Симона де Бовуар. Все люди смертны
(Отрывок)
Жан-Полю Сартру
Пролог
Глава 1
Поднялся занавес. Регина поклонилась и улыбнулась; в свете большой люстры на разноцветных платьях и темных пиджаках замерцали розовые пятна; на лицах проявились глаза, и в каждом зрачке кланялась и улыбалась Регина; раскаты водопада, грохот лавин наполнили старый театр; непреодолимая сила оторвала ее от земли, метнув в небо. Она вновь поклонилась. Занавес опустился, и она, ощутив, что держит Флоранс за руку, порывисто высвободилась и направилась к выходу.
— Пять вызовов, это хорошо, — сказал режиссер.
— Хорошо для провинции.
Она спустилась по ступенькам, ведущим в фойе. Они ждали ее с цветами; разом она вновь спустилась на землю. Когда они сидели в тени, невидимые, безымянные, было неизвестно, кто они; можно было представить, что ты перед сонмом богов; но стоило увидеть их по отдельности, и ты тотчас оказывался перед жалкими, незначительными людьми. Они говорили то, что положено: «Гениально!», «Потрясающе!» — в глазах их светился энтузиазм; тусклый огонек, который зажигался лишь по определенным случаям, из экономии, и его гасили, едва отпадала надобность. Они окружили и Флоранс, они принесли ей цветы, а чтобы заговорить с ней, затеплили в глубине глаз огонек. Будто можно любить нас обеих! — с гневом подумала Регина. Брюнетка и блондинка — такие разные и завершенные типажи! Флоранс улыбалась. Ничто не препятствовало ей поверить, что она не менее талантлива, чем Регина, и столь же красива.
Роже ждал Регину в ее гримерной; он обнял ее со словами:
— Сегодня ты играла хорошо, как никогда!
— Слишком хорошо для такой публики, — заметила Регина.
— Тебе так аплодировали, — вставила Анни.
— О, Флоранс они аплодировали ничуть не меньше.
Усевшись перед зеркалом, Регина принялась расчесывать волосы, а Анни расстегивала на ней платье. Регина подумала: Флоранс нет до меня дела, так с чего мне беспокоиться о ней… Но мысли о Флоранс все же не выходили из головы, и в горле оставался горьковатый привкус.
— Это правда, что Санье здесь? — спросила она.
— Да. Он прибыл из Парижа восьмичасовым поездом. Приехал провести уик-энд вместе с Флоранс.
— Он действительно влюблен, — заметила Регина.
— Поговаривают.
Она встала, спустив платье на пол. Санье ее мало интересовал, он даже казался ей несколько нелепым; и все же слова Роже задели ее.
— Интересно, что об этом скажет Маско?
— Он много чего прощает Флоранс, — откликнулся Роже.
— Так Санье не против Маско?
— Полагаю, он не в курсе, — ответил Роже.
— Я тоже так полагаю, — сказала Регина.
— Они ждут нас в баре «Руаяль», чтобы пропустить по стаканчику. Мы идем?
— Ну конечно. Пойдемте.
Свежий ветер поднимался от реки к собору, к его проступавшим в темноте резным башням. Регина вздрогнула.
— Если «Розалинда» пройдет успешно, я зарекусь гастролировать в провинции.
— Пьесу ждет успех, — подтвердил Роже. Он сжал руку Регины. — Ты будешь большой актрисой.
— Она уже большая актриса, — сказала Анни.
— Спасибо, вы очень любезны.
— А ты что, не согласна с нами? — спросил Роже.
— Да что это доказывает? — бросила она, поплотнее закутав шею шарфом. — Необходим знак. К примеру, ореол над головой, вот тогда понимаешь, что ты Рашель или сама Дузе…
— Будут тебе знаки! — весело откликнулся Роже.
— Как знать. Тебе хорошо, ты не честолюбив.
Он рассмеялся:
— А кто тебе мешает следовать моему примеру?
Она тоже усмехнулась, только не слишком весело.
— Я сама, — сказала она.
В конце темной улицы светился вход. Это был бар «Руаяль». Они вошли. Регина тотчас заметила их — они сидели за столом вместе с другими членами труппы. Санье приобнял Флоранс, он держался очень напряженно в своем элегантном английском драповом костюме и смотрел на Флоранс хорошо знакомым Регине взглядом, она часто подмечала такое выражение у Роже; Флоранс смеялась, обнажая в улыбке красивые, по-детски мелкие зубы; она словно вслушивалась в слова, которые Санье только что произнес или вот-вот произнесет: «Ты будешь большой актрисой. Ты непохожа на других женщин». Регина сидела рядом с Роже. Санье ошибается, думала она, Флоранс тоже ошибается; она всего лишь бездарная девчонка; никто из женщин не может сравниться со мной. Но как доказать это? В ней, как и во мне, живет уверенность в собственных силах. И потом, ей до меня нет дела, тогда как меня она ранит в самое сердце. Но я еще всем покажу! — мысленно поклялась она.
Она достала из сумки маленькое зеркальце и притворилась, что подкрашивает губы; ей необходимо было видеть себя; Регине нравилось собственное лицо: блестящие светлые волосы, твердый очерк высокого лба и носа, чувственность рта, смелое выражение синих глаз; она была красива яркой, особенной красотой, которая сразу бросалась в глаза. Ах, если бы я могла раздвоиться! — подумала она. Раздвоиться на ту, что говорит, и ту, что слушает, ту, что живет, и ту, что смотрит, как бы я себя любила! Я бы никому не завидовала. Она закрыла сумочку. В эту минуту тысячи женщин самодовольно улыбались собственному отражению.
— Потанцуем? — предложил Роже.
— Нет, не хочется.
Санье и Флоранс поднялись и пошли танцевать; танцевали они неважно, но они не знали об этом и были счастливы, в их глазах сияла вся мощь любви; великое действо разворачивалось между ними так, словно на земле это случилось впервые и словно до них Регина никогда не любила. Все как в первый раз, в смятении и нежности мужчина возжелал женщину, и в первый раз женщина, оказавшись в объятиях мужчины, ощутила себя воплощенным божеством. Расцветала новая весна, единственная, как всякая весна, а Регина была уже мертва. Она стиснула кулаки, вонзив в ладони острые ногти. Отрицать бесполезно; никакой успех, никакой триумф не могли помешать тому, что в этот миг Флоранс царила в сердце Санье. Не выношу ее, терпеть ее не могу!
— Хочешь вернемся? — предложил Роже.
— Нет.
Регине не хотелось уходить; ей хотелось наблюдать за ними. Глядя на них, она думала: «Флоранс лжет Санье; Санье заблуждается насчет Флоранс, их любовь основана на недоразумении». Но стоит оставить их наедине: Санье, не ведающего о двуличности Флоранс, и Флоранс, избегающую думать об этом, — их любовь будет невозможно отличить от подлинной большой любви. Ну почему я такая? — думала Регина. Когда люди рядом со мной живут, когда они влюблены и счастливы, мне кажется, что они убивают меня.
