Заболоцкий и метафизика сознания
Владимир Долинский
(Москва)
Как писал Г.-Г. Гадамер, «внутри жизненного единства языка язык науки — всего лишь один из моментов; это жизненное единство складывается прежде всего из тех форм, какие обретает слово в философской, религиозной и поэтической речи. В этой речи слово есть нечто большее, чем глухой коридор между нами и миром. В таком слове мы дома. Оно — ручательство и обеспечение того, о чем оно говорит. С особой очевидностью свидетельствует об этом язык поэзии»1. В литературном наследии Н.А. Заболоцкого нарасторжимое единство обрели поэзия, философия и наука. По мере отхода в прошлое все более равноудаленными от нас во времени представляются Заболоцкий ранний и Заболоцкий поздний, что само по себе позволяет увидеть сходство того, что казалось непохожим. В молодом и зрелом облике пред- стает единый и целостный мир поэта и мыслителя в развитии. Очарование и тайна поэзии Заболоцкого неотделимы от ее философского и научного звучания.
Заболоцкий отмечал: «Когда-то у поэзии было всё. Потом одно за другим отнималось наукой, религией, прозой, чем угодно»2. По свидетельству очевидца, Н. Заболоцкий «говорил, что поэтов нынешнего века губит отсутствие культуры, даже первостепенно талантливых, вроде Есенина»3. «То, что он [Баратынский] поэт думающий, мыслящий, приближает его ко мне, и мне часто приходит в голову, что Баратынский и Тютчев восполнили в русской поэзии XIX в. то, чего так недоставало Пушкину и что с такой чудесной силой проявилось в Гёте»4. «Вопросы теории познания делаются логически неумолимыми. Теория наивного реализма — теория ленивого обывателя, не склонного к критическому анализу познания, — не может быть принята поэтом, несмотря на то свойство поэзии, намекая на которое Пушкин писал (правда, весьма схематично и условно): «Поэзия, прости господи, должна быть немного глуповата»...А (Здесь и далее курсив мой. — В.Д.).
В стихах Заболоцкого можно обнаружить скрытый диалог с Пушкиным: «Порой опять гармонией упьюсь, / Над вымыслом слезами обольюсь» («Элегия», 1830) — «Система тронулась в порядке, / Качались знаки вымысла. / И каждый слушатель украдкой / Слезою чистой вымылся» («Бродячие музыканты», 1928). «На свете счастья нет, но есть покой и воля» («Пора, мой друг, пора! 1834) — «Я жизнь мою прожил, я не видал покоя: / Покоя в мире нет. Повсюду жизнь и я» («Завещание», 1947). «О, сколько нам открытий чудных / Готовит просвещенья дух» («О, сколько...», 1829) — «И с удивленьем наблюдают / Могилу разума людей» («Время», 1933). В двух последних сопоставлениях наблюдается и ритмическая перекличка.
В поэтическим мире Заболоцкого сознание обладает вневременной онтологической реальностью, а смыслы существуют изначально, являясь вневременным феноменом. Вселенная физическая и Вселенная семантическая раздельны и слиты, подобно ленте Мебиуса. «Мысль некогда была простым цветком». «Слова вылетали в мир, становясь предметами», «...и выстрелом ума / Казалась нам вселенная сама». «Путешествуя из одного тела в другое, / Вырастает таинственный разум». «И мысли мертвецов прозрачными столбами / Вокруг меня вставали до небес». «Ревут водопады, спрягая глаголы». «Я с помощью ветвей свои взлелею мысли, / Чтоб над тобой они из тьмы лесов повисли / И ты причастен был к сознанью моему». «И все существованья, все народы / Нетленное хранили бытиё».
Удел человека творческого — беспрестанное стремление к смыслам. «Переводчик, последователь лингвистического метода, подобно жуку, ползает по тексту и рассматривает каждое слово в огромную лупу. В его переводе слова переведены «по науке», но книгу читать трудно, так как перевод художественного произведения не есть перевод слов»6.
