Маргерит Дюрас. Любовник
В. Ерофеев
В новой книге прозаик, драматург, поэтесса и сценаристка (в частности, автор сценария вошедшего в классику кинематографа антивоенного фильма «Хиросима, моя любовь», 1959) Маргерит Дюрас в формах, тяготеющих к реалистическим, обыгрывает ряд подлинных — а возможно, и вымышленных — эпизодов собственной биографии.
Маргерит Дюрас не раз писала о своей молодости, проведенной в Индокитае. «То, что я делаю здесь, — читаем в начале книги, — иное и параллельное. Раньше я рассказывала о светлых периодах, о тех, которые были освещены. Здесь я говорю о потаенных моментах той же самой молодости, о том, что я сокрыла некоторые факты, чувства, события». «Я начала писать в среде, которая очень сильно склоняла меня к стыдливости. Писать было занятием нравственным». Теперь же, пишет она, «все вещи перепутались», «писательство порой не что иное, как реклама». Все пути открыты, нет больше ограничений — это ощущение чревато, как увидим, большими опасностями.
Книга получила Гонкуровскую премию за 1984 год. Она написана умелой, опытной рукой и состоит из фрагментов, отрывков, небольших по объему: от нескольких строк до нескольких страничек. Последовательность фрагментов, скорее всего, напоминает кинематограф. Из фрагментов выстраивается картина, но ее трудно назвать целостной, что, впрочем, и соответствует философским представлениям автора: «Истории моей жизни не существует. Вот этого как раз и нет. В ней никогда не было центра. Нет ни пути, ни линии». Зато есть запахи, обрывки слов, долгие надрывные гудки пароходов, отплывающих из Индокитая во Францию, и от этих гудков даже у посторонних людей на глаза наворачиваются слезы.
Девочке пятнадцать с половиной лет. Худенькое, почти тщедушное тело, неразвитая грудь. М. Дюрас говорит об этом ребенке то «я», то «она». Понятно, что дело прошлое, что «я» невольно превращается в «она», но случаются неожиданные наплывы. Это тщедушное существо, ученица французского лицея в Сайгоне, уже хочет писать. Мать предпочитает, чтобы девочка занималась математикой, для нее литература — детская затея, блажь.
А еще девочка хочет любить, и это уже не блажь, а светопреставление. М. Дюрас рассказала в книге о своей первой любви. Это драматическое повествование. Драматизм его прежде всего в том, что это запретная, для окружающих непонятная, если не сказать скандальная, любовь. Представить только: белая девочка гуляет с китайцем! Расовые страсти накладываются на сословные табу. Белые негодуют, но и желтые не в восторге: китаец — сын миллиардера, владелец черного лимузина, хозяин водителя в белой ливрее, а что она? Дочь бедной, несчастной учительницы, у которой умер муж и которая выбивается из последних сил, чтобы воспитать троих детей, свести концы с концами. Отец «любовника» уверен, что девочка — проститутка. Сын дарит ей кольцо с бриллиантами. Его щедрость ошеломляет скупых колониальных дам, изнывающих в тропиках от жары и безделья. Всеобщее взаимонепонимание.
Жизнь в колонии тяжела и монотонна. М. Дюрас беспощадна к своему детству, семье, французам-колонизаторам. Любовь обнажает общественные пороки, с ней приходит не только наслаждение, но и подлинный ужас: жизнь чудовищна, несправедлива, люди не свободны в своих действиях, обстоятельства сильнее их желаний.