— Вы что-то сегодня грустны, — сказал Санье.
Регина вздрогнула. Они смеялись, танцевали, выпили несколько бутылок вина. Дансинг уже почти опустел; она не заметила, как прошло время.
— После спектакля мне всегда грустно, — сказала она, силясь улыбнуться. — Вам хорошо, вы писатель: книги останутся навсегда, а вот нами восхищаются недолго.
— Разве это важно? — сказал Санье. — Важно, чтобы вам удавалось то, что вы делаете.
— Зачем? Для кого?
Он был чуточку пьян; лицо его оставалось бесстрастным, будто вырезанным из дерева, но на лбу обозначились прожилки. Он тепло произнес:
— Я уверен, вы обе добьетесь исключительного успеха.
— Исключительного успеха добиваются многие! — парировала Регина.
Он рассмеялся:
— Вы слишком требовательны к себе.
— Да, это мой недостаток.
— Это первейшее достоинство.
Он дружелюбно смотрел на нее, и это было хуже, чем полное пренебрежение. Ведь он видел ее на сцене, мог оценить, и все же предпочел Флоранс. Правда, он был другом Роже, правда и то, что Регина никогда не пыталась соблазнить его. Хотя они были знакомы, и он любил Флоранс.
— Спать хочется, — вздохнула Флоранс.
Музыканты уже укладывали инструменты в футляры и расходились. Флоранс удалилась под руку с Санье. Регина взяла Роже за руку; они двинулись по улочке вдоль свежеоштукатуренных домов, украшенных вывесками, напоминавшими о цвете витражей: «Зеленая Мельница», «Синяя Обезьяна», «Черный Кот»; старухи, сидевшие на пороге домов, окликали их. Потом потянулись провинциальные улочки, дома с деревянными ставнями, в которых были прорезаны сердечки. Уже светало, но город спал. Отель спал. Роже, потянувшись, зевнул:
— Вот-вот засну.
Регина подошла к окну, выходившему в сад, и приоткрыла решетчатую створку.
— Этот тип уже встал! — удивленно заметила она. — Почему он просыпается в такую рань?
Внизу в шезлонге расположился мужчина, застывший в неподвижности, будто йог. Она видела его каждое утро. Он не читал, не спал, ни с кем не разговаривал; он просто сидел, уставившись в небо, покоился без движения посреди лужайки с самого рассвета и до поздней ночи.
— Ты не идешь спать? — спросил Роже.
Она затворила вторую створку и закрыла окно. Роже улыбался ей. Сейчас она скользнет под одеяло, подсунет под голову подушку, он обнимет ее, и в мире останутся лишь они двое. А там, в другой постели, Флоранс рядом с Санье… Она направилась к двери:
— Нет. Пойду прогуляюсь.
Миновав площадку, она спустилась по тихой лестнице, где поблескивали медные обогреватели; ей было страшно погрузиться в сон; пока ты спишь, всегда найдутся те, кто не дремлет, и ты больше не властен над ними. Она отворила дверь, ведущую в сад, — зеленую лужайку в саду отеля, по стенам которого вились редкие плети дикого винограда, окружали посыпанные гравием дорожки. Она склонилась над шезлонгом. Лежащий человек даже не моргнул. Казалось, что он ничего не видит и не слышит. Завидую ему. Он и не знает, что земля обширна, а жизнь коротка; не знает, что существуют другие люди. Ему довольно этого квадрата неба над головой. Мне бы хотелось, чтобы любая вещь принадлежала мне как самое дорогое на свете, но мне хочется всего и сразу, а руки мои пусты. Завидую ему. Он явно не ведает, что такое скука.
Запрокинув голову, Регина посмотрела на небо. Она попыталась сосредоточиться на мысли: вот я здесь, над моей головой небо, и все, и достаточно. Но это было притворство. Ей не удалось отрешиться от образа Флоранс в объятиях Санье, Флоранс, которой нет до нее дела. Регина обвела взглядом лужайку. Мучительно знакомое ощущение. Она когда-то уже лежала на такой лужайке, приникнув щекой к земле, в тени травинок сновали насекомые, и лужайка представлялась огромным однообразным лесом, где тысячи маленьких зеленых лезвий торчат параллельно, неотличимые, заслоняя друг другу мир. У нее мелькнула тревожная мысль: не хочу быть травинкой. Она повернула голову. Мужчине тоже не было до нее дела; едва ли он отличал ее от деревьев и кресел, расставленных на лужайке: так, частица общей картины. Он раздражал ее; внезапно у нее возникло желание нарушить его покой и заявить о своем существовании. Оставалось только заговорить с ним; ничего сложного: люди отвечали — и тайна рассеивалась, они делались прозрачными и полыми; и тогда их можно было равнодушно отбросить подальше; это было настолько несложно, что подобная игра ее больше не забавляла, она была заранее уверена, что выиграет. Между тем этот неподвижный мужчина заинтриговал ее. Она вгляделась в него внимательнее. Крупный нос с горбинкой; незнакомец явно недурен собой, вероятно, высокий, атлетически сложенный; он был молод, по крайней мере кожа, цвет лица свидетельствовали о том, что это молодой человек. Он, похоже, вообще не замечал, что рядом кто-то есть; лицо его было спокойно, как у мертвеца, глаза пустые. Всматриваясь в его черты, она ощутила, как подкатывает какой-то страх. Регина выпрямилась, так и не сказав ни слова.
Должно быть, он что-то услышал. Он посмотрел на нее. По крайней мере, взгляд его остановился на ней. Она едва заметно улыбнулась. Взгляд мужчины уперся в нее с настойчивостью, которая могла показаться вызывающей, но он смотрел сквозь нее. Она не понимала, различает ли он вообще что-то; у нее мелькнула мимолетная мысль: разве я не существую? Разве это не я? Однажды ей довелось видеть такие глаза: отец, лежавший на кровати, держал ее за руку — и откуда-то из глубины гортани донесся хрип; он держал ее за руку, и руки больше не было. Регина застыла на месте, безгласная, безликая, безжизненная: обманчивая оболочка. И тут она пришла в себя, сделала шаг. Человек закрыл глаза. Если бы она не двинулась с места, они, вероятно, так бы и застыли рядом навеки.
— Какой странный мужчина! — заметила Анни. — Он даже не пошел завтракать.
— Да, странный, — откликнулась Регина.
Она протянула Санье чашку кофе. Сквозь стекла веранды был виден сад — хмурое небо, мужчина с темными волосами, в белой рубашке и фланелевых брюках в шезлонге. Он все так же глядел невидящим взором на квадрат неба. У Регины из головы не шел этот взгляд; хотелось бы знать, как выглядит мир, когда на него смотрят такими глазами.