Смыслы размыты, континуальны, а их языковые манифестации дискретны. Интерпретация, раскрытие смыслов определяется взаимодействием двух составляющих: сознания и бессознательного. В первом случае мы сталкиваемся с логическим структурированием, во втором — с образами и символами. В широком толковании семантика, лежащая в основе слова, оказывается проявлением бессознательного. В трансперсональной и гуманистической психологии (А. Маслоу, Р. Мэй, В.В. Налимов) развивается представление о метафизике сознания. Верхний, логически структурированный уровень сознания опирается на
— подвалы сознания (глубинный опыт, трансперсональные переживания, коллективное бессознательное),
— общесоматический уровень (через тело сознание открыто природному миру, человек способен изменять состояние сознания в процессе медитации)и
— трансличностное «метасознание» (или ноосферу).
Н.А. Заболоцкому, по-видимому, были хорошо знакомы состояния, связанные с переживанием многомерности, многоликости и собирательности собственного «Я», пограничные состояния сознания, представления о реинкарнации. «Я не один. Нас много. Я — живой». «Я разве только я? Я только краткий миг чужих существований...». «Не я родился в мир, когда из колыбели / Глаза мои впервые в мир глядели, — / Я на земле моей впервые мыслить стал, / Когда почуял жизнь безжизненный кристалл...».
В когнитивной науке язык считается особого рода знанием. Он мо- жет представляться, с одной стороны, действием, делом, с другой — вещью, предметом внешнего мира7. У Заболоцкого «Слова — как светляки с большими фонарями», послушное поэту «подобье насекомых». Слово здесь оказывается и предметом (светляки), и действием (излучение). Поэт — это пастух светящихся смыслов.
«Демоны анимизма, — полагал 3. Фрейд, — были в большинстве своем враждебно настроены к человеку, но кажется, что тогда человек больше доверял себе, чем позднее... Его первым оружием была магия, первая предшественница нашей нынешней техники. Мы можем себе представить, что люди того времени особенно гордились своими языковыми достижениями, с которыми должно было быть сопряжено большое облегчение мышления. Они наделяли слово волшебной силой. Эта черта была позднее заимствована религией. «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет»»8.
Как указывал Ясперс, «произведение языка отличается от всех прочих творений человека тем, что оно порождается как бы непроизвольно; в то время как язык просветляет наше сознание, сам он осуществляется неосознанно... Сравнение с языком позволяет открыть... универсальную черту бытия для нас — его зашифрованный характер (das Chiffersein)... То, что рассудком воспринимается как атмосфера неопределенности, то для духа, экзистенции и разума обладает качеством просветленной определенности... Усвоение языка предопределяет богатство индивидуального духа, которое он получает практически бессознательно. Поэтому верно говорится: язык думает за меня... Мир, который открывается в языке, освещается только тем светом, который падает на него, когда он соприкасается с мышлением»9. У Заболоцкого язык — феномен «животворящий», «полный разума». Даже «волшебный конь» — «поистине достоин / иметь язык».
«Когда мы высказываемся о бытии, мы имеем с ним дело в значении (Bedeutung) сказанного; и лишь то, что встречается нам в языке, схватывается в плоскости познаваемости... Все бытие в процессе означения выступает для нас как расширяющееся во все стороны зеркальное отражение»10.
Коммуникация немыслима без стремления к пониманию через постижение смыслов. Задача поэта, по Заболоцкому, — разрушить мир, «испорченный сознанием отцов, / Искусственный, немой и безобразный», взглянуть на него свободными от предрассудков, «голыми» глазами. Стихотворение «Народный дом» (1928) начинается стихом: «Весь мир обоями оклеен». Не напоминает ли нам сегодня этот образ виртуальную реальность — телевизор, компьютер, интернет, — искусственный, фальшивый мир, подменяющий живое общение и живую реальность их суррогатами? Как писал психолог А.Г. Маслоу, «когда язык представляет собой ограниченный набор стереотипов, банальностей, лозунгов, призывов, слоганов, клише, такой язык может исполнять только одну функцию — функцию оглупления и одурачивания человека... Про такой язык нельзя сказать даже, что он выполняет коммуникативную функцию, скорее он служит сокрытию мысли»11. Часто за грамматически правильным высказыванием скрывается абсурд, невидимый подтекст или тщательно скрытый замысел. Так, современные российские масс-медиа пестрят полными абсурда языковыми клише: «Правоохранительные органы уличены в противоправных действиях». «Ряд представителей правозащитных организаций, участвовавших в несанкционированном митинге, были задержаны правоохранительными органами». Заболоцкий писал: «И возможно ли русское слово / Превратить в щебетанье щегла, / Чтобы смысла живая основа / Сквозь него прозвучать не могла?» («Читая стихи», 1948).
