Мартин Вальзер. Дорле и Вольф. Охота
Г. Шевченко
Повесть об усталом и ленивом охотнике — так примерно можно было бы еще озаглавить последний роман Вальзера. Охотнике, конечно, в переносном смысле: в центре романа «Охота» — маклер по торговле недвижимостью Готлиб Цюрн, знакомый нам по роману «Лебединый дом» (1980). Это все тот же излюбленный вальзеровский тип немолодого, не очень удачливого дельца, немного стеснительного и совестливого и потому обреченного постоянно проигрывать бойким и пройдошливым соперникам (тем же, что и в «Лебедином доме», — Паулю, Шатцу и Ярлу Кальтаммеру). Если в «Лебедином доме» Цюрн еще проявлял инициативу, пускался в какие-то деловые авантюры, пусть даже без особого успеха, а иногда выходил и на крупного клиента, то теперь он предпочитает вовсе устраняться от хлопотных и неприятных дел, перепоручив их жене (она с ними справляется лучше). «Вставать и куда-то идти — это давалось ему год от года труднее. Трижды в неделю он обыкновенно садился в кафе и просматривал местные газеты, ища в них новостей, которые могли бы сулить ему новые объекты для купли-продажи. Особенно внимательно изучал некрологи и сообщения о несчастных случаях. Когда разделы новостей и хроники бывали прочитаны (а читать остальное он разучился), он оставался сидеть за столом, в надежде, что объявится случайный клиент, который увидит его и обрадуется — да, подумает он, я же ведь хотел предложить г-ну Цюрну тут один объект. Но если никто так и не появлялся, или кто-то появлялся, но Цюрна не замечал, или появлялся и таки видел Цюрна, но предлагать ему ничего не собирался — что ж, тогда оказывалось, что г-н Цюрн ждал напрасно. Опять же не беда. Ждать — в этом и заключена соль его профессии. Да и потом, ожидание, если его можно выдавать за работу, Цюрну очень по душе. Скучать же он не скучал никогда».
Итак, еще одна, на этот раз чисто ироикомическая вариация вальзеровского типажа, восходящего к центральному персонажу трилогии об Ансельме Кристляйне («Половина игры», 1960, «Единорог», 1966, «Крушение», 1973), — типажа, казалось бы, уже исчерпанного и тем не менее каждый раз заново рождаемого к жизни силой авторского таланта. Тонко отделанный психологический портрет героя — безусловно, главное и самое интересное в книге. Сюжет играет здесь явно подчиненную роль; собственно, сюжета как такового в книге почти нет — несколько комичных, фарсовых эпизодов. В экспозиции: обычное летнее утро в доме Цюрнов (у них вилла на Боденском озере, верхний этаж пустует — скоро приедут дачники), жена Готлиба Анна трудится в саду. Приезд семьи дачников Ортлибов вносит некоторую сумятицу в размеренный быт Цюрнов: Гизела, жена библиотекаря Ортлиба, с первой же минуты напористо и беззастенчиво склоняет Готлиба к супружеской измене; грубоватые заигрывания Гизелы коробят Готлиба очень недолго, и вскоре после отъезда Ортлибов в Мюнхен он с замиранием сердца ждет оттуда звонков (опять же только ждет, но ничего не предпринимает сам). Неожиданно исчезает из дому 18-летняя дочь Юлия; Цюрн едет вроде бы на ее поиски, а на самом деле отправляется по приглашению Гизелы на соблазнительную «вечеринку втроем» к ее подруге Аннетте. Но на «вечеринке» вместо обещанных развлечений Цюрну приходится выслушивать нескончаемый монолог Аннетты и ее жалобы на горькую судьбу — в этом как бы предельно неуместном монологе жестко заявлена остросоциальная тема, тема аморализма и коррупции в боннских «коридорах власти» (и шире — в кругах западногерманского «истэблишмента»): Аннетте волею случая пришлось быть любовницей нескольких высокопоставленных лиц (о чем она вспоминает с омерзением), а потом в полную меру испытать на себе тяжелую руку западногерманских спецслужб, не спускавших с Аннетты глаз после студенческих волнений 1968 года, в которых она активно участвовала, и подозревавших ее в преднамеренном растлении упомянутых высокопоставленных лиц как сознательной политической акции (Аннетту, как мы позднее узнаем, упрячут в сумасшедший дом, где она и погибнет). Обманутый в своих ожиданиях Цюрн едет во Франкфурт к некой Лилиане, Шёнхерр, собирающейся продавать летний домик в Нонненхорне, и снова становится объектом интенсивных и небезуспешных любовных домогательств (домик потом, как нетрудно предугадать, достанется ненавистному сопернику Кальтаммеру); по возвращении Цюрн находит дома дочь Юлию вместе с ее новообретенной и весьма развязной подружкой-панком Лисси, которая на следующий же день без труда ставит весь дом Цюрна вверх ногами.