— Просто неврастеник, — заявил Роже.
— Это ничего не объясняет, — возразила Регина.
— По-моему, он страдает от несчастной любви, — вмешалась Анни. — Что скажете, моя королева?
— Возможно.
Может, его глаза сковало неким видением, затянувшим их, как бельмо. Но что это за видение? И почему оно возымело над ним такую власть? Регина провела рукой по лбу. Тяжело. Она почувствовала, как сдавило виски.
— Еще кофе?
— Нет, — ответил Санье. — Я пообещал Флоранс, что зайду за ней в три.
Он поднялся, и Регина подумала: теперь или никогда!
— Попытайтесь убедить Флоранс, что эта роль не для нее, — сказала Регина. — Она совершит ошибку, причем без толку.
— Попытаюсь, но она упрямая.
Регина откашлялась. В горле стоял ком. Теперь или никогда. Не стоит смотреть на Роже, не стоит думать о будущем и вообще ни о чем, надо прыгнуть.
— Необходимо изолировать ее от влияния Маско. Он дает ей скверные советы. Если она и дальше будет с ним, то загубит свою карьеру.
— Маско? — переспросил Санье.
Его верхняя губа вздернулась, приоткрыв зубы, — это была его манера улыбаться; однако, сам он покраснел и на лбу обозначились вены.
— Как, вы не знаете?
— Нет, — сказал Санье.
— Это ни для кого не секрет, они уже два года вместе. Он был весьма полезен Флоранс, — добавила она.
Санье одернул пиджак.
— Я не знал, — с отсутствующим видом произнес он и протянул руку Регине. — До скорого.
Рука была теплая. Он направился к двери спокойным размеренным шагом, казалось, ему удалось справиться с гневом. Воцарилось молчание. Дело сделано; ничего уже не поправить. Регина понимала, что никогда не забудет звяканья чашки о блюдце, кружок черного кофе в желтом фарфоре.
— Регина, как ты могла?! — спросил Роже.
Голос его дрожал; нежность, веселые искорки в его глазах погасли; это был чужак, судья, Регина осталась одна на всем свете. Она покраснела и возненавидела себя за это.
— Ты ведь знаешь, что я не страдаю излишним благодушием, — медленно выговорила она.
— Но это низкий поступок.
— Согласна.
— Что ты имеешь против Флоранс? Что между вами произошло?
— Да ничего.
Роже смотрел на нее со страдальческим видом.
— Не понимаю, — сказал он.
— А что тут понимать?
— Все же попытайся объяснить мне, — сказал он. — Иначе я буду думать, что ты действовала просто так, по злобе.
— Думай что хочешь! — отрезала она.
Она схватила за руки Анни, которая в полной растерянности смотрела на нее:
— А тебе я запрещаю осуждать меня.
Регина вышла. Снаружи плотное небо давило на город, воздух был недвижен. У Регины хлынули слезы. Будто злоба вообще бывает беспричинной! Будто люди злятся ради собственного удовольствия. Им ни за что не понять, даже Роже не в состоянии понять это! Им все равно, они легковесны, у них нет этой жгучей раны в груди. Я другой породы. Она ускорила шаг; она шла по той узкой улочке, где протекал ручеек. Мальчишки с хохотом гонялись друг за другом вокруг писсуара; кудрявая девочка играла в мяч у стенки. Никому не было до нее дела: просто прохожая. Как они могут смириться? — думала она. Я не смирюсь. Кровь бросилась ей в лицо. Теперь Флоранс уже все известно, а вечером это разойдется по театру. В глубине их глаз она увидит собственное отражение: завистливая, злая, вероломная. Я окажусь в их власти, и они будут рады возненавидеть меня. Роже, даже он, и пальцем не пошевелит. Он смотрел на нее с разочарованием: вероломная, завистливая, злая.
Она уселась на каменный парапет у канавы; в одном из неказистых домишек пиликала скрипка; ей хотелось заснуть и проснуться очень нескоро и подальше отсюда; она долго сидела неподвижно; внезапно на голову упали капли воды и потекли по лицу, вода ручейка подернулась рябью, начался дождь. Заходить с покрасневшими глазами в кафе не хотелось, возвращаться в отель тоже.
Улица вела на площадь, где высилась застывшая готическая церковь. Церкви она любила, дорожа воспоминаниями детства. Она вошла в церковь, опустилась на колени перед алтарем и стиснула голову руками. «Из глубины сердца я взываю к тебе, Господи…» Прежде она часто молилась так в тоскливые дни; Бог всегда читал в ее сердце и оправдывал ее; в ту пору она мечтала стать святой, истязала себя, спала на досках. Но на небесах было слишком много избранных, слишком много святых. Бог любил всех людей, но она не могла довольствоваться этой неразборчивой благодатью и перестала верить в Бога. Нет у меня необходимости в Боге, подумала она, поднимая голову. Порицаемая, нечестивая, опозоренная, ну и что, если я верна самой себе? Я буду верна себе, я сдержу обещание. Я заставлю их обожать меня так страстно, что они станут обожествлять каждый мой жест. И однажды над моей головой воссияет ореол.
Выйдя из церкви, она остановила такси. Дождь не прекращался, и на сердце стало удивительно свежо и спокойно. Ей удалось победить свой стыд, она сказала себе: я одна, я сильна и делаю все, что захочу. Я докажу, что их любовь — это только обман, докажу Флоранс, что я существую. Пусть меня презирают, пусть ненавидят: я победила.
Когда она вошла в холл отеля, уже почти стемнело; она вытерла о коврик мокрые ноги и посмотрела в окно; косой дождь падал на лужайку и посыпанные гравием аллеи; мужчина по-прежнему лежал в своем шезлонге, он не двинулся с места. Повернувшись к горничной, которая несла в обеденный зал стопку тарелок, Регина спросила:
— Бланш, вы видели?
— Что? — спросила та.
— Один из постояльцев заснул под дождем. Он схватит воспаление легких. Надо заставить его вернуться в отель.
— А! Да вы попробуйте заговорить с ним, — сказала рыжеволосая Бланш. — Можно подумать, он глухой. Я хотела было его растормошить, кресло-то может размокнуть под дождем. Он на меня даже не взглянул. — Покачав головой, она добавила: — Странный тип…
Ей хотелось поговорить, но у Регины не было желания слушать ее. Открыв дверь, ведущую в сад, она направилась к мужчине.
— Вам нужно вернуться в отель, — сказала она мягко. — Разве вы не заметили, что пошел дождь?
Он повернул голову и взглянул на нее, на этот раз она поняла, что он ее видит.
Она повторила:
— Нужно вернуться в отель.
Он посмотрел на небо, потом на Регину; веки его заморгали, будто свет, еще остававшийся на закате, ослепил его; казалось, что ему больно.
Она сказала:
— Пойдемте, иначе вы заболеете!