Обращение к смысловому полю напоминает о необходимости реабилитации иррационального начала в культуре. В наше тревожное время проблема иррационального приобретает особое значение: на ней замыкаются не только попытки понять природу человека и его сознания, но и поиски возможных путей выхода человечества из глобального кризиса, «...когда полыхает гроза, / Всё тяжко-животное, злобно-живое / Встает и глядит человеку в глаза». «Кандидат былых столетий, / Полководец новых дней, / Разум мой! Уродцы эти / Непонятны для людей».
Рациональное и иррациональное являются взаимодополнительными началами сознания. Гармонизация этих двух начал (их взаимодействие и непротиворечивая целостность) всегда задается культурой. Современная западная культура перестала выполнять свою главную функцию в обществе — функцию духовной терапии12. Освобожденная от иррационального начала, унаследовавшая односторонность рационализма Древней Греции, эпохи Просвещения, картезианскую раздвоенность, ущербность позитивизма и прагматизма современной технологической цивилизации, культура зашла в тупик, обернулась «антикультурой». «...Где меч силлогизма горел и сверкал, / Проверенный чистым рассудком. / И что же? Сражение он проиграл / Во славу иным прибауткам!».
Утверждения о том, что иррациональное недоступно рациональному познанию, принципиально «не интеллектуально», несоизмеримо с рациональным мышлением или даже противоречит ему, — не выдерживают критики. Битва «Слонов Подсознания» с «чистым рассудком» становится у Заболоцкого вселенским сражением. Нерациональное не есть антирациональное. Сознание всегда опирается на глубинные слои бессознательного. Нерациональное всегда было предметом рационального познания, само существование внерационального в природе и обществе служило мощным стимулом развития сознания и рационального мышления. Стихотворение «Битва Слонов» (1931) заканчивается строфой о «красоте неуклюжести», к которой начинает «приглядываться» Поэзия: «И слон, рассудком приручаем, / Ест пироги и запивает чаем!».
Непознанное взывает к познанию, необъясненное требует объяснения, осмысления, толкования. КГ. Юнг писал: «Чем бы ни являлось подсознание, это — природное явление, генерирующее символы, наделенные... определенным смыслом. В сущности, жизнь ничего не означает, пока нет мыслящего человека, который мог бы истолковать ее явления. Объяснить нужно тому, кто не понимает. Значением обладает лишь непостигнутое. Человек пробуждается в мире, которого не понимает, вследствие чего он и стремится его истолковать»13.
Так, в космогонии мы столкнулись с принципом антропности, согласно которому возможность существования Вселенной, в которой может жить человек, обусловлена жестким набором числовых констант. Таким образом, не только человек адаптирован ко Вселенной, но сама Вселенная оказывается адаптированной к человеку. Этот принцип не согласуется с принятым в современной науке представлением о рациональном устройстве Мироздания. Другим примером вторжения иррационального начала в культуру является экспериментальная психолингвистика, исследующая естественнонаучными методами ассоциативные связи слов и строящая словари-тезаурусы, в которых семантика языковых единиц предстает как поле вероятностной природы и описывается вне рамок логически упорядоченных дефиниций. Основываясь на исследованиях ассоциативных полей, можно показать, что опыт, накопленный всей современной (западной) культурой, не дает оснований для жесткого разграничения понятий (в том числе таких, как рациональное и иррациональное). Наука в целом отходит от сформулированного ею самой идеала рациональности: гипотезы, выдвигаемые в физике, космогонии, лингвистике, обретают характер новых мифов, ибо эти гипотезы оказывается невозможным поставить в условия риска при проверке или фальсификации (например, невозможно повторить образование Вселенной, исторический процесс, сознание и опыт отдельной личности и т.д.).
Творениям Заболоцкого присущ полиморфизм смыслов, в них явлена «игра на гранях языка». Игра — это возникновение размытой, вероятностной картины Мира, где исчезает дихотомичность, каждая пара антонимов сливается в одно смысловое поле и оказывается, что все подобные пары — синонимы.
В первом варианте стихотворения «Дождь» (1931) («Поэма дождя») находим фрагмент, где поэтическая образность сочетается с научной строгостью и глубиной философского трактата:
Причина — следствию отец,
А следствие — отец причины, —
Попробуй тут найти конец —
Не разберешься до кончины.