Вальзеру, несомненно, важно показать именно тотальную несостоятельность своего героя: и как шефа фирмы, и как главы семьи, и во всех иных ипостасях — как мужа, отца, друга, любовника и т. п.; тем не менее — казалось бы, вопреки логике раскрытия образа — впечатления полной несостоятельности Цюрна-человека не возникает. Перед нами вырисовывается комично шаржированный портрет человека слабого, греховного, легкомысленного, ленивого — и все же человека живого, постоянно ощущающего собственную несообразность, постоянно стремящегося стать лучше, чем он есть, но слишком анемичного, чтобы добрые свои намерения осуществить. В романе «Охота» отчетливее, чем в прежних книгах писателя, очерчен этот
Сквозной мотив, вводимый постепенно, исподволь, занимает важное место и в романе «Дорле и Вольф», книге очень необычной для Вальзера в тематическом, жанровом и технико-повествовательном отношениях. Тема разделенной Германии, «расколотого неба», к которой впервые с такой целенаправленной прямотой обращается автор, раскрывается на очень специфическом и проблематичном материале, в преломлении через индивидуальную судьбу весьма сомнительного персонажа — горе-шпиона Цнгера, работающего на ГДР.
Собственно, слово «шпион», как нетрудно догадаться, плохо вписывается в тонкую, местами лиричную, стилистическую ткань вальзеровской прозы, звучит вульгарно-грубо и не очень гармонирует с той психологически изящно нюансированной «партией», которую ведут писатель и его герой. Если Цигер и шпион (а это, к сожалению, так — что для Вальзера крайне необычно), то шпион какой-то ненастоящий, несерьезный, не столько профессионал, сколько любитель, «самоучка», вялая пародия на подрывных дел мастера (а сама книга — во многом пародия на шпионский роман).
В своем амплуа он занят, как выясняется, не по призванию, не по свободному выбору и даже не по несчастью, а скорее просто по недоразумению. Он родился в Восточной Германии, мечтал стать музыкантом, учился в консерватории, но вот однажды влип в историю: не выдержав издевательских насмешек профессора по поводу своей фортепианной игры, вспылил и влепил ему крепкую пощечину. Хрупкий профессор оступился и неловко упал, получив тяжелое сотрясение мозга, и Цигеру не оставалось ничего другого, как бежать на Запад. Тут-то им и заинтересовалась госбезопасность ГДР. Ее сотрудники дали понять Цигеру, что они, в общем, сочувствуют молодому человеку, что оснований сомневаться в его патриотических чувствах к социалистическому отечеству у них нет и что они, соответственно, хотели бы твердо рассчитывать на его помощь, когда он окажется по ту сторону границы. Поразмыслив, Цигер соглашается, расценив это как не слишком обязывающую договоренность, а сам выезд — как своего рода командировку: оставаться на Западе он не собирался, главное для него — пересидеть время, пока не «уляжется пыль» вокруг его истории с профессором.
В начале книги мы встречаем Вольфганга (Вольфа) Цигера повзрослевшим, давно натурализовавшимся на Западе (здесь он уже 15 лет), обзаведшимся семьей: он женат, как и полагается шпиону, на секретарше здешнего министерства обороны Дорис Цигер (Дорле), в любовницах у него, опять же как у заправского шпиона, другая секретарша этого же министерства — Сильвия Веллерсхоф, от которой он получает для своих работодателей протоколы сессий НАТО. Сам он через своих «помощников» добывает американскую секретную электронику и через подставных лиц переправляет в ГДР. Шпионское ремесло ему давно обрыдло, он хоть и честно отрабатывает свой шпионский минимум, но спит и видит, когда можно будет все бросить, вернуться на родину и жить как все. Он до сих пор не расстался с мыслью о музыкальной карьере и о возможности — если повезет — выступать вместе с оркестром знаменитого лейпцигского «Гевандхауса».