Он не двинулся с места. Она замолчала, а он продолжал слушать, будто слова доходили до него издалека и требовалось громадное усилие, чтобы уловить их. Его губы шевельнулись.
— О, это не страшно, — проговорил он.
Регина повернулась на правый бок, она уже проснулась, но решила не вставать с постели; было всего одиннадцать часов, и она не понимала, как убить те долгие дневные часы, что отделяли ее от вечера. В окно виднелся кусочек сияющего неба, очистившегося от туч: гроза сменилась хорошей погодой. Флоранс не стала ее упрекать, она не любила устраивать сцен; и Роже вновь начал улыбаться. Казалось бы, ничего не произошло. Да и вправду никогда ничего не происходило. Она вздрогнула:
— Кто там?
— Это горничная пришла забрать поднос, — сказала Анни.
Горничная вошла и взяла со столика поднос.
— Погода нынче славная, — скрипучим голосом произнесла она.
— Похоже на то, — откликнулся Роже.
— Знаете, тот псих из пятьдесят второго номера торчал в саду до самой ночи, — продолжила горничная. — А утром появился снова в насквозь промокшей одежде, он даже не переоделся.
Подойдя к окну, Анни выглянула наружу:
— А давно он поселился здесь?
— Около месяца. Едва взойдет солнце, он спускается в сад и сидит до самой ночи. Он даже не расстилает постель, перед тем как лечь.
— Где же он ест? Может, ему приносят еду в номер? — спросила Анни.
— Ни разу, — ответила горничная. — За весь месяц он ни шагу не ступил за порог гостиницы, и никто его не навещал. Можно подумать, что он вообще ничего не ест.
— Может, он йог? — предположила Анни.
— Тогда, возможно, у него в номере есть запас продуктов, — предположила Регина.
— Ничего такого я не видала, — заметила горничная.
— Он их прячет…
— Наверное.
Горничная с улыбкой удалилась. Анни выглянула в окно, потом, обернувшись, сказала:
— Хотелось бы мне знать, есть ли у него еда в номере.
— Вполне возможно.
— Мне хочется проверить, — сказала Анни.
Она внезапно вышла из комнаты, Регина, зевнув, потянулась, потом с отвращением оглядела меблировку в сельском стиле, стены, затянутые светлым кретоном. Она ненавидела эти безликие гостиничные номера, где побывало столько людей, не оставивших после себя никаких следов, и где не останется и следа от нее. Все будет выглядеть точно так же, а меня здесь не будет. Это и есть смерть, подумала она. Если бы хотя бы в воздухе оставался отпечаток и порыв ветра наталкивался бы на него, но нет — ни складок, ни отметин. На этой кровати будет лежать другая женщина… Регина отбросила одеяло. Дни ее скрупулезно отмерены, нельзя терять ни минуты, а она застряла в этой убогой провинции, где остается лишь убивать время — время, что умирает так быстро. Эти дни не в счет, подумала она. Они вроде бы мною и не прожиты. Двадцать четыре умножить на восемь, это будет запас в сто девяносто два часа, который следует добавить к той поре, когда времени ни на что не хватает…
— Регина, — позвала Анни, появившись на пороге номера с таинственным видом.
— Что такое?
— Я сказала им, что забыла ключ в номере, и попросила у портье специальную отмычку, — сообщила Анни. — Пойдемте со мной к йогу. Посмотрим, есть ли там продукты.
— До чего же ты любопытна! — сказала Регина.
— А вы что, уже нет? — парировала Анни.
Подойдя к окну, Регина выглянула наружу, разглядывая неподвижно лежащего человека. Ее вовсе не интересовало, ест он или нет. Тайна его взгляда — вот что ей хотелось разгадать.
— Пойдем, — настаивала Анни. — Разве вы не помните, как было забавно, когда мы обшаривали домишко в Розэ?
— Сейчас иду, — сказала Регина.
— Это номер пятьдесят два.
Регина последовала за Анни по длинному пустынному коридору.
Анни вставила ключ в замок, и дверь отворилась. Они вошли в номер: мебель в сельском стиле, стены затянуты светлым кретоном. Ставни затворены, шторы задвинуты.
— Ты уверена, что это его комната? — спросила Регина. — Не похоже, чтобы здесь кто-то жил.
— Номер пятьдесят два, точно, — заверила Анни.
Регина медленно повернулась, оглядывая комнату. Не было видно никаких следов человеческого присутствия: ни книги, ни листка бумаги, ни окурка. Анни раскрыла нормандский шкаф: там было пусто.
— Где же он хранит продукты? — растерянно спросила она.
— Может, в ванной? — предположила Регина.
Тут точно кто-то бывал. На раковине лежали бритва, кисточка для бритья, зубная щетка, мыло; бритва была обычной, мыло самое что ни на есть настоящее, это были нормальные, внушающие доверие предметы. Регина потянула дверцу шкафа. На полке было сложено белье, на плечиках висела фланелевая куртка. Она полезла в карман.
— Это уже интересно, — заметила она, вынимая руку: на ладони лежала пригоршня золотых монет.
— Господи боже! — воскликнула Анни.
В другом кармане был листок бумаги — справка из психиатрической больницы департамента Нижняя Сена. Мужчина, как оказалось, страдал амнезией. Он назвался Реймоном Фоска. Не были известны ни место рождения, ни его возраст, месяц назад его выписали из больницы, сколько времени он там провел, не уточнялось.
— Ах, месье Роже был прав, — разочарованно протянула Анни, — это сумасшедший.
— Конечно сумасшедший, — сказала Регина. Она вложила листок обратно в карман. — Интересно, почему он там оказался.
— Во всяком случае, здесь нет никаких продуктов, — заметила Анни. — Он ничего не ест. Она в замешательстве огляделась. — Может, это и впрямь йог, — сказала она. — Йог ведь может быть сумасшедшим.
Усевшись в плетеное кресло рядом с неподвижным человеком, Регина окликнула его:
— Реймон Фоска!
Он выпрямился и посмотрел на Регину.
— Откуда вы знаете мое имя? — спросил он.
— О, я немного колдунья, — ответила Регина. — Вас это не должно удивлять, ведь вы тоже колдун: вы можете обходиться без еды.
— Вам и это известно? — сказал он.
— Мне многое известно.
Он откинулся назад.
— Оставьте меня и идите прочь. Вы не имеете права преследовать меня.
— Никто вас не преследует. Я живу в этой гостинице и вот уже несколько дней наблюдаю за вами. Хотелось бы, чтобы вы открыли мне ваш секрет.
— Какой секрет? У меня нет секретов.
— Я хочу, чтобы вы открыли мне, как вам удается избежать скуки?
Он не отвечал. Он закрыл глаза. Она вновь тихо окликнула его:
— Реймон Фоска! Вы слышите меня?
— Да.
