitsrausch»): «С дрожью наслаждения я чувствую, что значит быть художником и до самой смерти верно служить своему внутреннему голосу даже ценой полного одиночества, лишившись всех радостей земного счастья»³¹.

В 1925 г. после неудавшейся попытки самоубийства Моргенталер был помещен в клинику для душевнобольных. Пройдя психиатрическое лечение, он пытается издать собрание сочинений под общим названием «Hamo, последний благочестивый европеец, его жизнь, попытки и стремления». Снова нервный срыв, попытки самоубийства, помещение в психиатрическую клинику. С этих пор вся его жизнь представляет собой чередование психиатрических больниц и курортов. Ганс Моргенталер умер от туберкулеза 16 марта 1928 г. в Берне.

Швейцарский поэт и прозаик Курт Марти дал следующую характеристику этому писателю: «Hamo человек чувств, поэт чувств и, наконец, жертва своих разрушительных чувств»³². Существует достаточно много причин объяснения того, почему такой «занимательный писатель», как Ганс Моргенталер, долгое время оставался незамеченным. Возможно, он был слишком погружен в себя и в свои личные проблемы, возможно, из-за его несколько грубоватого стиля и манеры описывать чересчур откровенные подробности, которую современная ему критика считала мало подходящей для элитного общества. Возможно, причина заключается в его ранней смерти и в забвении, которому его предали современники. На фоне литературы его знаменитых современников, таких, как Г.Гессе, творчество Ганса Моргенталера отходит на второй план. «Книги Hamo свидетельствуют о поисках жизни и любви; постоянная неудовлетворенность результатами этих поисков делает невозможной художественную зрелость и завершенность произведений»³³. В 1966 г. Курт Марти опубликовал книгу «Швейцария и ее писатели — писатели и их Швейцария» («Die Schweiz und ihre Schriftsteller — die Schriftsteller und ihre Schweiz»), в которой впервые после долгих лет забвения появилось имя Ганса Моргенталера. Четыре года спустя вышел сборник стихотворений Моргенталера «Альпийская песня мертвых» («Totenjodel»). С этого момента начинается воскрешение интереса у немецкоязычной критики к творчеству Моргенталера. Этот интерес можно, видимо, объяснить тем, что в эпоху, когда чувства кажутся лишними и человеку грозит опасность ограничиться функциями машины, возникает потребность в духовности и любви.

* Ганс Моргенталер, которого часто путают с его двоюродным братом художником Эрнстом Моргенталером, даже не упоминается в «Kindlers Literaturgeschichte der Schweiz».

²* Романы: Макс Геррман. «Они и город» («Sie und die Stadt»), Армии Вегнер. «Облик городов» («Das Antliz der Städte»); стихотворения: Эрнст Штадлер. «Маленький город» («Kleine Stadt»), ГеоргТракль. «Запад» («Abendland»), Георг Гейм. «Демоны городов», «Город мучений», «Бог города» («Die Dämonen der Städte», «Die Stadt der Qual», «Der Gott der Stadt»).

³* Эта диссертация называлась «К вопросу о виде Betula alba L.» («Beiträge zur Kenntnis des Formkreises der Sammelart Betula alba L.») и была посвящена березе. Образ березы — один из основных в творчестве Моргенталера. Все более или менее значимые разговоры происходят непременно в тени березы. Кроме того, у него часто можно встретить сравнения типа «одинокий, как береза, стоящая на мысе», «Руки, гибкие, как ветви березы» и т.д.

⁴* Прототипом явилась Маргарита Шмидт, жена друга Моргенталера, в которую он был влюблен и которая, оставив мужа, провела с ним последний год его жизни.

⁵* В творчестве Моргенталера встречаются лишь мужские и женские образы и абсолютно отсутствуют детские. Даже в повести «В городе», где Моргенталер достаточно подробно описывает свое детство, ребенок не выглядит ребенком, так как он чересчур склонен к саморефлексии.

¹ Marti K. Warum wieder Hamo? // Morgenthaler H. Woly, Sommer im Süden. Zürich, 1975. S. 202.

² Затопский Д. Австрийская литература в XX столетии. М., 1985. С. 113.

³ Morgenthaler H. In der Stadt. Zürich, 1982. S. 21.

⁴ Ebenda. S. 17.

⁵ Guggenheim К. Heimat oder Domizil. Zit. nach: Fringeli D. Von Spitteier zu Muschg. Basel, 1975. S. 125.

⁶ Morgenthaler H. In der Stadt. S. 12.

⁷ Уайльд О. Портрет Дориана Грея. СПб., 1994. С. 5.

⁸ Morgenthaler H. Woly, Sommer im Süden. 1982. S. 83.

⁹ Morgenthaler H. In der Stadt. S. 16.

¹⁰ Morgenthaler H. Ihr Berge. Zürich, 1996. S. 89.

¹¹ Morgenthaler H. Woly, Sommer im Süden. S. 53.

¹² Morgenthaler H. In der Stadt. S. 26.

¹³ Neue Zürcher Zeitung. 1916. 19.12.

¹⁴ Brief an Bernard Lautenburg // Morgenthaler H. Hamo, der letzte fromme Europäer. S. 46.

¹⁵ Morgenthaler H. Ihr Berge. S. 11.

¹⁶ ders. In der Stadt. S. 25.

¹⁷ ders. Ihr Berge. S. 11.

¹⁸ Ebenda. S. 83.

¹⁹ Ebenda.

²⁰ Morgenthaler H. Matahari. Zürich, 1987. S. 139.

²¹ Ebenda. S. 138.

²² Zit. nach: Fringeli D. Dichter im Abseits. Zürich, 1974. S. 208.

²³ Morgenthaler H. Matahari. S. 25.

²⁴ Zit. nach: Fringeli D. Dichter im Abseits. S. 83.

²⁵ Андреев Л.Г. Импрессионизм. M., 1980. C. 52.

²⁶ Там же. C. 193.

²⁷ In der Stadt. S. 143.

²⁸ Morgenthaler H. Matahari. S. 121.

²⁹ Mach E. Die Analyse der Empfindungen und das Verhältniss des Physischen zum Psychischen. Zit. nach: Hoffman R. Grundlagen. Stile. Gestalten der deutschen Literatur. Berlin, 1996. S. 325.

³⁰ Zit. nach: Fringeli D. Dichter im Abseits. S. 86.

³¹ Zit. nach: Fringeli D. Dichter im Abseits. S. 69.

³² Marti K. Warum wieder Hamo? // Morgenthaler H. Woly, Sommer im Süden. S. 198.

³³ Edenda. S. 202.