Как в таком мире может зародиться любовь, непонятно. Скорее всего, случилось чудо. Каждый день девочка едет в автобусе в лицей. Вот она выходит из автобуса на берег реки в ожидании парома: экстравагантная девочка в полупрозрачном шелковом платьице, в мужской шляпе набекрень. К ней робко приближается китаец. Роман назван в его честь — «Любовник», — но он так до конца и останется таинственным силуэтом. Китаец немногословен. Китайцу и полагается быть загадочным. Что привлекло его в юном существе? Может быть, этого двадцатисемилетнего мужчину просто потянуло к белой коже? Иметь белую любовницу — особый шик, развлечение для молодого богача. Но нет, это не так, даже совсем наоборот. Когда у него заболевает отец, он спешит к нему, надеясь, что болезнь сведет упрямого старика, не признающего их любовь, в могилу. Значит, отец для него лишь преграда, и вместе с тем — непререкаемый авторитет, верховная власть. Это именно он грубым приемом — лишив сына денег на проживание — заставляет китайца вернуться из Парижа, где тот, вместо того, чтобы учиться, ведет рассеянный образ жизни, и сын подчиняется нажиму. Насильственное возвращение в Индокитай становится для него «трагедией». Теперь он умоляет отца разрешить ему продлить связь с возлюбленной, но отец отвечает, что предпочел бы видеть сына мертвым. Ему уже определена богатая невеста из Северного Китая, все давно обговорено. «Я обнаруживаю, что у него нет сил любить меня вопреки своему отцу... Он часто плачет, потому что ему не хватает сил любить больше, чем бояться. Его героизм — это я, его рабство — деньги его отца».
А девочка вовсе не проста. Она из простой семьи, но не простушка. В ней бродят сильные и непонятные ей самой страсти. Писательница с интересом наблюдает за действиями девочки, которая порою куда сильнее своего возлюбленного, куда даже, можно добавить, испорченнее. Китайцу достаточно поклоняться ей, возить в лимузине и делать подарки. Но девочке этого мало. Если китаец ее любит, то пусть он любит ее как женщину. Робкий китаец смущен, удивлен, обескуражен. Но она настаивает. Заливаясь слезами, китаец в конце концов уступает. Девушка «обесчещена».
Луч памяти обращается к матери и братьям. Они готовы согласиться на дружбу девочки с китайцем, но не более чем на дружбу. Китаец водит всю семью в богатые рестораны, но разговаривать им не о чем. Братья молча пожирают пищу в огромных количествах. Китаец пытается рассказать им о своих парижских подвигах, но не имеет успеха. Братья — здесь М. Дюрас показывает анатомию расизма — «никогда не обращаются к нему. Как будто он для них невидимка, как будто он недостаточно плотен, чтобы они могли его воспринимать, созерцать, слышать».
В конечном счете мать начинают мучить подозрения: «Я вижу, что она следит за мной, что она что-то подозревает». Мать чувствует, что вокруг девочки возникает какое-то «странное» поле, она терзается тем, что дочь подвергается самой страшной опасности: никогда не выйти замуж, никогда не попасть в общество, остаться неприкаянной, одинокой. «В момент срыва мать бросается на меня, запирает в спальне, бьет кулаками, дает пощечины, раздевает, нюхает, наклонившись, мое тело, белье и объявляет, что чувствует духи китайца...»
К закрытой двери приник старший брат. Он поощряет мать, считает, что правду нужно узнать любой ценой. Девочку спасает младший брат. В слезах он требует, чтобы ее оставили в покое. Мать перестает бить и тоже начинает плакать, а девочка — врать: «Я клянусь жизнью, что ничего не случилось, что мы даже ни разу не поцеловались. Как ты можешь подумать, что я способна заниматься этим с китайцем!» Старший брат, стоя в дверях, выглядит разочарованным. Этот малолетний садист желал бы, чтобы дело дошло до настоящей беды.
История семьи у М. Дюрас превращается в горькую повесть «разрушения и смерти». Обстановка в семье мрачна: «Никогда ни здрасьте, ни добрый вечер, ни с Новым годом». Вот в такой обстановке молчания («прежде всего мы выучились молчать о самом главном в нашей жизни: о нищете») растут дети у матери, которую, по словам писательницы, «убило общество». В этой семье зарождается библейская тема двух братьев, Каина и Авеля. Мифология помогает писательнице выстроить антагонистические характеры. Младший вырастет и станет «жертвой», старший превратится в мучителя: «Младший брат умрет от этого брата».