— Мне так скучно, — сказала она.
— Сколько вам лет? — спросил Фоска.
— Двадцать восемь.
— Вам предстоит прожить еще больше пятидесяти лет, — сказал он. — Время пролетит быстро.
Положив руку ему на плечо, она грубо встряхнула его:
— Что?! Вы молоды, сильны, а предпочитаете жить как покойник!
— Не нашел лучшего выхода.
— Ищите, — настаивала она. — Хотите, будем искать вместе?
— Нет.
— Вы говорите «нет», даже не взглянув на меня, — сказала она. — Посмотрите на меня.
— Не стоит, я сто раз вас видел.
— Издали…
— И издали, и вблизи!
— Когда это?
— Во все времена, везде.
— Но это была не я. — Наклонившись к нему, она заявила: — Нужно, чтобы вы посмотрели на меня. Скажите, вы меня видели когда-нибудь?
— Может, и нет.
— Я так и знала.
— Ради всего святого, идите прочь. Идите прочь, или все начнется снова.
— А даже если начнется?
— Ты что, вправду хочешь тащить этого психа в Париж? — спросил Роже.
— Да. Я хочу вылечить его, — сказала Регина, бережно укладывая в чемодан черное бархатное платье.
— Но зачем?
— Меня это забавляет, — ответила она. — Ты не представляешь, как он переменился за четыре дня. Когда теперь я заговариваю с ним, и он не отвечает, я хоть понимаю, что он меня слышит. А иногда он отвечает.
— А когда ты его исцелишь?
— Тогда я утрачу к нему интерес, — весело ответила она.
Роже отложил карандаш и посмотрел на Регину.
— Ты меня пугаешь, — сказал он. — Ты просто вампир.
Она наклонилась и обняла его:
— Вампир, который никогда не причинит тебе зла.
— О, ты еще не сказала последнего слова, — недоверчиво протянул он.
— Ты прекрасно понимаешь, что тебе нечего меня опасаться. — Регина прижалась щекой к его щеке.
Ей нравились его расчетливая нежность, ум, преданность; он принадлежал ей душой и телом, она дорожила им настолько, насколько вообще была способна кем-либо дорожить.
— Хорошо работается? — спросила она.
— Кажется, мне пришла неплохая идея насчет декорации леса.
— Тогда я покину тебя. Пойду навещу моего больного.
Она прошла по коридору и постучала в дверь пятьдесят второго номера.
— Войдите.
Она открыла дверь, и он подался к ней из глубины комнаты.
— Можно зажечь свет? — спросила она.
— Зажгите.
Регина нажала на выключатель. На столике у изголовья кровати она увидела пепельницу, полную окурков, и пачку сигарет.
— Вот как, вы курите? — удивилась она.
— Купил сигареты сегодня утром. — Он протянул ей пачку. — Вы должны быть довольны.
— Я? Почему?
— Время вновь потекло.
Она уселась в кресло и прикурила сигарету.
— Вы знаете, что завтра утром мы уезжаем? — спросила она.
Он по-прежнему стоял у окна и глядел на звездное небо.
— Звезды все те же, — заметил он.
— Завтра утром мы уезжаем, — повторила она. — Вы готовы?
Он уселся напротив Регины:
— Почему вы тратите на меня время?
— Хочу помочь вам выздороветь.
— Я не болен.
— Вы отказываетесь жить.
Он смотрел на нее с озабоченным и отстраненным видом:
— Скажите, вы меня любите?
Она рассмеялась.
— Ну, это уж мое дело. — Реплика прозвучала двусмысленно.
— Потому что не стоит… — сказал он.
— Я не нуждаюсь в советах.
— Это особый случай.
— Знаю. — Она повысила голос.
— Да что вы, собственно, знаете? — медленно проговорил он.
Регина не отвела взгляд:
— Мне известно, что вас выписали из психиатрической клиники и что у вас амнезия.
Он улыбнулся:
— Увы!
— Что значит «увы»?
— Если бы мне повезло потерять память…
— Повезло?! — воскликнула она. — Никогда не следует отказываться от своего прошлого.
— Если бы я страдал амнезией, я был бы почти таким, как все люди. Быть может, полюбил бы вас.
— Не стоит труда, — сказала она, — и успокойтесь, я вас не люблю.
— Вы хороши собой, — сказал он. — Видите, какие успехи? Теперь я знаю, что вы хороши собой.
Она склонилась к нему, положив руку на его запястье:
— Поедемте вместе со мной в Париж.
Он заколебался.
— Почему бы не поехать? — В голосе Фоски прозвучала грусть. — В конце концов, жизнь вступила в свои права.
— Вы что, правда сожалеете об этом?
— Я вас не виню. Даже без вас это случилось бы рано или поздно. Однажды мне удалось задержать дыхание на шестьдесят лет. Но как только люди прикоснулись к моему плечу…
— На шестьдесят лет?
Он улыбнулся:
— На шестьдесят секунд, если угодно. Какая разница? Бывают мгновения, когда время останавливается. — Он долго разглядывал свои руки. — Мгновения, когда ты паришь за пределами жизни и видишь ее оттуда. А потом время вновь начинает отсчет, сердце бьется, вы вытягиваете руку, переставляете ногу; вы еще помните, как она выглядит со стороны, но больше уже ее не видите.
— Да, — сказала она. — Оказываешься у себя в комнате и расчесываешь волосы.
— Ну да, приходится причесываться, — сказал он, — каждый день.
Он опустил голову, лицо его расслабилось. Она пристально молча смотрела на него:
— Скажите, вы долго пробыли в клинике?
— Тридцать лет.
— Тридцать лет? Так сколько же вам сейчас?
Он не ответил.
Глава 2
— И что стало с вашим йогом? — спросил Лафоре.
Регина, улыбнувшись, наполнила бокалы портвейном.
— Он питается в ресторане дважды в день, носит готовые костюмы и стал скучным, как конторский служащий. Я переборщила с его лечением.
Роже пояснил, обращаясь к Дюлаку:
— Мы встретили в Руане бедного посвященного, решившего, что он йог. Регина взялась за него, пытаясь вернуть ему рассудок.
— И ей это удалось? — спросил Дюлак.
— Ей удается все, за что она ни возьмется, — сказал Роже. — Это опасная женщина.
Регина улыбнулась.
— Прошу прощения, я отлучусь на минутку, — сказала она. — Пойду взгляну, как там ужин.
Идя через студию, она затылком чувствовала, что Дюлак смотрит ей вслед; взглядом знатока он оценивал форму ног, округлости фигуры, изящество походки. Одним словом, барышник. Она открыла дверь в кухню:
— Все в порядке?
— Да, — отозвалась Анни. — Но что делать с суфле?
— Поставь в духовку, как только прибудет мадам Лафоре. Она, вероятно, скоро появится.