Надежды Цигера на непродолжительную «командировку» не оправдываются — и потому что так нужно его хозяевам, и потому что Вальзеру нужен герой, достаточно понаблюдавший жизнь немцев на Западе и на Востоке и способный свести то и другое в целостную картину и сделать свои выводы (о которых, правда, мы без боязни ошибиться можем сказать, что они безусловно близки, если не идентичны, мыслям самого автора). А выводы герой делает неутешительные. Речь идет, конечно, не о различиях в уровне социально-экономического и научно-технического развития обеих стран, хотя именно в ликвидации военно-технического отставания ГДР Цигер-шпион и видит свою сверхзадачу («Я тотчас брошу этим заниматься, как только Восток сравняется с Западом», — говорит он). Речь идет о факте усиливающегося отчуждения между обеими частями Германии. Оказавшись на Западе, Цигер острее, чем раньше, увидел, как «стремительно расходились в разные стороны обе части Германии, как быстро росло их взаимное озлобление, как все больше они становились чужими одна другой и все больше теряли способность понимать одна другую. И если ты одну часть информировал о происходящем в другой, то это уже считается изменой родине. А о какой, собственно, родине идет речь? Германии-то ты не изменял...». О какой бы части где бы ни говорилось, для Цигера это все равно нелепые осколки распавшегося целого — не в том смысле, что он (и стоящий за ним автор) демонстративно игнорирует непреложные политические данности сегодняшнего мира, а в том, что, какими бы историческими предпосылками нынешнее состояние единой ранее страны ни было вызвано, оно является абсолютно противоестественным и потому в ближней или дальней перспективе не может не быть временным. Однажды, выйдя из поезда на боннском вокзале, герой вдруг до боли ясно осознает, что видит перед собой не «целых» людей, а только «половинки». «Перед ним сновали туда и сюда ополовиненные люди. Другие люди-половинки точно так же суетились в Лейпциге. Эти, что перед ним, светились своей цивилизованностью и целеустремленностью, светились от сознания своей удачливости, но никто из них не казался по-настоящему довольным жизнью. Они ведь даже не знают, чего им не хватает. А спросите их об этом, никто из них не скажет, что не хватает ему его лейпцигской половинки, его дрезденской части, его мекленбургских широт и тюрингских гор. Они все как бы потеряны — каждый вытеснен в одну какую-нибудь крайность. А те, что по ту сторону границы, они тоже вытеснены в крайность, но в другую, в противоположную. Такое разделяет людей куда больше, чем эта злобная полоса на географической карте». И в этом плане деятельность Цигера, способствующая, на его взгляд, устранению технико-экономических различий между Западной и Восточной Германиями и на свой лад содействующая их сближению, получает у Вальзера как бы свою ироничную моральную легитимацию — вопреки вопиющей ее несовместимости со всеми человеческими и государственными установлениями.
При всей фундаментальной серьезности поставленных вопросов и запутанности внутригерманской проблематики, Цигер не был бы, пожалуй, вальзеровским героем, если бы в нем было много трагического. А персонаж он скорее трагикомический, если не просто фарсовый. Отчетливо осознав однажды, что ему надоела его сомнительная роль, его ненормальная жизнь между двумя женщинами («Разделен, как Германия», — саркастически замечает герой) он разом бросает все и сдается на милость властям. Что называется, в последнюю минуту — ибо, как выясняется, за ним давным-давно велась слежка западной контрразведкой и его уже собирались «брать»; «электроника», которую он так старательно переправлял в ГДР, оказалась просто хламом, хотя натовские протоколы были, похоже, подлинными. И вот за них-то Цигеру после долгого разбирательства влепят полновесных пять лет. Финальные сцены романа, где Цигеру зачитывают обвинительное заключение сначала прокурор, а потом и судья, — пожалуй, единственные в книге, где местами исчезает авторская ирония и звучат трагические нотки (герой переживает кризис, перестает играть роли и, кажется, становится самим собой). Но опять же только нотки. Этого испытания оказывается достаточно, чтобы с Цигера слетел и его доморощенный общегерманский романтизм, и вообще вся его любовь к несчастной разделенной родине («Хочу остаться на Западе, иметь семью, частную жизнь, а на Германию и все остальное мне наплевать», — заявляет он в порыве отчаяния адвокату). Вот образец человека, с ненавистью думает Цигер о судье, который живет в части страны, но так, как если бы это была вся Германия... Цигеру же еще только предстоит учиться жить так же — хотя у читателя закрадываются сильные сомнения, что науку эту он сумеет одолеть.
Итак, галерея вальзеровских персонажей пополнена еще двумя выразительными типажами, указывающими на два главных направления сегодняшнего творческого поиска писателя — разработку старой, уже традиционной для него темы, решаемой в привычной, излюбленной манере (Готлиб Цюрн), а также успешное освоение новой, все более занимающей ныне Вальзера трудной темы разделенной Германии (Вольфганг Цигер), равно свидетельствующими о том, что талант писателя ни в малейшей мере не ослабевает...
Л-ра: Современная художественная литература за рубежом. – 1989. – № 6. – С. 77-80.
Произведения
Критика