Системой выдуманных знаков
Весь мир вертится, одинаков,
Не мир, а бешеный самум,
Изображенье наших дум,
Чертеж недолгих размышлений,
Рисунок бедного ума,
Начало горьких преступлений
И долговечная тюрьма.
Мир оказывается не имеющим причины. Даже признавая причиной и началом реальности беспричинного и безначального Бога, — мы признаем возможность существования беспричинных, безначальных, т.е. недетерминированных (случайных) событий. Отсюда вытекает возможность существования беспричинной Вселенной, не имеющей начала. Одно из значений древнегреческого слова «ан-архос» — безначальный. В апокрифическом Евангелии от Филиппа находим: «Мир произошёл из-за ошибки»14. Можно предположить, что философскими парадигмами, на которые опирается мировоззрение Заболоцкого, являются гностицизм15, Египетская книга мертвых, христианские ереси и, не исключено, русский мистический анархизм (наибольшее распространение которого в полуподпольном бытовании приходится на период 1920-х — начала 1930-х гг.)16.
Языковая революция, по Заболоцкому, это не абсурд как таковой (А. Введенский, отчасти, — Д. Хармс) — это «битва слонов» подсознания за «живую основу» смысла. Дискретные противопоставления снимаются континуальным сознанием, разрушающим аристотелеву логику, но обретающим новые смыслы: «русская луна»; «...славься иногда»; «Всё к чертям летело, к черту»; «Предки мы, и предки вам»; «...гремя квадратами колес»; «животных суп»; «...у калитки толпятся стихи»; «...речь была как конский топот». В поэтическом мире Заболоцкого «Любой монгольский мальчуган / Всю казуистику Рубрука, / Смеясь, засовывал в карман».
Исчезновение прежних, ставших нереальными, противоречий с необходимостью порождает новые, реальные проблемы. Так рождается новая культура. В этой новой культуре рационализм и иррационализм должны влиться в единое русло философской мысли, освобожденной от наивно-материалистических представлений, позитивистских ограничений. Ей предстоит переосмыслить весь духовный опыт прошлого, запечатленный как в ранних умозрительных концепциях, так и в религиозных представлениях (включая языческие, или почти исчезнувшие, ушедшие в изгнание: гностицизм, каббала, зороастризм, даосизм, богомилы, тамплиеры, шаманизм и др.). «Как-то зашел разговор о «зауми» Хармса и Введенского. Н.А. рассказал о том, как в детстве видел с отцом камлание шамана-марийца: «Вот это была настоящая заумь!»17. По мотивам рассказа художника Н.В. Пинегина о северном шамане в 1937 г. Заболоцкий сочинил поэму «Шаман» (к сожалению, она утрачена)18.
Новой философии предстоит впитать в себя и фундаментальные, мировоззренчески звучащие идеи современной науки, стать дисциплиной, сопричастной экспериментальной деятельности. Необходимо признать роль наблюдателя в процессе понимания Мироздания, признать случайность и спонтанность в качестве философских категорий и считать приемлемым обращение к языковым метафорам, поэзии. Необходимо, наконец, признать существование Семантического поля и Семантического вакуума (аналогов физического поля и вакуума физического) как непроявленной первоосновы Мира. Так может открыться путь сближения философии с современной наукой и поэзией.
Изучение человеческого разума (mind) как игры ума есть изучение сознания (в широком смысле слова, consciousness) точно в таком же смысле, как изучение биологии есть изучение жизни. Без обращения к иррациональному восприятию рационально сформулированного знания невозможно целостное видение Мира. В наши дни культура накапливает свои арсеналы путем непрестанной дифференциации своего интеллектуального содержания, специализации знания, отмежевания от внерациональной, игровой составляющей знания и практического опыта. Вопрос, вставший перед одряхлевшей культурой, состоит в том, сможет ли она встать на путь интеграции, гармонизации рационального и иррационального начал.
Обращение к иррациональному началу не есть ни «бегство от разума», ни «наступление на разум», ни построение «антинауки». Напротив, наука, скованная собственными предрассудками, сама совершает бегство от разума и, перестав отвечать критериям «научности», став служанкой кровожадной техники, она способна превратиться в «антинауку». «И уже на пределах ума / Содрогаются атомы, / Белым вихрем взметая дома».