Регина окунула палец в кастрюльку: утка в апельсиновом соусе удалась на славу.
— Как я сегодня выгляжу?
— Мне больше нравится, когда вы с косами, — критически оглядев ее, ответила Анни.
— Знаю, — сказала Регина. — Но Роже посоветовал мне приглушить все, что есть в моей внешности особенного. Они предпочитают банальных красоток.
— Жаль, — сказала Анни.
— Ничего, вот снимусь в двух-трех фильмах и заставлю их принять мое настоящее лицо.
— И что, Дюлак очарован?
— Их не так-то легко очаровать. Ненавижу барышников! — процедила Регина сквозь зубы.
— Только не устраивайте скандала, — с тревогой сказала Анни. — Не пейте много и не теряйте контроль над собой.
— Я буду терпелива как ангел. Буду смеяться над каждой шуткой Дюлака. Если надо переспать с ним, я готова.
Анни расхохоталась:
— Не стоит заходить так далеко!
— Не важно. Я продамся и оптом, и в розницу. Она бросила взгляд в зеркальце на стене над раковиной. — У меня нет времени ждать, — сказала она.
В дверь позвонили. Анни метнулась в прихожую, а Регина продолжала рассматривать себя в зеркало; она терпеть не могла эту прическу и макияж в духе кинозвезд; она ненавидела приклеенные улыбки и светские интонации. Это унизительно! — рассердилась она, но потом подумала: позже отомщу за себя.
— Это не мадам Лафоре, — сообщила Анни.
— А кто же? — спросила Регина.
— Это йог.
— Фоска? Зачем он сюда явился? Ты хоть не провела его в гостиную?
— Нет, он ждет в прихожей.
Пройдя туда, Регина закрыла за собой дверь кухни.
— Дорогой мой Фоска, — холодно произнесла она, — мне жаль, но я никак не могу принять вас сейчас. Я просила вас не приходить сюда.
— Я только хотел справиться, не больны ли вы. Я вас не видел вот уже три дня.
Во взгляде Регины сквозило раздражение. Он мял шляпу в руках. В габардиновом плаще он выглядел ряженым.
— Можно было позвонить, — сухо произнесла она.
— Я хотел знать.
— Ну вот, теперь вы знаете. Прошу меня простить, но сегодня вечером у меня званый ужин, и это очень важно. Я загляну к вам, когда улучу минуту.
Он улыбнулся:
— Ужин — это не так важно.
— Речь идет о моей карьере, — пояснила она, — о сенсационном дебюте в кино.
— Кино — это тоже не столь важно.
— Значит, то, что вы собираетесь мне сообщить, куда важнее? — резко бросила Регина.
— Ах, это ведь вы так захотели, — сказал он. — Прежде для меня ничто не имело значения.
Вновь позвонили в дверь.
— Пройдите сюда, — сказала Регина, подталкивая его к кухне. — Скажи, что я сейчас буду, — велела она Анни.
Фоска улыбнулся:
— Славно пахнет!
Он взял из вазы лиловый птифур и отправил в рот.
— Если у вас есть что мне сказать, говорите, но поскорее, — сказала она.
Он ласково посмотрел на нее:
— Вы заставили меня приехать в Париж. Вы не оставляли меня в покое, стремясь вернуть к жизни. Так вот, теперь следовало бы сделать эту жизнь сносной. Не стоит тянуть три дня, воздерживаясь от визитов ко мне.
— Три дня — небольшой срок, — сказала она.
— Для меня долгий. Поймите, у меня нет другого дела, кроме как ждать вас.
— Тем хуже для вас, — ответила она. — У меня масса дел… Не могу же я заниматься вами с утра до вечера.
— Вы сами этого хотели, — сказал он. — Вы пожелали, чтобы я смотрел на вас. Все прочее отступило в тень. Но вы существуете, а во мне пустота.
— Так я ставлю суфле? — спросила Анни.
— Сейчас сядем за стол, — сказала Регина. — Послушайте, — обратилась она к Фоске, — давайте поговорим позже. Я скоро навещу вас.
— Завтра, — сказал он.
— Ладно, завтра.
— В котором часу?
— Около трех.
Она легонько подталкивала его к выходу.
— Мне хотелось бы увидеться с вами прямо сейчас, — сказал он и с улыбкой добавил: — Я ухожу. Но вы должны прийти ко мне.
— Приду, — сказала она и захлопнула за ним дверь. — Каков наглец! — сказала она Анни. — Он способен дожидаться меня вечно. Если вдруг заявится сюда, не впускайте.
— Бедняга, совсем с ума сошел, — сказала Анни.
— Да нет, выглядит он нормально.
— У него такие странные глаза.
— Но я ведь не сестра милосердия, — заметила Регина.
Войдя в гостиную, она, улыбаясь, направилась к мадам Лафоре.
— Простите меня, — сказала она, — представьте, меня удерживал йог.
— Надо было пригласить его сюда, — предложил Дюлак.
Все дружно рассмеялись.
— Еще водки? — предложила Анни.
— Охотно.
Отпив глоток, Регина свернулась калачиком у камина. Тепло разлилось по телу, ей было хорошо. По радио на «ТСФ» нежно играл джаз. Анни зажгла небольшую настольную лампу и принялась раскладывать карты. Регина просто смотрела на пламя, на стены студии, где плясали угловатые тени, и чувствовала себя счастливой. Репетиция прошла отлично. Обычно скупой на комплименты, Лафоре сердечно поздравил ее; «Розалинда» должна иметь успех, а после этого можно надеяться на многое. Я близка к цели, подумала она, улыбаясь. У себя дома, в Розэ, устроившись у огня, она не раз клялась себе: «Я буду любима, я прославлюсь»; теперь ей хотелось взять за руку ту пылкую девочку, привести в эту комнату и сказать ей: «Я сдержала твои обещания. Вот кем ты стала».
— Звонят в дверь, — сказала Анни.
— Пойди посмотри, кто там.
Анни метнулась в кухню. Там, встав на стул, можно было в квадратное окошечко увидеть, кто стоит на лестничной площадке.
— Это йог.
— Этого я и боялась. Не открывай, — велела Регина.
Звонок раздался снова.
— Он всю ночь будет звонить, — сказала Анни.
— Ему надоест в конце концов.
После паузы последовала серия коротких и долгих звонков, и вновь наступила тишина.
— Вот видишь, он ушел, — сказала Регина.
Она закуталась в халат и вновь устроилась на ковре. Но дверного звонка оказалось достаточно, чтобы омрачить совершенство минуты. Теперь надоедливый мир стоял за дверью и уединение Регины было нарушено. Она оглядела обтянутый пергаментом абажур, японские маски, все некогда выбранные ею безделушки, напоминавшие о драгоценных мгновениях; все это умолкло, воспоминания о пережитых минутах увяли, и нынешний миг был тоже загублен. Пылкая девочка умерла, жадная до жизни молодая женщина умирала, и той великой актрисе, которой она так страстно хотела стать, предстояло то же самое. Может, люди какое-то время еще будут помнить ее имя, но тот особый вкус жизни на ее губах, красоту и фантасмагорию алых языков пламени воспоминание не сможет воскресить.