Это нужно понимать символически. Младший умрет молодым в Индокитае от болезни сердца, а старший уедет во Францию и наломает там немало дров. Тема детства незаметно переплетается с темой войны: «Я вижу войну в тех же тонах, что и свое детство. Я путаю время войны с царством моего старшего брата».
Тема войны уводит писательницу к воспоминаниям военных лет. Она рассказывает о литературных салонах того времени, мимоходом рисует довольно отталкивающий портрет известного писателя-коллаборациониста Дрие ля Рошеля, снедаемого тщеславием. Речь, в частности, заходит о литературном салоне Рамона Фернандеса, чья шутка, по словам писательницы, была способна саму войну превратить в шутку, а также, продолжает М. Дюрас, в шутку превращалось исходящее от войны страдание, Сопротивление и коллаборационизм, голод и холод, мученичество и бесчестие. В силу юмора этого Фернандеса что-то не верится. Разве «царство моего старшего брата», о котором только что шла речь, можно отменить шуткой? Фернандесы, сообщает писательница, были коллаборационистами (это и так ясно по характеру юмора), а она сама через два года после войны становится членом ФКП, так что в дружбе Дюрас с этой четой следует, казалось бы, видеть некий парадокс, но нет: писательница, не задумываясь, далее делает непростительную вещь: она ставит знак равенства между собой и этой парой на том основании, что и она, и они верили в «политическое решение личной проблемы». Вот уж действительно «все вещи перепутались»! Этот одиозный знак равенства особенно странно выглядит в книге, где так жестоко и горько говорится о социальном неравенстве, но, может быть, именно потому, что книга в этом смысле получилась весьма «левая», М. Дюрас поспешила заявить о своей позиции «над схваткой». Как бы то ни было, декларация писательницы не отменяет ни смысла, ни содержания книги.
Да и сама же М. Дюрас в рамках книги опровергает свое высказывание. Она рисует моральный облик коллаборациониста на примере своего же старшего брата: «В момент освобождения Парижа, преследуемый за сотрудничество с немцами на Юге, он не знает, куда деться. Приходит ко мне. Я так и не узнала, в чем было дело, но он подвергался реальной опасности. Может быть, он предавал людей, евреев, все может быть. Он очень нежный, милый, как всегда, после своих убийств или когда ему от вас что-либо нужно. Мой муж депортирован. Брат выражает сочувствие. Он остается на три дня». За это время он выкрадывает все пищевые продукты, все деньги сестры — и исчезает. Он кончил жизнь жалким жуликом и подонком.
Мать вернулась во Францию с верной вьетнамской служанкой, вздумала разводить в разрушенном замке, который она приобрела, цыплят. Все шестьсот цыплят у нее сдохли... О нескладной жизни матери М. Дюрас пишет довольно легко и спокойно: живая связь с матерью давно утрачена, мать умерла, и писательница откровенно признается в том, что не слышит теперь ни ее голоса, ни смеха, ни криков; в конце концов мать стала для нее лишь объектом повествования — «текущим письмом».
А что китаец? Прошли годы: война, дети, разводы, книги. Китаец приехал в Париж вместе с женой. Позвонил. Она сразу узнала его голос. Он сказал, что звонит, чтобы просто услышать ее голос. Голос китайца дрожал. Он сказал, что знает о том, что она стала писательницей, что у нее умер младший брат. А затем замялся... «Он не знал, о чем говорить. Об этом он ей и сказал. Он сказал, что все осталось по-прежнему, что он ее так же любит и никогда не перестанет любить, будет любить до самой смерти».
Этот телефонный звонок оправдал вынесение «любовника» в название книги. В конце концов, китаец все-таки оказался на высоте. Он оказался героем книги.
Л-ра: Современная художественная литература за рубежом. – 1985. – № 5. – С. 56-59.
Произведения
Критика