Сводя сознание человека к рассудку (то есть понимая под разумом только рационализуемую его составляющую), современный сциентизм накладывает запрет на изучение всего широчайшего опыта взаимодействия человека с миром: ассоциаций, измененных состояний сознания, сновидений. Но этот мир реален. Находясь в лагере, где «звезды, символы свободы / Не смотрели больше на людей», Заболоцкий писал семье: «Во сне всегда вижу себя свободным, и это дает счастье. Счастье во сне»19.
С другой стороны, окостенела и конфессиональная религия. Противостоящая науке, утратившая связь с современной культурой, предельно догматизированная, религия также перестала отвечать потребностям человека. У Заболоцкого, и в одухотворении всего живого, и в мудрой усмешке, мы находим примеры демифологизации церковных догматов: «Приходят боги, гибнут боги, но вечно светят небеса!». «И кот, в почетном сидя месте, / Усталой лапкой рыльце крестит». «И молится березам бурундук». «Коты... Сидят, как будды, на перилах». «Монах помойного ведра... Как дьявол, бьется, озверев». «Пусть попы над вами стонут, / Пусть над вами воют черти». «Как будто стая мертвых ведем / Спасалась в Риме этом третьем».
В 1957 году, стоя в музее перед картиной «Христос и грешница», Заболоцкий воскликнул: «Фарисеи! «Спасибо тебе, Господи, что ты не создал меня таким мытарем, как он...». Кажется, такими словами начинали эти евангельские чистоплюи свой день? — И грустно добавил: — Ханжество и мещанство — едва ли не самые страшные людские пороки! Избавится ли когда-нибудь от них человечество?..»20. Но, как ни странно, составители последнего «полного» собрания поэзии Заболоцкого21 не только посвятили вступительную статью красочному и косноязычному описанию «примирения с Богом» поэта (категорически отказавшегося от церковного ритуала отпевания), но и повсеместно заменили написание слова «бог» на «Бог» во всех авторских текстах (за исключением поэмы «Рубрук в Монголии», где языческие боги во множественном числе явно не внушали особого доверия составителям).
Дискурс Заболоцкого выходит за рамки чисто поэтического, а обращен к современной науке и философии как формам культуры. Современная научная и культурная парадигма, обогащенная творческим наследием Заболоцкого, должна быть расширена путем принятия следующих основных положений:
1. Отказ от требования точной воспроизводимости любого явления. Для понимания человека важны не столько повторяющиеся явления в поведении и состояниях сознания, сколько редкие и однократные, в которых выявляется скрытая часть спектра сознания. На языке поэзии — это чудо, случай, откровение.
2. Отказ от требования разделения на субъекта и объект познания. Скрытые от непосредственного наблюдения участки спектра сознания невозможно изучать со стороны, как невозможно играть, видеть сны заочно. В них надо войти, пережить, открыть их в себе. Поэзия открывает нам «Природы совершенное творенье / Для совершенных вытканное глаз». Молодой Заболоцкий писал: «Поэт-символист принимает и предваряет в своем творчестве те разработанные тезисы теории познания, которые явились результатом продолжительных работ со времени Платона до эпохи Гартмана... Но так как познание остается невозможным без познающего, без субъекта, оно носит субъективные особенности последнего... Между субъектом и содержанием познания существует прочная связь, так как познающий субъект приходит в состояние известного сознания, то есть некоторое содержание теперь присутствует в нем и осознается им. Вступая в сознание, вещь не приемлется в своем бытии, но содержание ее, присутствующее в познающем субъекте, подвергается воздействию субъективности его познания. Субъективные начала свойственны каждому познанию... Душа символиста — всегда в стремлении к таинственному миру объектов, в отрицании ценности непосредственно воспринимаемого, в ненависти к «фотографированию быта»... Уже в самом процессе осуществления задачи приподнять завесу с таинственного мира объектов крылось некоторое недоразумение. Таинственный мир, являющийся символистам, был далеко не объективным, наоборот, он носил в себе резкий отпечаток индивидуальности автора. Таковыми были Эльдорадо для Э. По, «непостижимый край родной» для А. Белого, «звезда Маир» для Ф. Сологуба. Вдохновенные откровения миров не были гласом природы, но видением индивида, стремящегося к ним всей силой поэтического влечения. Этим я объясняю упадок действительного символизма...»22.