— Послушайте, — растерянно выговорила Анни, оторвавшись от карт, — в вашей комнате какой-то шум.
Регина посмотрела на дверь. Дверная ручка повернулась.
— Не бойтесь, — сказал Фоска. — Простите, вы, кажется, не слышали, как я звонил в дверь.
— Вот чертовщина! — воскликнула Анни.
— Нет, — ответил Фоска, — я просто забрался в окно.
Регина встала:
— Мне жаль, что окно оказалось открытым.
— Пришлось разбить форточку, — пояснил Фоска.
Он улыбнулся. Она тоже.
— И вы не побоялись? — спросила она.
— Нет, мне вообще не страшно. Впрочем, это не моя заслуга.
Она указала на кресло и наполнила бокалы:
— Садитесь.
Фоска сел. Он забрался на третий этаж с риском сломать себе шею, волосы взлохмачены, лицо блестит от пота, розовая хлопчатая рубашка. Преимущество явно было на его стороне.
— Анни, ты можешь идти спать, — сказала Регина.
Та, наклонившись, поцеловала ее в щеку:
— Если что понадобится, звоните.
— Да. Приятных снов, — откликнулась Регина.
Дверь закрылась, Регина повернулась к Фоске:
— Итак?
— Вот видите, — сказал он, — от меня не так просто избавиться. Если вы больше не приходите повидать меня, я могу прийти сам. Дверь закрыта — значит, я вхожу через окно.
— Придется забаррикадировать окна, — холодно проронила она.
— Буду ждать вас под дверью, следовать за вами на улице…
— И чего вы этим добьетесь?
— Увижу вас, услышу ваш голос. — Он поднялся и подошел к ее креслу. — Буду касаться вас, — сказал он, ухватив ее за плечи.
— Не стоит сжимать так сильно, — сказала она. — Вас, видимо, не волнует, что по отношению ко мне вы ведете себя отвратительно?
— Какая разница? — Он смотрел на нее с жалостью. — Вы скоро умрете, и все ваши мысли вместе с вами.
Она встала и отступила на шаг:
— Ну, пока я еще жива.
— Да, — сказал он, — и я вас вижу.
— Разве вы не понимаете, что навязчивы?
— Понимаю. Кстати, гнев вам к лицу.
— Так мои чувства для вас ничто?
— Вы первая забудете о них, — ответил он.
— Ах! — Регина начала терять терпение. — Вы все время твердите мне, что я умру! Но даже если вы прикончите меня через минуту, это ничего не изменит: ваше присутствие в настоящий момент мне неприятно.
Он рассмеялся.
— Я вовсе не собираюсь вас убивать.
— Надеюсь.
Она вновь уселась в кресло, хоть сказанное вовсе ее не успокоило.
— Почему вы забыли обо мне? — спросил он. — Почему вы заняты всеми этими мотыльками и ни минуты не уделите мне?
— Какими мотыльками?
— Мотыльками-однодневками. Вы смеетесь вместе с ними.
— А разве с вами можно смеяться?! — раздраженно заметила она. — Вы только смотрите на меня, не говоря ни слова. Вы отказываетесь жить. А я люблю жизнь, ясно вам это?!
— Как жаль, — сказал он.
— Почему жаль?
— Все так быстро заканчивается.
— Вы опять?
— Опять. Всегда.
— Вы что, не можете говорить о чем-то другом?
— А как вы можете думать о других вещах? — спросил он. — Как вы умудряетесь верить, что прочно обосновались в этом мире, тогда как через несколько лет вы покинете его, хотя появились совсем недавно?
— По крайней мере, умирая, я буду знать, что жила. А вы… вы мертвец.
Он опустил голову, разглядывая свои руки.
— Беатриче говорила то же самое. Мертвец. — Он взглянул на нее. — По сути, вы правы, — сказал он. — Зачем вам думать о смерти, раз вы умрете? Это просто случится, и притом без вашего участия. Вам нет нужды размышлять об этом.
— А вы?
— Я? — Он посмотрел на нее. Во взгляде сквозила такая безнадежность, что она испугалась того, что сейчас услышит. Но он всего лишь произнес: — Со мной обстоит иначе.
— Почему?
— Не могу вам объяснить.
— Сможете, если захотите.
— Я не хочу.
— Мне было бы интересно услышать.
— Нет, — сказал он. — Тогда для нас все переменится.
— Вот именно. Может, вы покажетесь мне не таким скучным.
Он смотрел на огонь, высветились глаза, длинный нос с горбинкой, потом взор его погас.
— Нет, — сказал Фоска.
Она поднялась:
— Ну что же. Возвращайтесь к себе, если вам больше нечего сказать мне.
Он тоже встал:
— Когда вы придете повидать меня?
— Когда вы решитесь доверить мне вашу тайну, — ответила она.
На лице Фоски появилось ожесточенное выражение.
— Хорошо. Приходите завтра, — сказал он.
Она лежала, вытянувшись на железной кровати — жутком ложе из металлических квадратиков с осыпающейся краской; ей были видны кусок желтого покрывала и тумбочка со столешницей под мрамор, пыльный, выложенный плиткой пол; но ее больше ничто не задевало — ни отдающий нашатырем запах, ни крики детей, доносившиеся из-за стены; все это существовало безразлично, ни вдали, ни вблизи от нее: не здесь. Во тьме часы пробили девять. Она не пошевелилась. Не было больше ни часов, ни дней, ни времени, ни места. Где-то там остывал соус к баранине, где-то там, на сцене, репетировали «Розалинду», и никто не знал, куда скрылась Розалинда. Где-то там, на крепостном валу, стоял торжествующий мужчина и тянулся руками к громадному красному солнцу.
— Вы в самом деле в это верите? — спросила она.
— Это правда, — ответил он, пожимая плечами. — В былые времена это вовсе не выглядело чем-то необычайным.
— Про вас должны помнить.
— Кое-где об этом до сих пор говорят. Но уже как о старинной легенде.
— А вы могли бы выброситься в это окно?
Он повернул голову и оглядел окно:
— Я рисковал бы разбиться и надолго выйти из строя. Я ведь не так неуязвим. Но тело мое в итоге всегда восстанавливается.
Она встала и внимательно вгляделась в него:
— Вы правда считаете, что никогда не умрете?
— Я не смог бы умереть, даже если бы захотел.
— Ах, если бы я верила в то, что бессмертна!
— И что тогда?
— Тогда весь мир принадлежал бы мне.
— И я так думал, — сказал он. — Это было очень давно.
— Отчего же вы перестали так думать?