3. Отказ от требования признавать онтологической, «субстантизированной» только объективную, приборно воспринимаемую реальность. Сознание человека погружено в семантическую, субъективную, внеприборную реальность. Оно само является своего рода «прибором», раскрывающим смыслы. Сознание экспериментирует с телесной погруженностью в реальность. «Поэзия есть мысль, устроенная в теле».
4. Отказ от требования жесткой регламентации языка науки и отказ от его размежевания с языками обыденным, поэтическим и сакральным. Модель языка как механизма, производящего «правильные» (нормализованные) тексты, редуцирует естественный язык к языкам искусственным и специализированным (таковы, например, языки программирования). Естественный язык, характеризуемый смысловой неэксплицитностью, есть игра со смыслами Мира. «Некоторые научные, технические термины следовало бы смело вводить в стихи», — говорил Заболоцкий23. И смело вводил: «Недолго жить моей избе: / едят жуки ее сухие массы, / и ломят гусеницы нужников контрфорсы».
5. Отказ от требования семантической однозначности термина. Сознание наделяет слова смыслом благодаря полям ассоциаций, проявляющим психофизический и социокультурный универсум. Речь неоднозначна в той мере, в какой это угодно говорящему (слушающему). В записке Даниилу Хармсу, оставленной вместе со стихотворением, Заболоцкий написал: «Даня, жалко тебя будить — ты спишь с большим аппетитом. Я ухожу. Прощай. Видишь, что я тут наделал»2*.
6. Отказ от требования признавать осмысленными в науке лишь утвердительные высказывания. Реабилитация вопроса. Вопрос, загадка, языковая игра служат расширению горизонта Мироздания, освещают смыслы, пребывавшие в бессознательном, светом сознающего разума. «Вещи спрашивают о своем существовании, и поэт спрашивает о существовании вещей»25.
7. Отказ от требования развития науки, философии, как и поэзии (а также культуры в целом), согласно универсальным, фиксированным и логически непротиворечивым правилам. Признание науки одной из форм (причем, преходящих форм) культуры. Следует признать равноправие и совместимость рационализма и иррационализма как форм мифологии.
В последние десятилетия все чаще, говоря о семантике слова, лингвисты употребляют вместо глагола «означает» глагол «ассоциируется». «Означает» — значит имеет или предполагает логическое основание', «ассоциируется» — значит всего лишь спонтанно возникает в психике без отчетливых и осознанных оснований26.
Еще И. Кант писал: «...К чему приводит эмпирическая ассоциация представлений, основание которых субъективно (то есть у одного представления ассоциируются не так, как у другого), к чему, говорю я, приводит подобная ассоциация, представляет собой нечто нелепое по форме. Игра воображения следует здесь законам чувственности, которая дает для этого материал, и ассоциация его происходит без осознания правил, но сообразно с ними и тем самым с рассудком, хотя и не как исходящая из рассудка»27.
В письме к А.И. Введенскому Н.А. Заболоцкий отмечал: «Ни одно слово, употребляющееся в разговорной речи, не может быть бессмысленным. Каждое слово, взятое отдельно, является носителем определенного смысла. «Сапоги» имеют за собой определенную сеть из зрительных, моторных и других представлений нашего сознания. Смысл и есть наличие этих представлений... Всякая метафора, пока она еще жива и нова, — алогична. Но самое понятие логичности есть понятие не абсолютное, — что было алогичным вчера, то стало сегодня вполне логичным. Усвоению метафоры способствовали предпосылки ее возникновения. В основе возникновения метафоры лежит чисто смысловая ассоциация по смежности... Обновление метафоры могло идти лишь за счет расширения ассоциативного круга»28.
По прошествии трех десятилетий Заболоцкий продолжил размышления: «Будучи художником, поэт обязан снимать с вещей и явлений их привычные обыденные маски, показывать девственность мира, его значение, полное тайн... Смыслы слов образуют браки и свадьбы. Сливаясь вместе, смыслы слов преобразуют друг друга и рождают видоизменения смысла. Атомы новых смыслов складываются в гигантские молекулы, которые, в свою очередь, лепят художественный образ. Сочетаниями образов управляет поэтическая мысль. Подобно тому как в микроскопическом тельце хромосомы предначертан характер будущего организма, — первичные сочетания смыслов определяют собой общий вид и смысл художественного произведения... Голая рассудочность неспособна на поэтические подвиги»29. «Путешествуя в мире очаровательных тайн, истинный художник снимает с вещей и явлений пленку повседневности»30. В 1955 году Заболоцкий рассказывал: «Самые приятные слова о моих стихах я слышал от Галкина. Он сказал, что в них есть что-то таинственное»31.
Рассмотрим контексты Заболоцкого со словоупотреблением «Восток» («Запад»): «И оба вместе убегают, / гремя по морю — на восток» («Черкешенка»). «И звезда его, крылата, / Устремилась на восток» («Торжество Земледелия»). «Зажигается новое солнце Востока» (Храмгэс). «В чертог восточного тумана, / В селенье северных ветров». «В глуши восточных территорий». «К востоку — прадеды бурят». «И были к западу простерты, / Как пятерня его руки». «Амфитеатр восточных звезд». «И мы ведь тоже на Востоке / Возводим бога в высший ранг» («Рубрук в Монголии»).
Как интерпретировать значение этого слова? Кажется очевидным, что оно выходит за рамки «одной из четырех стран света, противоположной западу». Что значит «восточный туман» или «восточные звезды»? Согласно вероятностной модели языка, смысловое поле слов безгранично делимо. Мы никогда не можем утверждать, что нельзя придумать еще одной фразы, которая как-нибудь иначе, чем это было ранее, раскрывала бы смысл слова. Иллюстрацией неуловимого значения слов «Восток» и «Запад» могут служить словари русского, а точнее, «советского» языка. Так, академический четырехтомный Словарь русского языка32 толкует одно из значений лексемы «Запад», как «страны Западной Европы и Америки (при противопоставлении странам социалистического содружества)». При этом аналогичное значение (противопоставленное слову «Запад») у слова «Восток» отсутствует.
Какие образы вызывают в памяти словосочетания и обороты речи: «вместить смысл», «неисчерпаемый смысл», «смысл, не лежащий на поверхности», «углубиться в смысл»? Не равноценны ли следующие выражения: «С чем ассоциируется у вас слово X?» и «Какой смысл вы вкладываете в слово X?»33.
Ключом, открывающим двери смысла, служит ассоциация. Подобно внезапно возникающему гребню игривой волны, рожденной широким и бездонным океаном, искра спонтанной ассоциации рождается из света вездесущего сознания. Спонтанные ассоциации в результате «обкатки» в языке все более оттачиваются, осмысляются и превращаются в значения. Значения, ставшие привычными, узуальными, перестают быть осмысленными в случае утраты говорящими спонтанных ассоциаций с ними.
Слово возникает в языке из бессловесного смысла; смысл уходит из языка через обессмысленное слово. Без возникновения ассоциации ничто не обретает значения; для возникновения ассоциации ничто не имеет значения.
Ассоциации, вспыхнувшие в сознании поэта-мыслителя, поэта-естествоиспытателя, поэта-пророка, не ушли в пепел, а превратились в алмаз, навсегда вошли в смысловой пласт русской речи, в семантическое поле русского языка, стали значениями слов. «Я не ищу гармонии в природе...» и «...лежит в сугробах родина моя»; прямые лысые мужья и отдыхающие крестьяне; монах Рубрук, жук-человек, извозчик на троне и некрасивая девочка; подобье цветка, сумрак восторга и могила разума; кипучий мир бессмертных пятилеток и невидимый юноша-летчик. Любовь к смыслам, благоговение перед жизнью и метаморфозами всего живого — удивительным образом оживают картины Заболоцкого в дне сегодняшнем и в забытых текстах ушедшей эпохи.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991. С.60.
2 Воспоминания о Заболоцком: Сборник. М.: Советский писатель, 1984. С.53.
3 Там же. С.413.
4 Письмо к семье от б апреля 1941 г. / Заболоцкий Н.А. «Огонь, мерцающий в сосуде...» М.: Педагогика-Пресс, 1995. С.428.
5 О сущности символизма [1921-1922] / Заболоцкий Н.А. Собрание сочинений: В 3-х т. — Т. 1. М.: Художественная литература, 1983. С.515.
6 Заметки переводчика, 1954 / Там же. С.585.
7 Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные труды по общему языкознанию. В 2-х т. — Т.2. М.: Изд. АН СССР, 1963. С.81. Слово может быть действием: «Слово пуще стрелы разит». И слово может являться вещью: «За словом в карман не полезет», «Слово — не воробей».