— Вам этого не понять: я по-прежнему буду здесь, я буду здесь всегда.
Он обхватил голову руками. Она смотрела на потолок и повторяла: я по-прежнему буду здесь, я буду здесь всегда. А этот человек дерзнул так думать, человек, который настолько горд и одинок, что считал себя бессмертным. Я говорила: я одна такая. Я говорила: мне никогда не удастся встретить мужчину или женщину, которые были бы достойны меня. Но я никогда не смела произнести: я бессмертна.
— О, — сказала она, — мне хотелось бы верить, что мне никогда не доведется гнить в земле.
— Это великое проклятие, — сказал он, посмотрев на нее. — Я живу, и в то же время у меня нет жизни. Я никогда не умру, и у меня нет будущего. Я никто. У меня нет ни своей истории, ни лица.
— Есть, — тихо сказала она. — Я вас вижу.
— Вы меня видите… — Он провел рукой по лбу и добавил: — Если бы, по крайней мере, можно было быть абсолютно ничем. Но на земле есть другие люди, и они вас видят. Они говорят, и вы не можете не слышать их, и вы им отвечаете, и вы вновь начинаете жить, зная, что вы не существуете. И так бесконечно.
— Но вы существуете, — сказала она.
— Для вас в этот миг я существую. Но существуете ли вы?
— Разумеется, — кивнула она. — И вы тоже. — Она взяла его за руку. — Разве вы не чувствуете, как моя рука прикасается к вашей?
Он посмотрел на руку:
— Эта рука? Да, но что она означает?
— Это моя рука, — сказала Регина.
— Ваша рука… — Он, поколебавшись, сказал: — Нужно, чтобы вы меня любили и чтобы я любил вас. Тогда вы будете здесь, а я — там, где вы.
— Мой бедный Фоска, — сказала она и добавила: — Я не люблю вас.
Он поглядел на нее и медленно выговорил с прилежным видом:
— Вы не любите меня. — Он покачал головой. — Нет, это ни к чему не приведет. Нужно, чтобы вы сказали мне: я вас люблю.
— Но ведь вы меня не любите, — возразила она.
— Не знаю, — сказал Фоска и, склонившись к ней, резко бросил: — Но знаю, что ваш рот существует.
Его губы прижались к губам Регины: она закрыла глаза. Вспыхнула ночь; она началась давным-давно, столетия назад, и ей не суждено было кончиться. Из глубины времен возникло дикое жгучее желание слиться с ее устами, и она покорилась этому поцелую. Поцелую сумасшедшего в пропахшей нашатырем комнате.
— Пустите меня. — Она встала. — Мне нужно идти.
Он не пытался ее удержать.
Едва она зашла в подъезд, из двери высунулись Анни и Роже.
— Ты где была?! — спросил Роже. — Почему не вернулась к ужину? Почему пропустила репетицию?
— Я забыла о времени, — сказала Регина.
— Забыла о времени? С кем?
— Мне что, нельзя отвлечься? — нетерпеливо бросила она. — Будто все часы нашей жизни одинаковы! Будто всегда имеет смысл отмерять время!
— Да что на тебя нашло? — изумился Роже. — Где ты была?
— Я такой ужин приготовила, — вставила Анни. — Пирожки с творогом.
— Пирожки… — повторила Регина.
Она вдруг рассмеялась. В семь часов — пирожки, в восемь — Шекспир. Все на своем месте, каждая минута: их нельзя разбазаривать, они быстро утекают. Присев на стул, она медленно сняла перчатки. Там, в комнате с пыльным полом, есть человек, который считает себя бессмертным.
— С кем ты была? — не унимался Роже.
— С Фоской.
— И из-за Фоски ты пропустила репетицию? — недоверчиво спросил он.
— Да не так уж важна эта репетиция, — отмахнулась она.
— Регина, скажи мне правду, — потребовал Роже. Посмотрев ей в глаза, он задал прямой вопрос: — Что случилось?
— Я была с Фоской и забыла о времени.
— Так ты тоже сходишь с ума, — проронил Роже.
— Хотелось бы, — ответила она.
Она огляделась по сторонам. Моя гостиная. Безделушки. А он вытянулся сейчас на желтом покрывале там, где меня уже нет, и он верит, что видел улыбку Дюрера, глаза Карла Пятого. Он смеет в это верить…
— Он совершенно необычный человек, — сказала она.
— Он псих, — сказал Роже.
— Нет. Все куда интереснее. Он только что сообщил мне, что бессмертен.
Она с неприязнью заметила, что они явно оторопели.
— Бессмертен?.. — повторила Анни.
— Он родился в тринадцатом веке, — бесстрастно начала Регина. — В тысяча восемьсот сорок восьмом году он заснул в лесу и провел там шестьдесят лет, а потом еще тридцать лет в доме умалишенных.
— Довольно шуток, — сказал Роже.
— Почему бы ему не быть бессмертным? — спросила она с вызовом. — Мне кажется, что это не большее чудо, чем родиться и умереть.
— О, прошу тебя, — взмолился Роже.
— Даже если он и не наделен бессмертием, он считает, что наделен им.
— Классическая мания величия, — сказал Роже. — Это ничуть не интереснее, чем человек, возомнивший себя Карлом Великим.
— А кто сказал тебе, что человек, возомнивший себя Карлом Великим, неинтересен? — задала вопрос Регина и, внезапно разозлившись, воскликнула: — А вы оба, вы что, считаете, что вы интересны?!
— Это грубо, — обиженно заметила Анни.
— И вы хотели, чтобы я уподобилась вам, — сказала Регина. — Неужто я создана похожей на вас?
Она вскочила, прошла в спальню и захлопнула за собой дверь. Я похожа на них! — яростно твердила она. Мелкие люди. Мелкие жизни. Почему я не осталась там, на той кровати, почему испугалась? Неужто я так малодушна? Он идет по улице, совсем незаметный в своем сером габардиновом плаще, и шляпе и думает: я бессмертен. Мир принадлежит ему, время тоже, а я — так, мошка. Кончиками пальцев она провела по нарциссам, стоявшим на столе. Если бы я тоже верила в то, что бессмертна. Бессмертны запах нарциссов и лихорадка, что горячит мне губы. Я бессмертна. Она растерла в ладонях цветочные лепестки. Бесполезно. Смерть крылась в ней, она знала это и с готовностью принимала. Красота будет при ней еще лет десять, она сыграет Федру и Клеопатру, оставит в сердцах смертных людей бледное воспоминание, что понемногу осядет пылью, — все это могло бы удовлетворить ее скромные амбиции. Она вынула шпильки, скреплявшие прическу, и тяжелые локоны упали на плечи. Когда-нибудь я постарею, когда-нибудь я умру, когда-нибудь меня забудут. И пока я думаю об этом, есть человек, который думает: я пребуду здесь всегда.
Произведения
Критика