8 Фрейд 3. Введение в психоанализ: Лекции <1933>. М.: Наука, 1991. С.404.
9 Ясперс К. Язык <1947> // Философия языка и семиотика. Иваново, 1995. С.184-203.
10 Ясперс К. Введение в философию <1953>. Минск: Пропилеи, 2000. С.78-79. и Маслоу А.Г. Мотивация и личность. СПб.: Евразия, 1999. С.307.
12 Налимов В.В. Разбрасываю мысли. М.: Прогресс-Традиция, 2000.
13 Юнг К.Г. Архетип и символ. М.: Ренессанс, 1991. С.120.
14 Апокрифы древних христиан. М.: Мысль, 1989. С.288.
15 См.: Николаев Ю. В поисках Божества. Киев: София, 1995. Афонасин Е.В. Античный гностицизм. СПб.: Изд. Олега Обышко, 2002. В этой связи И.Лощилов обнаруживает в «Столбцах» параллели с позднейшими проявлениями гностицизма — антропософией, а также «некаузальной логикой» (См.: Лощилов И. Феномен Николая Заболоцкого. Helsinki, 1997).
16 См.: Долинский В.А., Дрогалина Ж.А. Поруганный анархизм // «Сила духа». № 4, 1996. Никитин А.Л. Мистики, розенкрейцеры и тамплиеры в Советской России. М., 1998. Налимов В.В. Канатоходец. М., 1994.
17 Воспоминания о Заболоцком: Сборник. М.: Советский писатель, 1984. С.108.
18 Заболоцкий Н.А. «Огонь, мерцающий в сосуде...» М.: Педагогика-Пресс, 1995. С.216.
19 Письмо к семье от 30 апреля 1940 г. / Заболоцкий Н.А. «Огонь, мерцающий в сосуде...» М.: Педагогика-Пресс, 1995. С.418.
20 Воспоминания о Заболоцком: Сборник. М.: Советский писатель, 1984. С.386.
21 Заболоцкий Н.А. Полное собрание стихотворений и поэм. Избранные переводы / Вст.статья Е.В.Степанян. Сост., подг. текста и примеч. Н.Н.Заболоцкого. СПб.: Академический проект, 2002.
22 О сущности символизма [1921-1922] / Заболоцкий Н.А. Собр. соч.: В 3-х тт. — Т. 1. М.: Художественная литература, 1983. С.515-519.
23 Воспоминания о Заболоцком: Сборник. М.: Советский писатель, 1984. С.115.
24 Заболоцкий Н.А. Письмо Д.И.Хармсу [1927] / Цит. по: Введенский А.И. Полное собрание произведений: В 2-х тт. — Т. 2. М.: Гилея, 1993. С.178.
25 О сущности символизма [1921-1922] / Заболоцкий Н.А. Собр. соч.: В 3-х тт. — Т. 1. М.: Художественная литература, 1983. С.515.
26 Долинский В.А. Лингвистический ассоцианизм // Problems of Sociolinguistics VI. Sofia, 1999.
27 Кант И. Антропология с прагматической точки зрения <1798> / Сочинения в б-ти тт. — Т.6. М.: Мысль, 1966. С.412-414.
28 Заболоцкий Н.А. Мои возражения А.И.Введенскому, авторитету бессмыслицы. Открытое письмо [1926] / Цит. по: Введенский А.И. Полное собрание произведений: В 2-х тт. — Т. 2. М.: Гилея, 1993. С.174-175.
29 Мысль — образ — музыка, 1957 / Заболоцкий Н.А. Собр. соч.: В 3-х тт. — Т. 1. М.: Художественная литература, 1983. С.590.
30 Почему я не пессимист, 1957 / Заболоцкий Н.А. Собр. соч.: В 3-х тт. — Т. 1. М.: Художественная литература, 1983. С.593.
31 Заболоцкий Н.А. «Огонь, мерцающий в сосуде...» М.: Педагогика-Пресс, 1995. С.619.
32 Словарь русского языка. В 4-х тт. М.: Русский язык, 1981-1984.
33 Dolinsky V.A. Logos and Number. The Study of Associative Fields in Study of Consciousness // 4-th International Conference on Quantitative Linguistics QUALICO'2000. Prague, 2000.
